О плате за ночлег путеец и не заикнулся, но Костя не любил ходить в должниках. Он попросил путейца скинуть робу и напялить на голое тело овечью безрукавку мехом наружу - для колориту. Огорошенной хозяйке дома сунул в руки вилы, у ног труженицы водрузил трехлитровую банку с молоком - для символики. Зорким взором профессионала оценил живописных хозяев и сделал несколько кадров импортной "Лейкой", с которой никогда не расставался. Сибирская экзотика! Медаль на международном фотоконкурсе обеспечена!
Он посулил путейцу выслать журнал со снимком. В один присест ополовинил банку с молоком, к ужину заказал молодой картошки и потопал к Байкалу.
На берегу к снимающему Ивину осмелились приблизиться двое зевак - слух о кинооператоре-медвежатнике разнесся быстро. Константин демонстративно повернулся к ним спиной. Однако двое за спиной спокойно ожидали, пока он окончит панораму, и про чувство такта не подозревали.
"В румянец вогнать их, что ли?" - Костя развернул на зевак убийственно элегантную камеру. А развернув, невольно нажал спуск, так интересны оказались лица обоих…
У того, что ниже ростом, лицо землистого оттенка, стянутое сухими морщинками вокруг нежно-розового хрящеватого носа. До единого щербатые гнилые зубы. Косая челочка еще пятидесятых годов, словно он с тех пор так и усох нагловатым мальчиком. Не шелохнувшись стоит, все равно весь нервный, шальной какой-то, ткни его пальцем - задрыгает руками, ногами, как паяц. Второй - великан, на тело рыхлый, из бабьего теста. Сонный лупоглазый мужичище с лицом, разваленным шрамом.
"Повидали дядечки свет…" - с опаской подумал Костя.
- Эко, товарищ кинооператор, растревожили вы мне серденько, - повел речь с небесной задумчивостью на лице тот, что с челочкой. - Мечту вам, дорогой товарищ, приходилось иметь? Мечту такую океанскую, чтобы и смерть матери помогла пережить, и несправедливость людскую забыть?
"Подходец, однако! Дают сибиряки…" - изумленно подумал Костя и поддержал забавную игру.
- Красиво вы про мечту загнули. Мне, признаться, и крыть нечем. Я мальчонкой о подшипниках для самоката задумывался…
- А я, товарищ мой распрекрасный, еще у мамки в утробе о кино мечтал. ВГИКом бредил! Четыре раза поступал на оператора - и все мимо кассы. Надолгонько вы к нам? - уже деловито спросил чубатый.
Второй, который увалень, тоже с интересом нахмурил брови.
Понесло Константина… Обожал Костя хохмочки!
- Да я, собственно, нагрянул по государственному делу. У вас самые крупные медведи на земном шаре. Хочу передовых мишек отснять в рекламный фильм для зарубежа, да супруге с тещей привезти по шкуре.
Великан поперхнулся табачным дымом, выпучил по-рачьи глаза на Костю. Дружок его с челочкой отступил на шаг, сощурился.
- Мед-ве-е-еди? А знаете ли вы, смелый мой товарищ, что повезло вам на нас, как новичку в карты. Мы их с другарем Гринюхой чаще комарья встречаем. Недавнось на свадьбу ихнюю нарвались, таких пять харь - в штаны, думал, накладу. Времечком каким располагаете? - снова задушевно спросил чубатый.
"После басен вопросы врасплох…" - оценил Костя.
- Видите ли, времени-то своему я хозяин. Хочу самое что ни на есть разноцветье ухватить…
- О! Я же говорил, что повезло вам на нас. Бабье лето с паутинкой, с журавушками в голубом небушке я вам обещаю!
- Извините, если правильно понял вас, предлагаете нашей киностудии свои услуги? В качестве кого, позвольте спросить? Рабочих?
Чубатый жеманно закатил глаза, взмахнул руками, обморок, дескать.
- Догадалась, Машка, когда ночь прошла! Я ж вам толковал про мечту, про ВГИК. Вы мне - про самокат… Дозволили б в детстве на том самокате прокатиться, нешто отказались бы у мечты погреться? - с фальшивым надрывом выкрикнул любитель кино.
Друг-громадина тоже покачал головой, мол, непорядок получается: как это без них разрешили фильм снимать…
Хоть и неприятно было Косте, что его так примитивно покупают баснями про детские мечты, но удобный случай два раза не стучит. Поднатужась, он, конечно, оторвет от земли рюкзак с продуктами на месяц, ружье, десятикилограммовый "Конвас" и палатку, но кому тогда от зари до зари гонять медведя?
"На вид-то выносливые верблюды… Обмануть могут… - ожил в Косте червячок сомнения. - Подкалымить на мне надеются…"
- Сочту за счастье, если составите компанию. Но работа… Предупреждаю - работа каторжная! Мне нужен медведь. Сметой деньги на ветер не предусмотрены!
- Тс-с-с! Ни слова о купюрах, обидите, молодой человек. Иначе бы вы нам серденько порадовали… Скажем, смотрят человеки ваш фильм и читают: знаменитому и талантливому оператору помогли на совесть Олег Гарькавый и Гриня Прохоров. Этак можно?
- Пустяк! - весело пообещал Костик. Наивное тщеславие новых знакомых окончательно убедило его - брать! - А насчет таланта погорячились вы. Я всего лишь добрый профессионал. Талант - другое! - строго пожурил он льстеца Гарькавого.
Гарькавый недоверчиво сузил глаза, процедил сквозь зубы:
- Лады, начальник… Строг ты, мужик, однако, строг…
Решили погоду - жар-птицу не упускать и выступить утром следующего дня. До охотничьего зимовья в распадках Хамар-Дабана Гарькавый посулил всего неделю энергичной ходьбы.
"Осилим…" - подумал Костя, любуясь спинами новых знакомых. Судя по подробному рассказу Гарькавого, места вокруг избы - лучше не бывают… На склонах хребтов сплошняком перестойный кедрач. Еще из школьной географии Ивин помнил, что перед зимней лежкой мишка обязательно на орешках жирует… Хребты не сплошь облесенные, а с каменистыми отрогами, луговинами. В избе они разобьют базовый лагерь, и можно месяц налегке заниматься только съемками.
А пока до избы сапоги изнашивают, желтизна прихватит тайгу в самый раз…
Возликовал Костя! Он даже представил, как бойкая старушка в собольей накидке умоляет членов жюри кинофестиваля перевести ей с русского фамилию оператора.
- Гм… просто Ивин? Без подтекста? Мило, талантливый мальчуган…
- Будущий Феллини, - сказал другой член жюри.
Ласковый Костя, агнец, доверчивый… Приласкай его умеючи, сам в пасть юркнет, еще и "ура!" с восторгом прогорлопанит. Раз такие золотые мужики - нате вам сотню рублей на закупку продуктов! Доверяю, братва! В учебнике по психологии Костя читал, что доверие обезоруживает даже королей!
- В семь нуль-нуль буду как штык! - бодро отрапортовал Гарькавый и тотчас увел дружка, у которого неприлично заблестели глаза…
После их ухода туман наивности вмиг рассеялся, Константин ужаснулся собственной глупости. Он было даже нацелился на милицию, но, едва представив себе, как сам отнесся бы к подобному ротозейству, решил обождать до утра.
"Двойки двойками, а про учебу не забывай…" - учил папа Костю, наматывая на кулак ремень, который красовался всегда на почетном месте.
Ивин поплелся в местную охотинспекцию. Для медвежьей привады он надеялся ухлопать одним выстрелом кабаргу или изюбря и потому с помощью соседа по даче запасся гербовой бумагой-просьбой.
Обещание Кости прославить местных медведей за границами сработало - лицензия на кабаргу лежала в нагрудном кармане. Но на душе стало еще муторней, еще горше. Во сне над Константином всю ночь хохотал косматый наглый хищник, а к утру сжалился и пообещал денег на обратный проезд.
Однако точно в семь ноль-ноль Гарькавый скинул свой тощий рюкзачишко на тротуар подле дома путейца. Гриня Прохоров бережно опустил громадный рюкзачище рядом. Приведенную на поводке козу дружки привязали к скамейке. Глаза у козы были повязаны траурной черной тряпицей.
- Это чудище откуда и зачем? - спросил Константин, сдерживая радостное волнение.
- Для приманки сгодится… - Гарькавый отечески похлопал страдалицу по шее.
- Купили животное? - тревожно среагировал Костя на козье "ме-е-е".
- Ничья. Сиротка… - нехотя отозвался Гарькавый. - Да успокойся ты, начальник! Стерва она, пассажиров на вокзале обирает! Выруливает по расписанию к крымскому поезду и клянчит у пассажиров фрукты. Сам видел, как толпа облизывается, когда она виноград жрет, скотина! - взъярился Гарькавый, словно и не понимая, что опечалило Ивина.
- Мож, передумаешь, Олех Палч? - уныло протянул Гриня. - Хропивство однахо…
- Не, Гринь, не умоляй даже, за тунеядство закон есть! Пусть и смывает позор кровью.
"Инициативу одобрять полагается", - с тоской подумал Костя, сознавая, что пути назад отрезаны. Впрочем, судя по полному вымени, сирота в обмен на ласку будет прикармливать их парным молочком…
Ивин покосился на жену путейца: любопытствует из окна, свидетельница…
- Глаза зачем повязали?
- Так ведь дура! Разве оказанное доверие оценит? Брыкаться милашечка не станет, а в лесу ей деться некуда. Впереди нас попрет, сивка! Еще и рюкзак твой ей перегрузим…
- Но, но, мучить-то животное, - сказал Костя излишне строгим голосом, удивившись про себя чуткости Гарькавого.
Отменную тайгу посулил Гарькавый, но малинники в рост человека сразу за мачтами ЛЭП Костя никак не ожидал. Согбенный под поклажей Гарькавый яростно прет напролом через чащобные кусты, и переспелые ягоды осыпаются за ним, словно капли после дождя. Погрести бы их сладеньких горсть за горстью, но Костя лишь украдкой щиплет ягоды и сразу ускоряет шаг.
Снующие над медоносным раем шмели подсказывают оператору кадр: исполинский - в экран - шмель с рифлено-слюдянистыми крыльями протыкает хоботком туго налитую соком, ограненную пупырышками, как рубин, малиннику. Костя огорченно вздохнул: тыщу раз снята-переснята картинка! Впрочем, если косолапого увековечить в малиннике, сгодится и банальная картинка. Сработает на контрасте: два мохнатых сладкоежки - смотрится!
Он не решился скомандовать спутникам привал - эвон разогнались! - только пометил будущий кадр в блокнот.
"Начнете топать, Костюха, ленись первым делом, себя береги в первый день… Организьм слухай!" - поучал вчера Константина хлебосольный путеец. Ночью жена путейца, будить не смея молочно посапывающую надежду документального кино, обшила поролоном лямки его рюкзака.
Яркая киносудьба гостя разбередила захиревшую в чугунном быте душу путейца. До первых петухов тянул он помидорный рассол, озадаченно крякал, почесывал безволосую, в лепешку сплюснутую непрерывным трудовым стажем грудь.
Литые, резиновые пудовые сапоги гостя оскорбили путейца своей непригодностью к долгой ходьбе по лесу. "Дарьмовый ревматизьм!" Путеец поднял на ноги пол-Слюдянки, родню то есть, - миром добыли Косте легкие, в самую мягость разношенные хромовые сапожки. Невозможно, чтобы государственное дело по такому пустяку, как обувка, сгибло!
"Забавный работяга, за ночлег не взял… А ведь нужно было что-то от меня. Нужно было… Ночевать затащил, сапоги…" - озадаченно мыслил Костя, не подозревая даже, что оскорбил святая святых - щедрость коренного сибиряка.
Услыхав мощный, шаг к шагу нарастающий гул, Костик, как колобок обкатил Гарькавого (тот удивленно присвистнул ему вслед), скатился на галечную отмель через прибрежные сырые лопухи и прошуршал до самой воды.
Ошеломила Ивина не столь сама река, хлещущая вдоль елового коридора тугими, чистыми струями, сколь галька. Нестерпимо яркая, сухая, одинаково крупная, словно расфасованные куриные яйца. Ледяные брызги оставляли на солнечной стороне отмели влажные мазки.
"Вот она, Сибирь-матушка! Подрастет сын Лешка, вместо югов - сюда!" - с восторгом подумал Костя.
- Му-жи-ки! - завопил он, презрев солидность. - Му-жи-ки!
- Ну… мужики… Чаво горлопанишь! Сам мерин разве? - нелюбезно охладил его Гриня.
- Река! Красотища! - уже тише, но по-прежнему с восторгом восклицал Костя.
- Ну… Вода… Жрать хочешь?
На недоуменного Ивина Гриня смотрит исподлобья, с непонятной лютостью и, будто бурлак с веревкой через плечо, пытается вытянуть козу из прибрежных кустов смородины.
Оптимист Костик…
- Личный состав экспедиции, слушай мой приказ. Обедаем здесь! На берегу пустынных волн!
Но дружки почему-то не спешат распаковывать рюкзаки. Гарькавый с достоинством буддийского монаха на лице перебирает лепестки ромашки.
- Нет. Снова нет. Еще раз нет. Милый мой человечек, есть иль оно вообще - счастье в жизни?
От риторического вопроса Константину не по себе. Переспросил на всякий случай с юморком:
- Огромное, с арбуз?
- Я, милый человек, с тобой не шуткую! - демонстративно обиделся Гарькавый.
- Если по-школьному, как помню, судьба человека в собственных руках, - осторожничает Ивин.
- А для меня, человечек мой сладенький, веришь-нет, поболтаться возле настоящего кинооператора и есть первое мне на зубок счастье… Не жа-а-а-аловала нас судьбишка с Гринюшкой, - вконец печально протянул Гарькавый.
Костя заерзал на топляке.
- Спасибо, Олег!
- Спасибочки, мне спасибочки? Гринюшка, слышал, клянись тогда, Константин, - ни одним упреком не омрачишь нашу светлую дружбу! - с жертвенным пафосом воскликнул Гарькавый, ткнул оператору под нос для поцелуя окатыш вместо креста.
- Что за глупость с клятвой, разве я дал повод усомниться в себе?
- Проверим! - Гарькавый отчаянно махнул рукой Прохорову. - Гринюшка, развязывай рюкзак!
Константин закусил от обиды губы, из глаз вот-вот хлынут слезы. Словно боеголовки недружественной державы, на него нацелились десятки разнокалиберных бутылок.
- А про-о-о-одукты?
- Прихватили шамовки, не боись! - задорно хлопнул его Гарькавый по пухленькому плечу.
Не в силах подыгрывать дружку в столь жестоком комедианстве, Гриня склонился над козой, вроде как выбирая из шерсти головки репья, сам же следит за Костей: раскис операторишка до телячьей беспомощности…
Ивин забыл о правилах приличия - судорожно перерыл содержимое рюкзака Гарькавого. Сухие супы, кальсоны, сухари, немного совсем, чай и огромная вязанка чеснока.
- Соли даже не прихватили?
- Ну сказанул, брат, тяжесть лишнюю переть? Итак супы пересолены!
Костя обессиленно опустился на траву.
- Под-ле-цы!
- Но-но, не обобщай! - взвился, как ужаленный, Гарькавый. - Думаешь, полезно желудки-то колбасами мордовать? Ты лес вокруг оцени! - снова с пафосом напирает он на увядшего Костика. - Нашенский лес-то! Советский! Нешто не прокормит!?
Вдоль тропы и в самом деле тянулись шеренги разноцветных с заматеревшей плотью грибов.
Во избежание соблазнов Гриня перевязал козе морду веревкой, сам по извечной крестьянской бережливости широко расставляет ноги, стараясь не топтать зазря гигантские грибные шляпки, которые наверняка никому не пригодятся в этом седом косматом бору.
- А волнушек, как девчушек… - игриво подпнул Гарькавый к ногам Кости розовую шляпку. Но тот гордо перешагнул и презрительно промолчал на неуклюжие заигрывания.
Обида обидою, однако Костя надеется, что уж вечером-то рабочие, пристыженные его холодностью, начнут, сломя голову, устраивать ночлег.
Увы! Гарькавый оставил на расстеленной палатке ошметок грязи и сел: ноги знакомым калачиком, руки на коленях, явно готовясь к какому-то священнодействию.
Костя забыл про роль обиженного - с изумлением наблюдает придворный церемониал.
Гриня потрошит в фуражку табак из папирос и скручивает для Гарькавого огромную, похожую на торпеду цигарку. Сам закуривает папиросу из оставшихся в пачке.
Гарькавый сделал несколько глубокомысленных, прямо-таки философских затяжек и снизошел до слуги - позволил Грине затянуться из своих рук. Этикет Гриня, конечно, соблюдает: затяжку делает всего лишь одну и с усердным восхищением причмокивает губами - нектар, а не табак!
Костик заливисто, озорно расхохотался. Еще бы не вкуснотища: табачок из рук самого господина. Славная хохмочка!
Развеселая эта минутка оказалась первой и последней радостью для Константина. Напились рабочие… В дым надрызгались после суточного воздержания…
Гриня хватанул дипломника за штанину, подтащил к костру - не мельтеши перед глазами - грейся, кутенок… Ночная сырость пробирала до костей, Ивин смачно хлюпанул носом, затих, обласканный жаром костра, уставился на Гарькавого.
Гарькавый, черт сумасшедший, иначе и не назовешь, высыпал в консервную банку пачку чая - залил банку водой (если заваривать чай в своей посудинке отдельно от жены и тещи, такой пачки Косте хватает ровно на восемнадцать дней). Выкатил прутком углей из костра, поставил на них банку и хищно-внимательно следит, чтобы зелье не выметнулось пеной наружу.
Сердце Константина ухнуло в пустоту: готовое зелье Гарькавый слил в его кружку, обильно побулькал в нее из какой-то бутылки и - о, ужас! - зловеще усмехаясь, подал.
- Ну-кось, кагорчику, киношник, - не побрезгуй!
От царского подарка Костя отшатнулся так пугано, что окончательно померк, скатился до ничтожной козявки в злых, тоскливых глазах спутников.
Инстинкт мгновенно подсказал Косте спасительный стиль поведения. Нужно вызвать к себе жалость, а еще лучше оказаться смешным в их глазах, дать им возможность погоготать над его униженностью. Подобреют!
Завтра никаких компромиссов! Завтра он применит к ним тест американских космонавтов на совместимость, подберет к каждому ключик, верней - отмычку поувесистей. "Но на сегодня, Костик, будь умницей, прогнись в спинке, выпяти попку, деточка", - говаривала маман Константину перед уколом…
Гарькавый закуражился перед двумя единственными зрителями - метнул топор в кедр, в тот самый, под который и переполз Костик, упрев возле огня.
По пьяности ли или страшась дружка, Гриня едва слышно промямлил возражение опасной забаве.
Топор сыро чмокнул в ствол выше головы Кости на целую ладонь, за шиворот ему посыпались чешуйки коры.
Константин вскочил, поджал руками живот, ссутулился по-старушечьи и, расстегивая на ходу ремень, пуговицы ширинки, посеменил от костра в темень.
- Я сча-а-ас! Не теряйте, мужики! - задушевно крикнул он, вроде как давая понять: перемирие треба, житейское дело от ваших хохмочек приключилось…
Пока выжидал полчаса по светящимся в темноте стрелкам, основательно продрог, вернулся к костру.
Однако потешать собственной униженностью, игриво подмигивать, мол, кишка тонка, робяты, перед вами, было уже некого. Оба спали в палатке - гнули окрестные кедры храпом разбойничьих глоток - свинцом бы залить их…
Константин стиснул свинцовую битку в кармане штормовки - груз для закидушки на налима и, громко всхлипывая, слизывая с губ солоноватые вкусные слезы, пополз к своему спальному мешку.
Солнечный свет известил Ивина о начале дня. Он тотчас потянулся к кофру с "Конвасом" - на месте, родимый…
"Все-таки уважают, чертяки, кино! - с тоскливым смешком подумал Костя. - Сонного ограбить - одно удовольствие".
Недоверие к рабочим вроде как и исчезло. Не прибили во сне, не ограбили, что еще желать от чудаков? Да и дорогу назад в Слюдянку ему не найти… Он смахнул кисточкой пыль с холодных голубоватых объективов и выбрался наружу.