Иней окрасил каменистые гривы, литые корни кедров, каждую травинку и гриб. Солнечные лучи спицами пронизывают дым костра. Если и снимать лесную чащу, так именно сквозь легкий дымок, прошитый косыми, утренними лучами. Хаос стволов и веток сразу разделится на отдельные планы, и до каждого дерева, куста прочувствуется расстояние. В рюкзаке у предусмотрительного Кости покоится целая обойма дымовых шашек. Он воспрянул духом. Сейчас даже бежевая нательная рубаха на Грине кажется ему интересным цветовым пятном.
Гриня потрошил рыбину с перламутрового отлива брюшком и нежно-розовыми, как сосочки, пятнышками по мясистой спинке. В маломощный туристский котелок рыбина не уместилась, и Гриня отхватил топором сначала хвост, потом и голову.
- Зря! - облизнулся Костя. - В голове самый смак. На червяка? Место покажешь?
Гриня сумрачно кивнул на Гарькавого, показалось Косте, что с неприязнью кивнул… Гарькавый дрожит в мокрых трусах - отжимает воду из брюк.
- Я, я поймал нашей слюнявочке на завтрак.
- Олег, зачем с такой желчью? Поставь себя на мое место…
- Место я твое в… видал! - отрезал Гарькавый.
Константину не понравились глаза: слишком настоящая полыхнула в них ярость.
- Ох и гну-у-усно выражаешься, Олег. А я-то собрался пригласить тебя на съемки…
Гарькавый секундно замер, как перед фотоаппаратом, снова ожил, кинул на посеребренную инеем траву влажно-тяжелые брюки.
- Вот ладненько! Вот добро! Гринюшка, скидывай свои.
- Чаво, чаво, Олех Палч. Не слухал я, - бестолково забубнил Гриня, не решаясь на прямой конфликт.
- Штаны! Живо!
Гриня растерянно оглянулся на Костю, ища и не находя у того поддержки, потом торопливо, виновато как-то снял свои сухие брюки и протянул их Гарькавому.
Костю неприятно поразили синюшные, одутловатые ноги с выколотой на бедре остроухой собачкой. "Шустика не забуду", - разобрал Костя под остроухой собачкой.
- Веди! - бесцеремонно толканул Гарькавый в спину.
Костя вспомнил вчерашний посвист топора, чуть было не пал наземь.
"Хамило… Стелил ласковыми словечками - заманить лишь бы! Кокнут еще чего доброго… Фигу с маслом дамся!" - посуровел он. Призвал себе в помощь то настырство, за которое мать звала его "вылитым тятенькой".
- Извини, Олег, буду сейчас критиковать тебя, - по-мужицки круто начал Костя. - Меня коробит твой хамский тон. Пусть не повезло на приличное воспитание, но неужели жизнь тебя так корежила, что унизить человека для тебя - удовольствие?
Гарькавый взглянул на Костю с приветливым любопытством.
- Всамдель моей житухой интересуешься иль испугался?
Вместо ответа Костя радушно перекинул лямку кофра с камерой на плечо Гарькавого. Под десятикилограммовым доверием Гарькавый счастливо тряхнул плечами, подхватил кофр еще и рукой.
- Стихи хочешь, Костьк? - спросил он неожиданно дружелюбно.
- Попробуй, оценю…
- Жизнь моя по острым ситуациям,
Словно кровь стекает по ножу.
Кто я? Дон-Кихот беспечный странствий,
Всем ветрам земли принадлежу…
Читал Гарькавый о войне. Читал угрожающим голосом, в такт рифмам срубая соцветия пижмы. Каждый стих был о человеке с искалеченной судьбой, который бесцельно плутает по жизни, в отчаянии сокрушая чужие безвольные судьбы….
Костя стыдливо ужасался, всем телом он ощущал зловещий жар, излучаемый Гарькавым. Он ненавидел сейчас свои пухлые, сдобные плечи, предательски детские губы, выдающие любовь хозяина не к взрослым напиткам, а кипяченому молоку. Вспомнил, как для киноальманаха "Урал" снимал встречу ветеранов 63-й добровольческой танковой бригады. Старики с орденами на пиджаках суетились, не зная, куда встать, как поглядеть перед зрачком его киноаппарата. А он с отстраненно-строгим лицом сладостно покрикивал на бестолковщину… Страх, понял сейчас Костя, да, страх и стыд перед танкистами заставил его тогда пижонить! Страх, что вдруг струсил бы в первом же бою?
- Значит, война-пожарища? Твои стишата? - наигранно-беспечным голосом спросил Ивин умолкшего Гарькавого.
Гарькавый с бешенством секанул вичкой воздух и, не удостоив Костю ответом, пропустил вперед себя.
- Топай, кукла! Стишата…
Если льстивый и одновременно способный обидно куснуть словом Гарькавый страшит Костю, то все попытки Кости найти общий язык с безобидным увальнем Гриней кончаются, увы, одинаково: Гриня упорно отмалчивается. Так чутко молчит вышколенный пес, который с прытью исполнит любую прихоть хозяина, но и ухом не шевельнет на чужой приказ.
С просьбой поколоть дров неумеха Костя может пританцовывать вокруг Грини хоть час, пока наслаждающийся потехой Гарькавый не процедит сквозь зубы: "Гринюшка…"
Тогда Гриня берет, вернее, выхватывает топор из рук оператора, в соловых глазах его клубится тяжелая неприязнь. Точит затупленное Костей лезвие, надежней осаживает топор на размочаленное топорище… Потом целится, целится, левый глаз его дергает нервный тик, и, яростно рыкнув, приседает над поленом. Полено страшного удара не терпит, разлетается на смолистые с черными глазницами сучьев половинки. Забыв и про сволочь Гарькавого, и про обмылка этого - второй топор запортачил! - пластает Гриня поленья, словно заготавливает дрова семье своей на зиму, краснощеким дочуркам в платьицах в горошек.
"Что им во мне не нравится?" - недоумевает до горькой обиды Костя, складывая за Гриней дрова в поленницу.
Вскоре Костя убедился, что Гриня и с Гарькавым не особенно разговорчив. На обеденных привалах, когда вместо супов тот перво-наперво выуживает из рюкзака бутылку водки, Гриня молча, выжидательно смотрит на хозяина. Гарькавый благосклонно кивает головой. Неуклюже таясь от Кости, Гриня вынимает из картонной коробки стеклянную пробирку с гусеницей или муравьем, и Гарькавый сам - щедро, через край, - заливает в пробирку водку.
Оказывается, молчун собирает коллекцию насекомых, и это единственное в нем, пожалуй, над чем Гарькавый не подсмеивается.
На вопрос Кости Гарькавый мрачнеет, топорщит нос - хрящеватый, нежного глянца, как кожица после ожога.
- Хрен его знает… Вроде бы до отсидки забеременеть какая-то должна была от него… Неудобно к дочурке с пустыми руками являться… Платьице в горошек… - желчно прошептал Гарькавый. - Фантазирует, падла! Никакой дочурки у него и быть не может!
Но на следующий день неестественно громко, почти истерично восхищается невзрачным паучком и, снова не жалея, льет водку в пробирки, будто платя за возможность погреться возле чужой мечты.
Отчаясь найти союз с враждебно настроенным Гриней, Костя снова переметнулся на Гарькавого - нарабатывает свое влияние.
Кино! От актерских сплетен до мельчайших подробностей устройства ксеноновой лампы проектора интересует оно Гарькавого. Стоило Косте показать только раз, и рабочий безукоризненно надежно научился заряжать кассеты. Сам Костя может нарисовать устройство "Конваса" с закрытыми глазами, но никогда не испытывал благоговейного трепета перед обилием хитроумно взаимосвязанных пружинок, шестеренок, рычажков. Зато Гарькавый, понаблюдав, как Костя готовит камеру к работе, довольно-таки правильно вычертил приблизительную кинематическую схему, обозначив шестеренки колбасками.
Особенно удивило дипломника, откуда у невежды верное чутье на композицию кадра. Ведь тонкое это чутье приходит к кинооператору только с опытом, ибо в реальности да еще под настроение любой пейзаж по-своему чарует, зато после радостного предвкушения удачи на экране чаще всего скука. Глаз зрителя не в силах уловить, осмыслить главное, мечется по бесформенному нагромождению валунов, куску белесого невыразительного неба, сухим сучьям, неизвестно зачем угодившим в кадр. И попробуй, пойми без опыта, что чем лаконичней композиция кадра, тем выразительней он, как ни странно.
Костя нанял Гарькавого вовсе не для подсказок, а он, бестия, то и дело сует нос не в свое дело - машет рукой на вечерние хребты.
- Чего жмотишься? Снимай… На черно-белой пленке полутона сольются, а в цвете ничего, потянет…
На безголовые советы пьянчуги еще можно как-то отшутиться, но что по утрам делать с ним самим, когда похмелье из него зелень жмет, когда вместо бодрого марша к светлой цели прощелыга готов цепляться за хвост козы? Козе, кстати и без него солоно - Костя перепулил ей кое-какую мелочевку из рюкзака…
Снедаемый заботой быстрей добраться до избы, Костя чуть было не посоветовал Гарькавому бодрящую гимнастику и ледяной душ, однако глупости не сотворил.
- Камеру молишь, а все равно ведь снятые тобой куски - в корзину… Даже из сильных, но нетренированных рук - про похмелье я вообще молчу! - кадр на экране обязательно плавает…
Без надежды закинул живца Костя, но Гарькавый жадно заглотил…
На следующее утро он делал третью сотню приседаний с тяжелым валуном, который держал на уровне глаз, как кинокамеру…
- Темп! Темп давай! - сердито, без намека на улыбку подгонял Константин.
Если бы не уроки по кино с Гарькавым, он и не представляет себе, как коротал бы тягучие вечера с постоянно пьяными, ну ни капельки не управляемыми, бессовестными работягами.
Сегодня Костя пообещал дружкам объяснить назначение широкоугольного объектива и телеобъектива. А так как прикасаться к волшебному стеклу нестерильными руками нельзя, он шуганул Олега Павловича отмывать цыпки на руках. Олег Павлович старательно трет руки глиной, потому как деньги, порученные ему на мыло, истратил на Другое…
Костя провел смоченной одеколоном ваткой по пальцу.
Гарькавый тотчас облизнул палец.
- Ты, Олег, как и не понял меня… Стерильные по-твоему руки? Мыло вместо водки чаще покупай! - не удержался Костя, вспомянул былое.
Пристыженный ученик третий раз повторяет процедуру в ледяном ручье. За последствия для себя Ивин спокоен и оттого малость наглеет… Сейчас Гарькавый, что ручной теленок, сейчас с него ангелочка можно писать…
Суть Гарькавый схватывает сразу, но Костя, войдя в долгожданную роль, строго экзаменует его.
- Нужно тебе охватить все пространство палатки, каким объективом будешь снимать?
- Я те пацан, что ль? Широкоугольником, конечно.
- Ну, а глухаря понадобится снять на елке, тогда каким? Он, знаешь ли, близко не подпустит.
- Ты маленький, что ль? Телеобъективом, конечно!
- А медведь на тебя выпрет, тогда каким?
Гарькавый задумался. У Грини морщины на лбу тоже собираются в гармошку. Хоть ни хрена и не понятно Грине из того, что Костя наворочал языком, но за мозги киношные он его сейчас - ух! - уважает…
- Смотря зачем нужен, - откликается Гарькавый. - Коли частью пейзажа показать, тогда широкоугольником.
- Если? - наводит учитель ученика на правильную мысль.
- Если пейзаж того стоит, конечно, - облегченно выдохнул Гарькавый. - Может, он в серых скучных кустах ворочается - какой смысл? Лучше одну пасть выхватить телеобъективом!
Неожиданно Гарькавый прервал хриплым от волнения голосом.
- Хорош на сегодня…
- Твоя власть, - зевнул Костя.
Реванш за дневные унижения им взят: нервы Гарькавого раскалены азартом и слушать дальше тому просто невмоготу. Сейчас Гарькавый жаждет одного - убить невыносимо мучительное время до рассвета. На рассвете он выманит у Кости кинокамеру и на практике - досыта! - будет сравнивать углы захвата пространства разными объективами…
Упругая тропа, запорошенная квелым после заморозков листом, четыре дня серпантинила по склонам, а к вечеру раскисла в заболоченном распадке. На осклизлых, неверных под ногой бревнах пьяного Гарькавого и вовсе швыряет из стороны в сторону. Черпая сапогами зловонную с нефтяной пленкой жижу, он лишь равнодушно матюкается и, не переобувшись, ковыляет дальше. Грязь с чавканием пузырится из-за завернутых голенищ.
Судя по тому, что скалистый отрог развернулся в цепь отдельно маячащих скал, тропа плавно повернула. От скалы к скале лениво машет крыльями незнакомая птица. Рваные гребни над дремучим еловым частоколом будоражат Ивина своей хмурой первозданностью. Однако придирчивый глаз профессионала безжалостно погасил нахлынувшее настроение: серятина свет, не та точка съемки… По-настоящему панораму вокруг скал нужно крутить с вертолета и лучше на восходе солнца: оплавленные первыми лучами грандиозные останцы величаво покружатся над туманным еще дремотным лесом. Только таким кадром и можно удивить зрителя, избалованного панорамами африканских саванн, швейцарских Альп. Удивить на пять минут… Месяц своей единственной жизни Костя должен принести в жертву зрителю, которого и в лицо не знает…
А зачем? - впервые задумался Ивин. Ведь, благодаря и кино, зритель нынче развратился, родной березняк ему уже скучен, вот джунгли с крокодилами - это да, щекочет нервы! Пока… И не выключит зритель телевизор - ящик магический, заменивший ему икону, ради того, чтобы липу под окном посадить! Ах, коварная это обманка - вопль о всемирном экологическом кризисе - дает повод часами трепаться о судьбе планеты, хотя газон возле дома можно вскопать за сорок минут…
Сам Костя так и не научился раздваиваться на озабоченного поисками кадров профессионала и просто любителя природы, который в свободное от съемок время наслаждается осенней тайгой. Угодный зрителю кадр вынуждал Костю даже на кратких привалах не беззаботно валяться, покорясь обаянию сухо голубевшего в те денечки над всей Сибирью неба, а сосредоточенно сортировать гирлянды облаков на зрелищно эффектные - для съемок - и бесполезные.
Но самая обидная нелепость заключалась в том, что пахнущий прелью безыскусный пень, чахлая осинка на вырубке, затекающие бурой жижей следы от сапог Гарькавого - простенькие кадры, действительно волнующие душу, - на экране смотрелись бы удивительно безлико, скучно!
"Привезти им на фестиваль березовый чурбан да ведро болотной жижи. Вот и попробуйте, полюбите такой Россию… Колорит им в цвете выдай! Коты жирные!" - со злостью подумал Ивин о том самом зарубежном зрителе, работа на которого еще недавно льстила его самолюбию и, как мыльный пузырь, раздувала авторитет в собственных глазах.
Пьянице Гарькавому можно позавидовать, уродился же маньяк… Доверь ему аппарат - истратит всю пленку на первую муравьиную кучу. Не существуют для забубенной головушки ни зрители, ни критики, ни конкуренты по студии… И ведь как хитрит, бестия, лишь бы заполучить "Конвас" в руки:
- Шнурок у тебя развязался, давай аппарат подержу…
Глянет Костя на ноги, а на них по-прежнему сапоги обрыдлые, и хоть плачь…
Вскоре тропа коварно закружила по ядовито-зеленой, короткой, будто на ухоженном газоне травке. Костик с досадой окликнул отставшего Гарькавого:
- Эй, ты, что опять стряслось?
Тот ждет, пока заносчивый киношник подойдет сам.
- Кормильца вспугнули…
- Хватит, Олег! Хватит! Слышишь - хватит! Я устал от дурацких жаргонов. Я сыт твоими фокусами по горло! Я уже потерял пять съемочных дней - и ни одного запланированного кадра!
Гарькавый смотрит на Костю трезво и холодно.
- А медведя не хочешь, сопля?
- Иди ты… - снизил Костя генеральский тон до шепота.
- С горшка, кажись, вспугнули, - озабоченно процедил Гарькавый, кивнув на парящую теплом навозную кучу возле тяжело продавленного во мху следа. - Свежак! - Он разгреб носком сапога лепешку с красными точками непереваренных ягод. - Сало к лежке дотягивает… Где-то рябинники поблизости знатные. Камнем по башке вдарили, что ль? Якорь, говорю, кидаем, Константин! - проорал в самое ухо Гарькавый.
Костя упал на четвереньки, обнюхал след, приложил к нему свою игрушечную ладонь. Помрачнел… Исполинский след намного превосходил гипсовые слепки медвежьих следов, которые коллекционирует знакомый дрессировщик. Он-то и рассказывал о редких ныне гигантах Чукотки и Забайкалья: звери крупнее даже аляскинских гризли. Работать с ними на манеже трудно из-за непредсказуемого свирепого норова. Похоже, гигант преследует аппетитных чужаков, во всяком случае знает о них…
…Вчера Константин забыл на привале французскую зажигалку и бегом бежал за ней назад несколько километров. Однако вместо десятирублевой зажигалки обнаружил возле мокрого кострища точно такой же след. Юркой пулей шелестел Костя обратно, предвкушая похвалу за долгожданный след. Увы, Гарькавый огорошил Костю бомбовым хохотом, а Гриня невозмутимо вернул зажигалку. Час назад принципиальный Костя плюнул ему в душу: не пожелал устроить передышку ради козы. Спорить Гриня не стал, а переложил зажигалку из чужого кармана в свой… Пока оператор бегал за зажигалкой, коза отлично отдохнула! И сам Гриня отдохнул.
Понятно, что после пещерной шутки Костя постеснялся рассказать таежнику Грине о следе у кострища: снова поднимет на смех! Увалень доверяет чутью козы больше, чем собственной наблюдательности. По ночам он неусыпно охраняет ее с ружьем, лакомит сухарями тайком от Гарькавого. Но ведь и Костя не простак, жадно учится таежной азбуке! Северный ветер дует им в лицо, как рогатой бедолаге почуять зверя за своей спиной? Зато тот, наверняка, вычислил их по запахам встречного ветра…
На предложение Гарькавого завтрашний день посвятить съемкам, а живую козу использовать приманкой, Гриня впервые за все дни решительно прогундосил:
- Не отдам Тоню! Не зверствуй, Олех Палч. Из ружья лучше стрельни!
- Что-о-о? - диким голосом проревел пьянущий Гарькавый. - Ну-кась, Гринюшка, глянь на дядю оператора, - с зловещей ласковостью попросил он дружка. Гриня покорно обернулся к насторожившемуся Ивину. Гарькавый подпрыгнул и точно в копчик ударил "другаря Гринюху" кованым каблуком.
Гриня, как скошенный закатался по траве. Костик - к нему.
- Назад, падла! - вскинул Гарькавый ружье.
- Олежек, не горячись! Миленький, не горячись! Он виноват, с него хватит…
- Вонась оно-о… Падаль жалеешь? Кто меня жалеть будет? - Держа ружье в правой руке, Гарькавый снова каблуком в лицо сбил всхлипывающего на четвереньках Гриню.
"Взрывпакет!" - озарило Костю.
Чужая хрустящая боль на мгновение подавила страх перед Гарькавым, отозвалась в Ивине горячечно-бестолковой решимостью.
Он метнул в костер взрывпакет, всегда висящий на пояске на случай агрессии медведя. Угадывая в дыму фигуру Гарькавого, подскочил и утайкой (словно кошка лапкой - не опасно ли?) цапнул того за кисть правой руки. Ружье выпало - Костик осмелел. Вздернул пьяного на спину, нерешительно потряс его - дальше что? - и, крепко зажмурясь, шмякнул через себя оземь.
- Ноги - ремнем! - очень даже решительно скомандовал Грине, сам ловко стянул кисти рук хитреньким узлом.
- Су-у-уки, - обреченно завыл Гарькавый, изгаляясь в звериных интонациях.
В палатке Костя обмотал дебоширу еще и рот полотенцем, наглухо застегнул брезентовый полог и, силище свирепой сам удивляясь, забаррикадировал выход из палатки толстым бревном.
"Водку у дядечек вылить? Совсем бандюги озвереют…" - брезгливо посмотрел Костя на шмыгающего носом Гриню.
- Мне фильм лепить - я польстился. А тебе некуда податься, прилип к нему? Или должник его?
Искра щелкнула Гриню по носу, и он еще горше затер глаза грязными, ревматизно-распухшими в суставах пальцами.
- Молчите, Прохоров? Молчи, молчи… Обоих поодиночке передушит…