Как давно это было! Даже не верится, что это было: гимназия, курсы учителей в губернском городе, первый немой синематограф в их родном городке. После курсов Надя и Виктория учительствовали в семилетке. Лина стала пианисткой в синематографе: играла за сценой на пианино, когда шло немое кино. Ее работа считалась ужасно почетной, недаром на афишах с названием картины всегда писали: "Музыкальное сопровождение Алины Салютиной". Тогда, после гибели под Царицыном красного командира Володи Коровина, Лина стала женой инженера депо Тимофея Салютина, красавца и умницы. И все они жили на этой же улице, в тех же домах, и дружили, как прежде. Двадцать лет назад Алина Петровна с мужем, выйдя уже на пенсию, продали свой дом и уехали к сыну в Киев. С той поры сестры ничего о них не знали.
И пошли такие хлопоты в доме, каких давно не было. Сестры выдвигали ящики "бабушкиного комода", вспоминали, где лежит "мамина скатерть" и салфетки с кружевными уголками, разыскивали в старинном буфете коробку с "папиными рюмочками", находили, расстилали, расставляли на столе, исчезали на кухню, снова появлялись, и было такое впечатление, будто на ужин ожидается целый эскадрон.
Когда наконец сели за стол, Надежда Григорьевна наполнила брусничной наливкой рюмочки величиной с наперсток, и они пригубили за встречу.
- Лина, а помнишь ли ты, как однажды, - заговорила Виктория Григорьевна, обернувшись к Алине Петровне.
Но Алина Петровна перебила ее.
- Девочки, я вас совершенно не слышу, - сказала она с виноватой улыбкой. - Мне нужно очень громко кричать на ухо. Но лучше писать. Уже три года, как я не слышу. Мишенька хотел достать мне слуховой аппарат, но ничего не получилось.
Наступила неловкая пауза. Сестры укоризненно поглядели друг на друга: как не догадались раньше, отчего подруга не отвечает на их неисчислимые вопросы? Однако пауза тут же растаяла, так как Алина Петровна сразу спросила:
- Девочки, а кто на нашей улице из старых знакомых остался? - Спрашивая, она достала из сумочки блокнот и карандаш, подала Надежде Григорьевне.
"Почти никого, - ответила ей в блокноте Надежда Григорьевна. - Почти все продали дома и уехали к детям. Или умерли".
- А где Костик Савицкий? Правда же, он стал прекрасным доктором?
"Самым лучшим! - писала в ответ Надежда Григорьевна. - Зиночка забрала его к себе в Ленинград. Их дом купил горсовет, сейчас в нем детская комната милиции. В прошлом году они приезжали всей семьей. Отдыхали в палатке на берегу нашей Кумушки. Костик постарел, но держится отлично. Плавал, загорал, бывал у нас. Однажды сел за фортепьяно и спел Ленского. Это было прекрасно!"
Алина Петровна, читая, растроганно кивала.
- А я уж и не помню, когда играла. У Мишеньки в доме нет инструмента, - торопливо говорила она. - Да и зачем? Музыка бы ему мешала. Ведь он пишет докторскую.
- Господи, а о Саше Козловской забыли! Ты знаешь, Линушка… - громко заговорила Виктория Григорьевна. Но тут же спохватилась, взяла у сестры блокнот и написала: "Завтра пойдем к Саше Козловской. Она тебе безумно обрадуется".
- Да, да, я бы очень хотела повидаться с Сашей, - сказала Алина Петровна. - Но завтра я уеду. В семь утра проходит одесский.
Сестры замахали на нее руками, в один голос молвили:
- Не выдумывай!.. Ни в коем случае!.. Алина Петровна, и не слыша, поняла их.
- Нет, я должна ехать, - сказала она. - У меня транзитный билет. Просто не выдержала и вышла здесь. Тимофей Иванович будет волноваться, я сообщила ему, что выехала. Ведь он уже три года живет в доме престарелых. Сперва Мишенька обещал оформить и меня, потом воспротивился. Я понимаю его: у него кафедра в институте, и если бы узнали, что он… что и меня… - Алина Петровна умолкла и потянулась к сумочке за платком.
Услышанное ошеломило сестер.
- Миша сдал отца в дом престарелых?! - Лицо Виктории Григорьевны сковал ужас.
Алина Петровна не могла слышать ее слов, поэтому, справившись со слезами, продолжала рассказывать:
- Конечно, Тимофей Иванович не всегда был сдержан. Его тяготила зависимость, то, что нами как-то пренебрегали… Ну, когда приходили гости, а нас не зовут или нужно сидеть и молчать. Тогда он мог вспылить… Нет, нам не следовало к ним ехать… Но ведь Мишенька настаивал, чтобы мы продали дом и переехали. Ах, если бы вы знали, что у него за жена! Глупа, невежественна, скандальна!.. Это ее затея удержать меня в доме. Но я настаивала, требовала. Тогда они стали запирать меня в комнате и восстановили против меня внуков. Это был сущий ад. Но, видите, я убежала. Одолжила у соседей денег и бросилась на вокзал. А теперь уж я вольная птица, - заулыбалась Алина Петровна.
…Сестры не спали всю ночь. Не опасаясь, что Алина Петровна, которой постелили в спальне, услышит их, они на все лады переговаривали ее историю, домысливая и додумывая всякие детали и подробности.
- Не-ве-роятно!.. Единственный сын!.. - баском гудела Надежда Григорьевна.
- Поэтому Линушка и не писала! - звенел тонкий голос Виктории Григорьевны. - Видимо, там сразу все пошло плохо. Но откуда, откуда в нем такая черствость? Пусть плоха жена, но сам-то он, сам каков?!
Очаровательный малыш в светлых кудряшках, затем - милый, вежливый мальчик, потом - застенчивый юноша, прилежный в учении, влюбленный в математику, - этот Миша, каким они его помнили, превратился в воображении сестер в некое угрюмое чудовище, в некое одутловатое страшилище с заплывшими глазами.
Ранним утром сестры проводили Алину Петровну на вокзал, а через неделю от нее пришло длинное письмо, полное восклицательных знаков. Как ее прекрасно встретили! Какой чудесный двухэтажный дом в лесу! Сколько вокруг черники и малины! Тимофей Иванович вполне, вполне здоров! Она обо всем, обо всем договорилась! Нужно только оформить документы, и их поселят в отдельной, представляете, в отдельной комнате! Здесь на всем, на всем готовом! Здесь все, все есть: кино, душевая, банька в лесу, даже врач и медсестры! За все это каждый вносит свою пенсию, но при этом каждому выдают определенную сумму на личные расходы! Совсем, совсем не то, что у Мишеньки, где ей не давали даже гривенника! Ах, какое счастье, что она вырвалась!
Уж и неизвестно, сколько раз прочли сестры это письмо. Читали вслух и про себя, снова вслух и про себя. Спустя три дня они приняли окончательное решение.
В тот же день, надев свои лучшие платья, надев шляпки и перчатки и взяв зонтики, поскольку небо с утра хмурилось и часто накрапывало, они отправились на соседнюю улицу - в горсовет. Оттуда пошли в райсобес, из райсобеса - в бюро технической инвентаризации, в чьем ведении находились домостроения. А дальше - к нотариусу, снова в райсобес, снова в горсовет и, наконец, в школу к знакомой секретарю-машинистке, которая по их просьбе отпечатала объявление о продаже дома.
Их просьба, с какой они обращались в разные учреждения, многих приводила в недоумение: зачем, почему, какая в том необходимость?
- Мы так решили, - отвечала Надежда Григорьевна, и вид у нее при этом был торжественный. - Мы все хорошо обдумали.
Они не стали рассказывать сторонним людям, что уже не могут содержать в порядке свой старый дом, что с каждым годом им все труднее топить зимой печи, носить дрова и уголь, воду из колонки, расчищать снег, ходить в магазин или на рынок, самим стирать, мыть полы. Они полагали, что это всем ясно без объяснений. И просили лишь об одном: помочь им устроиться в Лесное, откуда писала им Алина Петровна.
Лишь один раз, когда инспектор райсобеса, молоденькая девушка в юбке-коротышке и сильно накрашенная, сказала сестрам: "Не понимаю, чего вам не хватает. По-моему, у вас вполне счастливая старость", - Виктория Григорьевна с грустной улыбкой ответила:
- Старость, милая девушка, в отличие от молодости не может быть счастливой. Самое лучшее, если она будет покойной. К сожалению, молодые люди не всегда это понимают. Если вам когда-нибудь придется читать записки известного сельского учителя Сухомлинского, вы найдете в них те же мысли.
Домой сестры вернулись к концу дня, донельзя утомленные, но довольные сделанным.
Еще больше обрадовались они, когда на другой день явился первый покупатель.
- Эй, хозяева, где вы тута? - весело закричал он, войдя во двор. - Этая хата продается чи не этая?
Надежда Григорьевна и Виктория Григорьевна поспешили к нему из комнаты.
- Да, да!.. Здравствуйте!.. Вы прочли наше объявление?..
Перед ними стоял краснолицый мужчина крупных размеров, в синем полинялом картузе, в такого же цвета полинялом костюме и в расшлепанных сапогах.
- Да кто ж з вас за главную хозяечку будет? - весело спросил он, осматривая вприщур сестер.
- Мы обе, - охотно отвечала Виктория Григорьевна, не скрывая своего удовлетворения по поводу прихода этого веселого человека. - Дом разделен на две половины: одна - моя, другая - сестры. Но одной половиной мы совершенно не пользуемся.
- Ясненько, - кивнул веселый покупатель и предложил: - Ну, давайте обсмотрим, чего у вас тута есть.
Осмотр Нечипор Фомич (так звали покупателя) начал со двора и с большого участка земли за домом, где ничего, кроме бурьяна и двух яблонь, не росло. В прежние годы на этом участке сестры выращивали овощи, потом они оставили это трудоемкое для них дело, ухаживали только за розами, украшавшими всю переднюю часть двора.
Нечипор Фомич неспешно похаживал по участку, тыкал носком сапога в доски сарая, попробовал обеими руками крепость забора, отчего забор покачнулся, но все-таки устоял на месте, зачем-то вывернул ударом каблука пучок зеленой травы вместе с землей, потом растер на ладони щепоть земли. И было похоже, что все, на чем останавливалось его око, ему не нравится.
- Это чего ж за крыша такая на сарае? Может, вы ее, хозяечки, заместо решета для муки держите? - смеялся он. А подойдя к погребу, совсем развеселился:
- Эт, погребок! Всему миру на вдивленье: дунь, плюнь - и пшик остался!
- Нет, погреб отличный: глубокий и каменный. Можете спуститься и удостовериться, - строго ответила Надежда Григорьевна.
Однако Нечипор Фомич спуститься в погреб не пожелал. Махнул рукой и двинулся к дому. Тут он извлек из кармана большой гвоздь и стал сковыривать им со стены штукатурку, Добираясь до дерева. В дерево гвоздь вошел мягко, щепа легко откололась, и посыпалась мелкая труха.
- Ясненько! - отчего-то обрадовался Нечипор Фомич и спрятал гвоздь в карман.
В доме он задерживаться не стал. Заглянул в одну комнату, в другую. С интересом оглядел полки с книгами, захватившие три стены в большой комнате и две в спальне, похлопал растопыренной пятерней по крышке пианино, покачал головой и сказал:
- Усе, хозяечки, подвигал я до дому. Завтра женку на смотрины привезу. Ну, покедова!
Сестры вопрошающе посмотрели друг на друга.
- По-моему, он вполне достойный покупатель, - оживленно сказала Виктория Григорьевна. - Чем-то напоминает чеховского купца Лопахина.
- Ну нет, какой он Лопахин? - возразила Надежда Григорьевна. - Лопахин был…
- Эй, хозяечки, выдь сюда! - раздался вдруг за окнами веселый голос возвратившегося от калитки Нечипора Фомича.
И тут же, заглянув в раскрытое окно, он сказал:
- От дурило, об цене-то позабыл спросить! А женка не забудет - спросит. Дак какая ваша цена за хатку будет?
- Шесть тысяч, - не задумываясь, ответила Надежда Григорьевна, следуя совету школьной секретаря-машинистки, оценившей по памяти в такую сумму их дом и все дворовые строения.
- Ясненько! - бодро кивнул Нечипор Фомич и с тем окончательно удалился.
Утром следующего дня к воротам подкатила машина-цистерна с надписью на желтом боку: "Молоко". Колхоз "Красный луч". Из кабины выбрались Нечипор Фомич и жена его, не уступавшая мужу ни в росте, ни в ширине плеч. Они оглядели улицу, оглядели продающийся дом и вошли во двор.
Вопреки ожиданию сестер жена Нечипора Фомича, Аксинья, не стала ничего рассматривать ни во дворе, ни за домом. Возможно, потому, что Нечипор Фомич, увидев сестер, поливавших из леек свои розы, сразу же сказал:
- Ну, пошли в хату, хозяечки. Будем об деле мозговать.
Войдя в дом, Нечипор Фомич прямым ходом прошагал в большую комнату и, кивнув на полки с книгами, многозначительно сказал жене:
- Видала? То-то и оно-то!..
Аксинья обвела черными выпуклыми глазами книги, скрывавшие стены, и молча кивнула. И потом, во время всего разговора, она не проронила ни слова.
- Значица, такое дело, хозяечки, - начал Нечипор Фомич, присаживаясь к столу.- - Я ваш первый купец и распоследний. Меня втеряете, другого такого не найдете. Хатка ваша, хозяечки, токо на дрова тягнет. Дак шесть тыщ за трухляк - это ж цена дорогая, верно? А вот место у вас тута что надо: в самом центре и усе под боком. Это нас встраивает. И то встраивает, что на вашую улицу уже три семейства з нашего села перебралось, значица, и тута суседями з ними будем. Хатку я вашую повалю, новую поставлю, и начнем мы городскую жизнь. И все ж таки даю я вам пять тыщ за вашиё дрова, но с одним условьем: все этие книжки и пьянина в придачу пойдуть. У меня, хозяечки, пятеро школьников, пущай читают. Выйдуть в люди - спасибочки вам скажут, - Нечипор Фомич подмигнул сестрам веселым зеленоватым глазом.
Сестры явно не смогли сразу осмыслить сказанного Нечипором Фомичом, что видно было по их напряженно-растерянным лицам. Но вот Надежда Григорьевна сняла очки с толстыми стеклами и, уставясь на Нечипора Фомича блеклыми глазами, точно хотела получше разглядеть его, спросила, как о чем-то невероятном:
- Книги?! Оставить вам в придачу книги?! То есть кое-что мы могли бы, но… Нет, нет, это невозможно!
- Книги мы ни за что не продадим! - взволнованно сказала Виктория Григорьевна.
- Тогда, хозяечки, дело не пойдеть. Так, Аксюта, чи не так? - обернулся Нечипор Фомич к своей безмолвной жене.
Аксинья кивнула, соглашаясь.
- Вот и хорошо. Значит, вы и мы свободны. - Надежда Григорьевна облегченно вздохнула, даже улыбнулась и надела очки, собираясь встать из-за стола.
- Це-це-це!.. - зацокал языком Нечипор Фомич и заулыбался во весь рот. - Так хто ж, хозяечки, так торг ведет? А может, я для подначки про книжки ляпнул? А вы враз: "Мы и вы свободные"! Дак зачем они нам, книжки? Давайте по-сурьезному решать.
И спустя десять минут все было решено "по-сурьезному". Оставив за собой книги и пианино, сестры согласились продать за четыре тысячи дом вместе с мебелью, посудой и уже завезенным на зиму топливом. Договорились также, что до осени они останутся в своих комнатах, а семья Нечипора Фомича поселится в свободной половине дома.
А на другой день, на третий, на четвертый день стали приходить новые покупатели, которые (что за странность?) были чем-то очень похожи на Нечипора Фомича. Один мужчина, тоже крупных габаритов, тоже в синем поношенном костюме и в сапогах, узнав, что дом уже продан и продан за четыре тысячи, стал уговаривать сестер расторгнуть сделку и продать за пять тысяч ему. Надежда Григорьевна и Виктория Григорьевна сказали этому человеку, что его предложение крайне безнравственно и что о подобных вещах не может быть и речи.
Не прошло и недели, как семья Нечипора Фомича поселилась в пустовавшей половине дома. Сам Нечипор Фомич без промедления устроился шофером на какой-то стройучасток, Аксинья пошла рабочей на маслозавод, старший сын, семнадцати лет, поступил в городское профтехучилище, избрав специальность каменщика, старшая дочь, шестнадцати лет, поступила на курсы продавцов, остальные дети школьного возраста - две девочки и мальчик - целыми днями носились по двору, дрались, мирились, сбивали палками груши. По двору забегали куры, в сарае поселились корова и две свиньи.
Сестры не роптали. Они занимались своим делом: перебирали книги, подклеивали старые переплеты, связывали в стопки, упаковывали в картонные ящики. Книг было много, и работа двигалась медленно. Нечипор Фомич частенько захаживал к ним взглянуть, как идут дела со сборами и, посмеиваясь, говорил:
- 3 таким темпом, хозяечки, вы до крещенских морозов з книжками промурыжитесь. Говорю вам, давайте мы з Аксютой подможем.
- Спасибо, Нечипор Фомич. Но зачем же вас затруднять? - отвечали сестры. - Мы ведь попутно картотеку составляем.
Сперва Нечипор Фомич перенес от них на свою половину круглый стол из большой комнаты, потом старинный буфет с красивой резьбой, затем шифоньер, половину венских стульев, диван, софу, посуду.
- Звиняйте, хозяечки, что тревожу вас прежде времья, - говорил он всякий раз, забирая то одно, то другое. - Мы без меблев въехали, а спать-сидеть на голом полу невдобно. Так что не серчайте.
Сестры вовсе не серчали, поскольку все вещи, кроме книг и пианино, принадлежали теперь Нечипору Фомичу и он мог распоряжаться ими по собственному усмотрению.
Впервые они взроптали, когда Нечипор Фомич привез машину кирпичного боя на фундамент для будущего дома. Он загнал во двор самосвал и вывалил тонны четыре боя прямо на кусты роз. Надежда Григорьевна, распахнув окно, с негодованием спросила:
- Нечипор Фомич, что же вы делаете?
- А чего я такого делаю? - отозвался Нечипор Фомич, выбираясь из кабины самосвала. - Того и делаю, чего видите!
- Но ведь это розы! Прекрасные крымские розы! - с болью отвечала ему Виктория Григорьевна.
- Звиняйте, хозяечки, промашка вышла, - развел руками Нечипор Фомич и пошагал на свою половину.
- Он просто смеется над нами, - с прежним негодованием сказала сестре Надежда Григорьевна.
- А по-моему, он сам не ведает, что творит, - с горечью ответила Виктория Григорьевна.
Несколькими днями позже, в воскресенье, случилась история посерьезнее. С утра к Нечипору Фомичу заявились трое мужчин с бензопилой, и вскоре один из них принялся пилить грушу.
- Не смейте пилить, не смейте этого делать? - волнуясь запротестовала Виктория Григорьевна.
- Почему ж это "не смейте"? - со смешком спросил ее Нечипор Фомич. Он был нетрезв, лицо его горело и лоснилось от пота. - Может, я на этом самом месте летнюю кухню поставлю, а сад за хатой разведу? Дак на кой ляд этая груша тута сторчить?
- Но разве можно - живое дерево? - сдерживая негодование, спросила Надежда Григорьевна. - Понимаете ли вы, что это живое дерево?
- Э пошли бы вы отсюда, хозяечки, со своими указаниями! - хохотнул Нечипор Фомич и крикнул пильщику: - Давай, Данило, счесывай ее к чертовой матери! Будут мне тута, понимаешь…
На другой день сестры Сыромятины, оставив прежнее намерение привести в порядок всю библиотеку, захлопотали насчет отправки багажа и уже в среду покинули свой дом.
* * *
Прошло два года. В один из майских дней, тех дней, когда в небольших городах отцветают сады и все вокруг становится белым-бело, точно на землю пал и продолжает падать снег, не тающий на жарком солнце и пряно пахнущий цветами, - в такой вот день со стороны вокзала на примыкавшую к нему улицу направлялись три старые женщины и старик с седой бородкой клинышком. Женщины были в светлой одежде, в летних шляпках, и у каждой в руке был зонтик. У старика в одной руке тоже был зонтик, в другой он нес небольшой чемоданчик.
Они прошли немного по улице вдоль забора, за которым с белых деревьев медленно опадал яблоневый цвет. Затем остановились и стали смотреть на дом, стоявший по другую сторону улицы. Дом был новый, но какой-то неуклюжий. Глядел на улицу пятью узкими, как бойницы, окнами со ставнями, окрашенными ядовито-зеленой краской. Отпечаток безвкусицы лежал на всем доме, забранном с двух сторон высоким забором из неоструганных досок. За домом возвышался, виднеясь из-за крыши, стог прошлогоднего сена.
- Вот и все, Наденька. Нет больше ни дома, ни нашей груши, - вздохнула Виктория Григорьевна.
- Да-а… - Надежда Григорьевна сняла очки, стала протирать платочком стекла. У нее задрожали губы.
- Только не плакать, девочки. Мы ж договорились, - сказал Тимофей Иванович. - И хватит стоять, пойдемте. У нашей Сашеньки Козловской, должно быть, давно шумит самовар.
Видимо, Алина Петровна по губам поняла мужа, так как сразу же сказала:
- Да, да, пойдемте. К чему здесь стоять?
Тимофей Иванович взял под руку Алину Петровну, и все они пошли дальше по улице.
Во дворе у Нечипора Фомича вдруг залаяла собака. В доме отворилось окно, на улицу выглянула Аксинья. Пристально посмотрела вслед удалявшимся приезжим, затворила окно и задернула занавеску.
Примечания
1
Состояние кома - состояние клинической смерти.