Раненный в русско-японскую войну, он, после госпиталя, поступил в маленькую частную гимназию, что была на месте нынешней школы. На его глазах, уже в советское время, школу расширили, и он точно помнил, в каком году какой корпус вырос.
Во время Великой Отечественной войны Фома Никитич оказал немалую помощь Волину, оставленному в городе обкомом партии для партизанской борьбы с оккупантами. Фома Никитич прятал оружие, был верным, надежным человеком. Его наградили медалью "За победу над Германией", и в первый день учебы, на октябрьские и майские праздники, он с гордостью прикалывал эту медаль рядом с георгиевским крестом.
Фома Никитич неизменно стоял "на вахте" в вестибюле у часов, давал звонки, а в свободное от службы время столярничал, - делал школьную мебель.
Трудно было бы представить себе восемнадцатую мужскую школу без Фомы Никитича. Его помнило несколько поколений, закончивших эту десятилетку, и если старые друзья-одноклассники встречались где-нибудь после долгой разлуки, один обязательно спрашивал у другого:
- Фома Никитич-то жив?
И тот, кого спрашивали, с радостью отвечал, подражая Фоме Никитичу:
- Еще ба!
И они весело хохотали, вспоминая, как не раз пытались провести Фому Никитича, отвлечь его внимание, улизнуть из школы и как всегда терпели неудачу - он разгадывал все их плутни.
…Сергей Иванович пересек зал. В пионерской комнате репетировал струнный оркестр. За дверью учительской - там заседал родительский комитет - слышался голос Ксении Петровны Богатырьковой:
- Нас двадцать семь человек, да актив… представляете, какая мы сила, если все придем на помощь учителям?
В приоткрытую дверь географического кабинета Кремлев увидел Серафиму Михайловну. Она с малышами мастерила карту. Склонившись над огромным полотном, расстеленным на столах, Бокова командовала:
- Толя - ножницы! Вот здесь мы изобразим новую железную дорогу. У кого фотография Сталинграда?
Войдя в исторический кабинет, Кремлев был приятно поражен: "Ого, да здесь человек двадцать пять!"
В задних рядах сидел Балашов. "Понравилось, дружок, - подумал Сергей Иванович. - Надо будет поручить тебе один из докладов".
Подойдя к столу, Кремлев взглянул на ручные часы.
- Восемнадцать ноль-ноль, - сказал он спокойно. - Начнем нашу работу.
Костя Рамков, быстро наклонившись к Долгополову, шепнул: "Военная точность".
Сергей Иванович достал из полевой сумки общую тетрадь, передал ее Рамкову.
- Здесь прошу отмечать, чем мы занимались. Поручите художнику красиво написать в начале тетради: страница почета. На нее по решению большинства мы будем заносить имена самых лучших и активных историков кружка…
- Сергей Иванович, - принимая тетрадь, сказал Костя, - я думаю, страницу почета надо покрасивее нарисовать: знамена, кругом лента…
- Конечно! Да вот еще что, - обратился Кремлев ко всем, - вы знаете ученого нашего города, профессора Сабурова? Как вы считаете, не следует ли избрать его почетным председателем нашего кружка и поручить трем кружковцам попросить профессора прийти к нам? Он недавно возвратился из очень интересной археологической экспедиции.
Руку поднял Костя Рамков, встал, энергично убрал со лба прядь волос.
- Предлагаю выбрать делегацию из пяти человек.
- Не многовато ли? - усомнился Сергей Иванович.
- Пять! Пять! - раздалось несколько голосов.
Главой делегации избрали Бориса Балашова.
- Он найдет там, что сказать профессору.
- Дипломат… - иронически заметил Костя.
Борис Балашов снисходительно улыбался, но чувствовалось, что ему приятно было это поручение.
- Нам надо, товарищи историки, выработать устав кружка, - предложил Кремлев. - Но по одному принципиальному вопросу следует договориться сейчас. Я думаю - членом кружка может быть только тот, кто по истории имеет оценку не ниже четверки. А это покажут итоги в конце четверти. Каково ваше мнение?
Кое-кто помялся, пробурчал: "А если способности средние?" - но руку за это предложение подняли все.
- А теперь подумаем о плане работы. Вы, Долгополов, хотите что-то предложить?
- Да, - поднялся Виктор. - Хорошо бы, Сергей Иванович, кино-вечер устроить. Показать фильм "Петр I", выставку в фойе сделать…
- И чтобы консультант от кружка сидел, на вопросы отвечал, - не выдержав, перебил Виктора Костя Рамков.
- Верно! - согласился Долгополов и кротко посмотрел на Костю, словно ждал, не будет ли тот еще говорить, но Костя, сам недовольный тем, что выскочил, нахмурился. - И потом интересно было бы, - продолжал Виктор, - писать историю нашего города.
В это время в коридоре школы директор с недоумением спрашивал у Толи Плотникова:
- Ты почему здесь так поздно?
- У нас кружок "Умелые руки", мы с Серафимой Михайловной карту делаем, - поднял Плотников вверх лицо со свежей глубокой царапиной во всю щеку и вдруг с гордостью сообщил:
- Борис Петрович, у меня двоек нет!
- Вот это молодец! - воскликнул Волин. - Порадовал, право порадовал! Передай маме: директор похвалил, сказал, что ты честный человек. Ясно?
- Ясно, - блаженно улыбаясь, подтвердил Плотников.
- А теперь достигай следующей высоты, чтобы троек не было!
- Трудно! - вздохнул Толя и потупился.
- Не спорю! "И косить тяжело, и копнить тяжело, только спать легко, да не нанимает никто!" Верно? - смеясь одними глазами, спросил директор.
Толя понимающе улыбнулся, воинственно выпятил грудь и убежденно воскликнул:
- Достигну! Вот посмотрите, Борис Петрович, - достигну! - И почему-то добавил: - А я с Леней Богатырьковым и Борей Балашовым дружу, они у нас были дома. Старшие товарищи!
- Добрые друзья! - похвалил Борис Петрович. - Ну, желаю успеха!
"Ишь ты… Старшие товарищи… Умеет сказать! А недавно заявил: "Бояре подстригли Шуйского под монаха". Резонно. Если можно подстричь под бокс, то почему нельзя под монаха?"
Он пошел дальше и не видел, как Плотников от избытка переполнивших его чувств подскочил а дернул себя за ухо.
* * *
К восьми часам вечера школа погружалась в тишину. Уходил дежурный учитель, сделав последние записи в журнал, группами, оживленно обсуждая что-то, спускались по лестнице запоздавшие ребята. Хлопала внизу дверь. Фома Никитич начинал свой вечерний обход.
После восьми часов он становился, по его собственному выражению, "ночным директором". Ему оставляли "всю секретную часть", - ключи, и он, позванивая ими, раза два в течение ночи делал обходы: не попахивает ли где гарью, нет ли подозрительного шума? Сейчас он проверил, везде ли потушен свет, набросил громыхающий крюк на выходную дверь и ушел в свою комнатку.
Школа отдыхала.
Через два-три часа по домам уснут и ее неугомонные питомцы, и только учителя еще долго будут сидеть за своими рабочими столами, составлять конспекты уроков, проверять тетради.
Фома Никитич, придя в свою комнату, сказал удовлетворенно жене, вешая пиджак на спинку стула:
- Все в порядке… Объявляется перекур с дремотой…
Он снял ботинки, улегся в пестрых, старательно заштопанных носках на высокую, с широкими спинками, кровать, покрытую серым, почти до пола свисающим одеялом.
Протянув сухонькую руку к бра над кроватью, зажег свет, упавший ярким кругом на подушку, и, привалившись к матерчатому коврику на стене, стал читать вслух роман.
В комнате вкусно пахло печеным хлебом, громко постукивали ходики на стене. Фоме Никитичу не читалось: скучно без газет. Понедельник был самым нелюбимым днем его. Фома Никитич считал себя большим знатоком политики, знал названия партий и газет буржуазных стран, хорошо понимал десятки мудреных фамилий, любил делать политические прогнозы, комментировать Лукерье Ивановне международные обзоры, или поддразнивать ее, затевая антирелигиозные диспуты. В таких случаях она сердито говорила:
- Молчи уж лучше, шалаш некрытый. С тобой говорить, что кнутом по воде бить.
Отложив роман, Фома Никитич включил радио и добродушно предложил:
- Танцуй, бабка, што ж музыку даром расходовать! - и, довольный своей шуткой, расхохотался.
- Залился, залился, пустосмех, - начала беззлобно пробирать его Лукерья Ивановна, но Фома Никитич в последние годы стал туговат на ухо, особенно в сырую, как сегодня, погоду, и обращал внимание на воркотню супруги не больше, чем на жужжание мухи. Лукерья же Ивановна, вдоволь отчитав мужа, усмехнулась:
- Благодать: и душу отвела, и человека не обидела…
Пришел в гости завхоз Савелов. Сели пить чай.
Фома Никитич, аппетитно отхлебывая с блюдечка и придерживая его снизу растопыренными пальцами, говорил внушительно:
- Наш-то директор, Борис Петрович, - правильный человек. Школа, как тот смазанный механизм работает.
Он звонко откусил крепкими зубами кусок сахару и, пососав его, солидно продолжал:
- Мне вчерась говорит, наш-то директор, - не думайте, говорит, Фома Никитич, что вы есть винтик небольшой, неважный, - от вас многое зависит…
Он помолчал и значительно подтвердил:
- Еще ба! Стою на ответственном посту.
Фоме Никитичу на мгновенье представилась сияющая от восторга рожица Толи Плотникова, когда тот подбежал недавно к нему: "Фома Никитич, Фома Никитич, я по географии пять получил!" Он его тогда еще похвалил: "Молодец, Плотников, я же говорил, что у тебя голова, как у того министра. А ты кем полагаешь быть, как подрастешь?" - "Первым помощником Сталина!" - ни на секунду не задумываясь ответил Толя. - "Хорошее дело задумал", - одобрил Фома Никитич.
Старик при этом воспоминании улыбнулся и веско повторил, глядя на гостя:
- Свой ответственный пост имею.
- Да вы, Сидор Сидорович, вареньица побольше берите, - пододвинула вазочку Лукерья Ивановна.
- Благодарствуйте, - деликатно покашлял Савелов на тыльную сторону ладони и вытер большим платком широкое с красноватым отливом лицо.
Фома Никитич придвинулся к гостю вплотную, испытующе посверлил его маленькими глазками.
- Как полагаете, Сидор Сидорович, кто воспитал, к примеру, таких, как Гастелло? А?
Савелов посматривал выжидающе, знал, что отвечать в таких случаях не следует.
- А вашего сынка Петра инженером кто сделал? - продолжал допытываться Фома Никитич и после паузы убежденно воскликнул:
- На-аши ж! Учителя! Я считаю, - от их работы все будущее в полной зависимости. Верно? Скажем, вы и я - образования не получили… не дали нам его те буржуи… А теперь, - Фома Никитич приблизил свое лицо почти к самому лицу собеседника, всматривался в него несколько секунд и, откинувшись на спинку стула, закончил - всеобщее образование! Я в газете прочитал: двести тысяч школ у нас в Советской России. Шутка сказать - двести тысяч!
Он разгладил седые свисающие усы.
- Хочу я, Сидор Сидорович, - старик строго посмотрел на жену, предостерегающе свел на переносице седые брови, словно этим давал понять, что здесь уж не потерпит никаких возражений, - хочу письмо написать самому товарищу Швернику Николаю Михайловичу. Напишу: сорок один год в школе работаю… Досконально знаю, как учителя наши трудятся… знаком… и надо, Николай Михайлович, указ такой издать, чтобы учителям звание Героя Труда присваивали. Верно?
- Оно так, - согласился гость, - но только затруднительно определить качество. Скажем, зерно - это понятно: влажность, сорность… Или, к примеру, прокат стали…
- И здесь все ясно! - решительно прервал Фома Никитич, - Серафима Михайловна наша сколько людей достойных воспитала? Это вам качество? Есть у нее и герои, и ученые, - и никакой сорности. Или взять Бориса Петровича… - Фома Никитич опять подошел к излюбленной теме, и Лукерья Ивановна только поспевала подливать мужчинам чай.
* * *
…Закончив занятие с кружком, Кремлев вышел с несколькими ребятами из школы на улицу. Они проводили его до трамвайной остановки, подождали, пока сядет, и дружной ватагой двинулись в противоположную сторону.
- Он мне нравится, - словно продолжая ранее начатый разговор, признался Виктор Долгополов. Виктор не назвал имени Сергея Ивановича, но все поняли, что Долгополов имел в виду его.
- Резкий, - мимоходом, не настаивая особенно на своем мнении, бросил Балашов и начал что-то независимо насвистывать.
- С такими деточками, как мы, не только резким будешь - из себя выйдешь, - возразил Виктор и повернул к Борису свое круглое добродушное лицо. - Но зато Сергей Иванович не заигрывает… и нет у него казенщины. Когда мало - деловой и строгий, и всегда отзывчивый, как отец…
- И слов зря не тратит, а учит, - подтвердил Костя, стремительно перебросил сумку из правой руки в левую, - не то, что француженка - Капитолина, как заведет, как заве-де-ет свою машину: "Тише, тише, сколько раз вам, говорить… Почему вы такие несознательные? Вы уже не маленькие", - тошно слушать! А иногда мед точит, вроде она такая добрая: "Мальчики, перестаньте", - за нее стыдно!
Они были, как всегда, прямолинейно-жестоки в оценке взрослых и не делали никаких скидок.
- Химик вчера опять отличился, - презрительно усмехнулся Балашов.
Он шел несколько впереди товарищей и говорил не оборачиваясь.
- Кол мне поставил не потому, что я не знал, а за фамилию, - не нравится она ему. Мне теперь за химию тошно браться…
Он зевнул с деланным равнодушием.
И тут прорвалось долго сдерживаемое недовольство Корсуновым. Обрадовались возможности, хотя бы между собой, за глаза, отплатить недобрым словом за сухость, придирки, за то, что сторонился их.
- Воображает и любуется собой! "Я - свирепый", а толку-то от этой свирепости, - осуждающе воскликнул Рамков и даже побледнел от возбуждения. - И Борис Петрович строг, а у него не обидно двойку получить. После этого его даже еще больше уважаешь, а самому стыдно…
- Но химик хорошо знает свой предмет, - стараясь быть беспристрастным, возразил Долгополов.
- Метан презренный! - с новой силой обрушился Костя, - Просим его: давайте вечер химии проведем, так куда там! Как что нас касается - ему сразу некогда. Когда Анна Васильевна говорит мне, - Рамков энергично снял и снова надел фуражку, - "еще немного настойчивости и будет пять", так хочется действительно добиться, оправдать ее доверие. А этот, Кол Николаевич, замораживает: трудишься, трудишься и хоть бы слово похвалы, - ну прямо руки опускаются!. Дружков на пять ответил, а он говорит: "После тройки пять не ставлю".
- У председателя учкома отсталые настроения, - поддел Костю Виктор и, близоруко сощурив глаза, посмотрел добродушно на него.
- Ничуть не отсталые! Но нельзя же опрос превращать в допрос! Дело не в двойке его. Я и сам прекрасно понимаю, что требовательность нам на пользу. Но эту требовательность по-разному можно проявлять. А он во всем формалист!
- Я случайно слышал, как Сергей Иванович внушал "Колу", - живо сказал Сема, срываясь с баска на фальцет - "Нам пора работать с микронной точностью". Это, значит, в педагогике… А химик ответил, - Сема очень удачно скопировал его - "Рано об этом говорить, уважаемый товарищ, мы в педагогике ходим по колено в сугробах - едва ноги вытаскиваем, а ты нам пластикой советуешь заниматься".
- Вот в том-то и беда, - саркастически заметил Борис, небрежно просунув руку за борт пальто, - он "по сугробам ходит", а отдуваться приходится нам.
- Вспомните Гаврилу! - озорно блеснул глазами Рамков.
Так непочтительно они называли учителя русского языка в 6 и 8 классах Гавриила Петровича. Это был один из тех, сейчас уже нечасто встречающихся учителей, которые, приобретя в институте некоторые знания, на всю жизнь застывают в начальном положении, вопреки всем законам диалектики.
Познания Гавриила Петровича не выходили за пределы учебника. Он будто бы и старался, и к урокам готовился, но в классе сразу отдавал все, что было у него за душой, и, не имея "запаса прочности", беспомощно барахтался, если ему задавали вопросы.
Он нудно мямлил в ожидании звонка и, казалось, сам делал все, что мог, чтобы ребята у него на уроках баловались. У такого и не хочешь, а начнешь, от тоски и нудьги, придумывать себе развлечения.
- Да, Гавриле до пластики далеко! - улыбнулся Сема.
На перекрестке юноши остановились.
- Значит, у Виктора встретимся? - напомнил Костя. - Сергея Ивановича ты пригласил на именины? - спросил он Долгополова.
- Еще утром… Но не знаю, придет ли?
Они разошлись в разные стороны.
* * *
Сергей Иванович, расставшись с ребятами, хотел было поехать домой, но потом решил сойти у сквера, посидеть, подумать наедине.
Он выбрал скамейку в тени. Из-за ограды виднелись широкая улица, матовые гроздья плафонов. С утра шел дождь, к вечеру подморозило, и застигнутые врасплох листья деревьев, тяжело, неохотно, падали наземь.
Кремлев раскинул руки вдоль спинки скамьи и сидел отдыхая.
Классом он был доволен. Девятый "А" отрешался от своей замкнутости. Костя организовал в школе стрелковые состязания, Сема - шахматный турнир, Виктор все свободные часы пропадает у малышей Серафимы Михайловны. Не было такого большого дела в школе, которое девятиклассники не считали бы своим.
"Но вот - Балашов… Придется серьезно заняться воспитанием его родителей, а для Бориса найти интересное дело в школе… Главное же, самое главное - расширять опору в классе, неутомимо внушать: мы - частица общешкольного коллектива".
Уже теперь заносчивость Балашова не находила поддержки у класса, вызывала возмущение.
- Ты разыгрываешь из себя критически мыслящую личность, - прямо говорил ему Рамков, - нас нулями считаешь, но единица-то без нулей - ничто… Согласись, ничто?
Сергей Иванович улыбнулся, провел ладонью по высокому лбу. - Посмотрел на часы. Было около девяти. Он вспомнил, что Виктор просил его прийти сегодня к нему - отпраздновать день рождения. Сергей Иванович ответил ему неопределенно:
- Если смогу…
Сейчас решил: "Зайду на часок" - и, поднявшись, направился к выходу из сквера.