- Разрешите мне сказать, товарищи члены комитета, - поднялась с дивана Серафима Михайловна и сложила на груди полные руки. - Я замечаю, что Плотников в последнее время стал серьезнее, начал понимать, что плохой оценкой он всем нам приносит вред, что учеба его и поведение - дело государственное. И думаю, он будет лучше учиться, хорошо учиться! - Она остановилась, испытующе посмотрела на Толю и прочитала в его умоляющем взгляде: "Серафима Михайловна, не сомневайтесь!"
- Мы через некоторое время проверим тебя, - сказал Леонид.
- Я бы хотела, чтобы вы в своем решении, - предложила учительница, - отметили добросовестную работу не только пионервожатого Виктора Долгополова и его товарищей из 9 "А", они сейчас стали моими помощниками, но и "внештатного" шефа - Бориса Балашова.
"Верно, Серафима Михайловна, верно! - мысленно воскликнул Плотников. - Я завтра расскажу Боре, что его… отметили в решении", - повторил он новый для себя оборот речи.
Борис Петрович одобрительно кивнул, а Костя оказал:
- Конечно, надо!
Богатырьков пошептался с членами комитета и громко сообщил:
- Это мы отметим! - Он повернулся к Долгополову. - А Борису ты скажи, что его общественной работой мы довольны, но вот по учебе ему надо подтянуться.
ГЛАВА XXII
Сергей Иванович не раз уже замечал, что "хождение в народ", как в шутку называл он посещения учеников на дому, открывало воспитателю глаза на многое: застенчивый Дружков оказался хорошим сыном и братом, ухаживал за тремя маленькими сестренками, но дома у него всегда был такой шум, что ему следовало бы заниматься в читальном зале школы; Виктор Долгополов, как выяснилось, делал выписки из педагогических книг и мечтал стать учителем, а Костя мастерил радиоприемник.
Правда, посещения учеников на дому приносили подчас и огорчения, - находились родители, которые встречали учителя холодно. Но все эти "издержки производства" не останавливали Сергея Ивановича, и если он не в состоянии был сам пойти к ученику, а это было необходимо, он просил активистов из родительского комитета помочь ему.
Пожалуй, больше всех помогала ему мать Леонида Богатырькова. Она тоже была у Балашовых, познакомилась с родителями Бориса и очень пришлась по сердцу Дмитрию Ивановичу своим простодушием, а главное - рассказами о том, как она воспитывает Леню.
Даже Валерия Семеновна растрогалась:
- Что ж я, не хочу моего Боричку воспитывать как следует? Я для него готова жизнь отдать…
- Я вам вот еще что скажу, Валерия Семеновна, - говорила Богатырькова, - если вы наказали - ни за что не отступайте! Пусть сердце разрывается, хочется простить, а вы все-таки будьте твердой! Я сначала тоже жалоблива была, а потом приучила себя.
Рассказывая Кремлеву об этом посещении, Богатырькова сокрушенно сказала:
- Не дошло, Сергей Иванович, до нее! К иному привыкла…
И потом горячо, с недоумением спросила:
- Я не пойму, почему у нас до сих пор не додумаются в загсе там, или где, вручать библиотечку молодым родителям, книги Макаренко, книги об удачном воспитании. Разве можно допускать в таком деле кустарщину?
На другой же день после посещения семьи Балашовых Сергей Иванович почувствовал, что между ним и Борисом возник какой-то мостик, словно бы произошло нечто важное, связавшее их, что юноша доверил ему личное, свое, о чем другие не должны знать.
К своим новым обязанностям редактора Борис отнесся с неожиданным для всех, кроме Сергея Ивановича, рвением и учителю ни разу не пришлось пожалеть, что он посоветовал Леониду дать юноше это поручение.
Балашов ввел в газете постоянный раздел "Хроника дня" и, собрав "собственных корреспондентов", говорил им веско:
- Вы в мелочах находите ростки нового. Скажем, - восьмой класс отремонтировал книги нашей библиотеки - немедленно дайте об этом информацию. Понимаете? В несколько строк! Но чтобы это было оперативно.
В разделе "Школьный крокодиленок" появились краткие заметки:
"Ученик пятого класса Лемешко, отвечая по истории, вместо "восстания в Сиракузах", сказал "восстание серопузых" - недослышал подсказку".
"Ученик седьмого класса Брагин, столкнувшись в дверях с Серафимой Михайловной, не догадался уступить ей дорогу, - пошел на таран".
Балашов организовал тринадцать сменных редколлегий и выпускал газету через день.
На "прессконференции" он спрашивал у читателей:
- Что вас не удовлетворяет в нашей газете?
- Да толк-то какой от заметок? - говорил скептически кто-то из старшеклассников.
- Вы имеете в виду действенность материалов? - осведомлялся редактор. - Мы на это обратим внимание.
И в конце каждой статьи начал теперь делать пометки: "Вызвали на учком", "помогло", а в газете появились отделы: "По следам наших выступлений" и "Как преодолеваются пережитки старого".
Изредка он сам выступал с хлесткими фельетонами, подписывая их "Каран д’Аш", а в передовице "В чем сила коллектива?" обрушился на отлынивающих от общественных поручений.
Только однажды ответственный редактор поскользнулся.
Приложением к стенной газете была газета световая. На стеклышках рисовали каррикатуры и по субботам показывали их в, зале через эпидиоскоп. Сергей Иванович посоветовал Богатырькову:
- Дайте-ка в светогазету материал о ее редакторе. Он на уроках французского языка по десять раз меняет место.
- Дадим! - охотно, согласился Леонид. - Заметку можно озаглавить "Тушинские перелеты". Только поместит ли? - усомнился он.
На подученной каррикатуре Борис размашистым почерком начертал:
"Ввиду нехватки стекла материал не может быть опубликован".
Сергей Иванович раздобыл у Савелова большой кусок стекла, и принес редактору:
- Вот вам запасец, - как ни в чем не бывало протянул он Балашову стекло.
Редактор испытующе посмотрел на Сергея Ивановича, улыбнулся и пропустил каррикатуру.
* * *
Рядом с расписанием в учительской Волин прикрепил кнопками свежий номер заводской многотиражки. И сразу около этой газеты оказались и Капитолина Игнатьевна, и Сергей Иванович, и химик Багаров. Передовица называлась "Наша школа". Целая страница отведена была письмам родителей, учителям. Мать Толи Плотникова писала:
"Примите наше рабочее спасибо… Для нас и Серафима Михайловна, и Яков Яковлевич, и все вы - родные, близкие люди".
- Это очень трогательно, - тихо сказал химик Багаров и задумчиво отошел к окну. - Очень трогательно и дорого…
Сергей Иванович, прочитав газету, подошел к "француженке", сел рядом с ней на диван. Она зябко куталась в платок, черные жесткие волосы беспорядочно обрамляли ее длинное унылое лицо.
- Капитолина Игнатьевна, категорически настаиваю на том, чтобы вы больше требовали от моих девятиклассников, - как можно мягче, но решительно сказал Кремлев. - Если ученик того заслужил, вы не бойтесь его "обидеть", обострить отношения. Не прощайте ничего нарушителям порядка, а мы, все остальные, вас поддержим. Что толку в том, что они, скажем, на моих уроках хорошо себя ведут? У всех должны хорошо сидеть! Вы думаете, почему они безупречно ведут себя у Анны Васильевны? Она не боится быть требовательной. Не обижайтесь на резкое слово, но у вас, Капитолина Игнатьевна, какие-то крайности: то на многое смотрите сквозь пальцы, думаете снисходительностью добиться авторитета, то начинаете выгонять из класса.
- Ищу метод, - смутилась учительница и, помолчав, меланхолично, словно перечисляя какие-то скучные цифры, сказала: - Янович читал на моем уроке учебник истории, потом шлепнул соседа линейкой, я его послала к директору…
- Сема? - поразился классный руководитель. - Ну, не завидую я ему, он меня не минует! А к директору отсылать не советую, это значит - расписываться в своем бессилии.
Дверь в учительскую приоткрыл завхоз Савелов.
- Сергей Иванович, вас спрашивают.
- Сейчас, - откликнулся Кремлев, вставая, - Капитолина Игнатьевна, завтра я на полчаса собираю всех, кто преподает в моем классе, поговорим о нашем общем плане воспитательной работы… Вы сможете быть в пять часов?
- Смогу…
Оказалось, пришел отец Балашова и сидел в кабинете у Бориса Петровича.
Когда Кремлев открыл дверь кабинета, Волин заканчивал разговор:
- Я вас прошу, Дмитрий Иванович, взять под свое влияние и вашу уважаемую супругу. Простите, но ведь портит она парня…
Балашов неловко поеживался и как-то виновато посмотрел на Сергея Ивановича. "Не получается. Стараюсь, но не получается".
Кремлев крепко пожал его руку.
- Ну, я вас оставлю для семейного разговора, - поднялся директор, - располагайтесь, как вам удобно…
- Вы нам нисколько не помешаете.
- Да у меня своих дел полно, - лукаво прищурился Волин и вышел из комнаты.
- Как у Бориса сейчас с успеваемостью? - спросил Дмитрий Иванович.
- Дело поправляется, - успокоил Кремлев, - думаю, пробудили мы в нем ученическое самолюбие, и ему теперь стыдно тройки получать.
Дмитрий Иванович улыбнулся.
- А дома не все гладко, - признался он. - Вчера нагрубил матери. Не знаю, как вы посмотрите? Я его за это вечером никуда не пустил - категорически! Так он, знаете, Сергей Иванович, стал в позу оскорбленного.
- Это не страшно.
- Да и я так думаю! - воскликнул Дмитрий Иванович, ободренный ответом учителя, - но как лучше снять с него этот ореол "оскорбленного"?
Балашов пытливо смотрел на учителя, в глазах его было напряженное ожидание.
Помолчав несколько секунд, Сергей Иванович, наконец, сказал:
- Попробуем вот что… сегодня же скажите ему: "Я напишу в вашу школьную газету статью о твоем двуличии: как редактор, ты поучаешь других, а сам"… Понимаете?
- Хорошо, - сразу уловив замысел, с готовностью ухватился за этот план отец. - Хорошо! Мы его с двух концов зажмем, Бориса-то Дмитриевича!
Он открыл портсигар, протянул его Кремлеву и, раскурив папиросу, признался:
- Тут, Сергей Иванович, вот какая сложность… Валерия Семеновна, - он неловко помялся, но решил быть откровенным до конца, - донимает Бориса пустяковой опекой. Скажем, читает он учебник, откинулся на спинку стула, обдумывает. И начинается: "Зачем отвлекаешься? Барышни в голове! Я тебе добра хочу". Вечером возвратится домой немного позже - на час упреков: "После одиннадцати пускать не буду". Так он, негодник, что делает? Просидит во дворе на крылечке до одиннадцати, потом еще пять минут - специально для мамы, - и только тогда домой возвращается. У нас сейчас баталия за баталией. Я требую, чтобы он дров наколол, а жена жалеет… Потом она вспоминает, что рассказывала Ксения Петровна, спохватывается, но запаздывает…
- Я, Дмитрий Иванович, на этой неделе к вам загляну, с Валерией Семеновной поговорю, - пообещал Кремлев.
- Вот спасибо, - я ее предупрежу. Да, Сергей Иванович, мне как-то неудобно, что я ничего не делаю для нашей школы… Я мог бы доклад подготовить, что ли, ну, скажем, о международном положении или по медицинской части.
- Мы вам будем очень благодарны, - живо откликнулся Кремлев. - Я хотел вас просить - вы депутат горсовета… не могли бы прийти к нам в кружок Конституции и рассказать о работе горсовета?
- С удовольствием!
Они условились о дне.
Сергей Иванович решил порадовать отца.
- Я Бориса попросил, чтобы он опекал одного малыша в четвертом классе… Есть там такой сорванец - Толя Плотников. Так мне вчера учительница этого класса говорит: "Ваш опекун хорошо влияет. Даже на комитете его отметили".
Отец довольно рассмеялся:
- Это для меня ново - Борька в роли воспитателя!
* * *
Попрощавшись с Балашовым, Сергей Иванович возвратился в учительскую. У него было два свободных часа. Решил никуда не уходить. Достав из полевой сумки последний номер журнала "Вопросы истории", он сел на диван и углубился в чтение.
Из соседней комнаты - там была бухгалтерия - доносилось пощелкивание счетов да кто-то одним пальцем однообразно и негромко выстукивал на пишущей машинке, - казалось, дятел долбил клювом кору.
Прочитав статью, Сергей Иванович отложил в сторону журнал, оперся локтем о валик дивана и задумчиво стал смотреть в окно. Густой снег падал на землю. Сквозь белую пелену неясными очертаниями проступали заводские трубы. Мысли текли неторопливо, как этот падающий за окном снег. "Надо будет зайти в партбюро завода, спросить, чем мы можем быть им полезны… Интересно, как прошла беседа Анны Васильевны в токарном цехе?.." Кремлев стал думать своем классе, о Борисе Балашове. То, что он услышал о Борисе от его отца и Богатырькова, не удивило учителя. Борис, собственно, был неплохим юношей, и судя по рассказам учителей, "испортился", перейдя в девятый класс, стал разыгрывать эдакого Печорина XX века. Сергей Иванович уверен был, что Борис станет иным, уже становится иным, и в этом нет никакого педагогического чуда. "Просто внимание, во-время обращенное на него нами и комсомольцами, снимает с Бориса всю эту накипь… Я сегодня напрасно повысил голос, разговаривая с ним. Можно было обойтись без этого".
Сергей Иванович считал, что для учителя очень важно владеть своим лицом, голосом, жестом. Он научился с десятком тончайших оттенков произносить: "Я вас слушаю", быть холодно вежливым, тонкой репликой сражать провинившегося и питал отвращение к длительному морализированию. Он был уверен, что подчас большее сделает лукавая усмешка, скучное выстукивание дроби пальцами - "надоело", "надоело", ироническая улыбка или поощрительный взгляд, чем долгая душеспасительная беседа.
Кремлев прошелся по комнате, остановился у длинного стола. Здесь была "выставка" портфелей учителей: желтых и черных, старых и новых. "Только тощих нет", - усмехнулся он.
В учительскую вошел директор.
- Смотрите, зимища-то какая нагрянула! - с удовольствием глядя на падающий снег, воскликнул Волин. Они вместе подошли к окну..
- А знаете, я вчера имел разговор с вашим лидером печати, - сообщил Борис Петрович.
- С Балашовым?
- С тезкой, с тезкой… Похвалил за ценную инициативу. Вы видели, он номер газеты посвятил теме: "Подсказка друга - медвежья услуга". Материал подобрал великолепный. И статья "Комсомольский комитет требует от пионера Плотникова учиться без троек" - хороша. Между прочим, я обещал Балашову дать несколько книг для награждения активных корреспондентов. И дам. Обязательно. А в конце разговора поинтересовался: думает ли он вступать в комсомол?
- И что же? - живо спросил Кремлев.
- Очень, - говорит, много думаю об этом… Но чувствую: пока недостоин.
* * *
…В этот же день в классе Анны Васильевны разыгрались такие события.
Дима Федюшкин не выучил правила по русскому языку. И когда Анна Васильевна после уроков спокойно приказали ему: "Останьтесь выучить", - Федюшкин возмущенно сжал в комок губы и пошел из класса, независимо откинув назад белобрысую голову.
- Федюшкин! - строго повысила голос учительница.
Дима на секунду остановился в дверях, строптиво сверкнул угольками глаз:
- Не хочется здесь учить! - и вышел.
В первую секунду Анна Васильевна растерялась. Что делать? Догнать? Привести за руку? - Нельзя. Серафима Михайловна учила: "Помните золотое правило педагогики - руками к ребенку не притрагивайся - и не гладь, и не тяни. Так-то вернее будет".
Не придать значения этому случаю? - Ни за что! Против такого решения в учительнице все восставало. Надо было придумать способ, чтобы и маленького ослушника проучить и других на этом воспитать. Вызвать его к директору? - Нет, это тоже ей претило. Может быть, настоять на исключении из пионерской организации, на время снять галстук? Сказать ему: "Вы не понимаете, что галстук - это частица нашею славного советского знамени!" Или вызвать Диму Федюшкина на родительский комитет, чтобы его там пробрали? Были бы в классе комсомольцы - другое дело. Но они появятся только в третьей четверти.
Дома она не находила себе места. Что же предпринять? Наконец снова отправилась в школу.
Около пионерской комнаты она встретила Алешу Пронина в лыжном костюме с нашитыми на рукаве лычками председателя совета отряда. Лоб Алеши был перевязан широким белым бинтом и от этого волосы его казались особенно черными.
- Есть очень важное дело… - обратилась к нему учительница.
- Важное? - подтянулся Пронин и выжидающе посмотрел на Анну Васильевну.
Она рассказала о происшествии.
- Нужна ваша помощь. Давай соберем актив класса. Я буду ждать вас в учительской.
Не прошло и получаса, как перед Анной Васильевной сидели: классный организатор, члены редколлегии во главе с редактором Игорем Афанасьевым и еще три пионера.
- Ребята, - сказала учительница с такой тревогой в голосе, что все насторожились, - два часа тому назад у нас в школе произошел позорный случай.
Ребята сидели серьезные, притихшие.
- Представьте себе, - сурово говорила она, - станет наш Федюшкин работать на заводе, даст ему мастер задание, а он ответит: "Не хочется делать" - и уйдет домой. Вот, скажут, воспитала школа! Какая? Восемнадцатая имени Героя Советского Союза Василия Светова. Приятно нам будет? Думает ли Федюшкин о чести нашей школы? Нет, конечно! И нам надо напомнить ему об этом.
Подойдя к столу, она взяла карандаш, хмурясь, постучала им беззвучно по ладони.
- Хуже всего то, что так недостойно поступил человек, изучающий Сталинскую Конституцию. Что же это получается? Отвечает по Конституции на пять, а что делает?..
Она умолкла. После недолгой паузы спросила:
- Могу я рассчитывать на вашу помощь?
За всех ответил Пронин:
- Будьте спокойны, Анна Васильевна!
И, став смирно, скомандовал:
- Сбор по цепочке!
Они все мгновенно исчезли, только Пронин остался и, озабоченно расхаживая по учительской, что-то сосредоточенно обдумывал.
- Надо, чтобы цепочка не ржавела, - наконец сказал он.
- Верно! Когда все соберутся, председательствовать, конечно, будешь ты, - заметила Анна Васильевна, словно иначе и быть не могло.
- А о Федюшкине вы расскажете?
- Нет, зачем же, ты председатель совета отряда… тебе доверено руководство…
- Ясно! - решительно сказал он.
В это время из двора во двор мчались пионеры.
- Сбор по цепочке!
- Сбор по цепочке!
И маленькие фигуры, запахивая на ходу пальто, надвигая поглубже на головы шапки, бежали в школу.
Отряд собрался в пионерской комнате. Пронин поднялся, оперся пальцами о стол.
- Товарищи, знаете, что у нас произошло?
Федюшкин сидел у двери, виновато опустив голову. Он и сам уже не рад был, что "проявил характер".
Пронин рассказал о поведении товарища.
- Желающие выступить есть?
Поднялось несколько рук. К столу подошел Игорь, не торопясь достал из кармана куртки блокнот и, постучав по его обложке карандашом, - точно так, как это делала недавно учительница, - спросил у класса:
- Если нам учителей не слушаться, так кого тогда слушаться? Он спрятал блокнот и, повернувшись к Федюшкину, воскликнул, требовательно глядя на него карими, с золотой искринкой глазами.