- Мы почти все, начиная работу в школе, немного важничаем, стараемся этим прикрыть неуверенность… - живо сказал он. - Учась на третьем курсе института, я вечерами преподавал в заводской школе взрослых, в десятом классе. Ученики у меня были люди солидные, почти каждый вдвое старше меня: мастера цехов, знатные стахановцы. Вот рассказываю им о XVI съезде партии. Спрашиваю: "Вопросы есть?" - Поднимается рука. - "Товарищ преподаватель, - деликатно говорит рабочий, вставая, - я на этом съезде делегатом был… он немного иначе проходил, чем вы рассказывали". - Думаете, я растерялся? Нисколько! "Вот хорошо! - бодро подхватил я, - участник XVI съезда партии расскажет нам сейчас подробно"…
Готовился я к урокам тщательно, давал их с увлечением, но вроде вашего Виктора Федоровича - много ораторствовал, и завуч школы однажды сказал мне мягко: "Эдак, Сергей Иванович, вас надолго нехватит, - горло беречь надо и силы экономить". Да куда там!.. И апломб, конечно, был. Этот апломб меня иногда в смешное положение ставил. Захожу однажды в класс, конечно, стремительно, конечно, с нахмуренными бровями. Решительно раскрываю журнал. Но, чтобы продемонстрировать память, не смотрю в него. "Отвечать пойдет, - пробегаю суровым взглядом по рядам притихших учеников, паузу затягиваю так, что всем становится не по себе, - Крикунов!..". Никто не поднимается. Я снова: "Отвечать пойдет Крикунов!" - Опять все сидят. Что за безобразие! Я подхожу к парте ученика - бородатого пожилого мужчины, возмущенно отчеканиваю: "Я вас вызываю, товарищ Крикунов!" Он, озираясь, поднимается, виновато поясняет: "Так, товарищ преподаватель, я же Оралов". Вот ведь какие истории бывают!
Эти смешные случаи, неожиданно всплывшие сейчас в памяти, несмотря на всю их незначительность и наивность, как-то сближали Рудину и Кремлева и неизбежно, - потому что это было самым главным и дорогим для них, - они заговорили о своей школе.
- Вы - знаете, какие чудесные превращения происходят о Балашовым? - спросил Сергей Иванович.
После своего посещения семьи Бориса он делился впечатлениями с Рудиной, и поэтому она сейчас с интересом переспросила:
- Неужто!
- Ну, может быть, только начало их. Вчера он мне говорит в своем обычном ироническом стиле: "Что вы наделали с моими славными предками! Они абсолютно вышли из повиновения… И, если сказать правду, - это даже приятно мне. Появились эдакие стальные нотки в домашнем воспитании… У отца, конечно".
Анна Васильевна улыбнулась:
- Наконец-то! А знаете, Балашов пишет стихи. Я видела их на обложке его тетради.
И вдруг неожиданно спросила:
- Сергей Иванович, а вы когда-нибудь стихи писали?
Задала вопрос и смутилась: "Что это я?"
Но Сергей Иванович был сегодня таким простым, как-то так, совсем по-новому, открылся, перед нею, что Анне Васильевне захотелось продлить эту задушевность.
"И сейчас пишу", - хотел было признаться Кремлев, но ответил уклончиво:
- Это как корь… почти неизбежно…
Через несколько минут Анна Васильевна поднялась.
- Пора идти! - с сожалением сказала она и посмотрела на Сергея Ивановича, словно извиняясь. Кремлев тоже встал.
Они подошли к трамвайной остановке…
- Вы бы как-нибудь заглянули к нам в гости, - дружески предложил он и, спокойным голосом, будто отсекая что-то, добавил: - С сыном моим познакомитесь - серьезный товарищ… в детский сад ходит.
- Спасибо, - только успела ответить Анна Васильевна. Подошел трамвай.
- До свиданья! - Она помахала рукой.
Сергей Иванович ответил ей и долго еще глядел вслед убегающим синим огонькам.
В трамвае было пусто, он мчался быстро, вздрагивая на стыках, устало звеня.
Анна Васильевна осталась на площадке; мелькали огни магазинов, площади и скверы. Обрывки мыслей, как вспышки, то появлялись, то исчезали. "Завтра начинаю интересную тему… У Сергея Ивановича сын… Глупая, глупая…".
ГЛАВА XXI
После звонка Сергей Иванович на минуту задержал девятиклассников.
- Завтра, товарищи, контрольная по математике, надеюсь, вы подготовитесь как следует, - он посмотрел испытующе.
- Постараемся…
- Не посрамим земли!
- Все будет в порядке… - раздалось несколько голосов.
- Сема с Балашовым позанимается… - предложил Костя.
- Спасибо… - самолюбиво отказался Борис. - Я сам!
- А я прошу помочь мне, - поднялся Дружков и виновато поглядел на товарищей.
- Да, пожалуйста, - с готовностью воскликнул Сема Янович.
Кремлев отпустил класс.
- Сергей Иванович, - подошел к нему в коридоре Богатырьков, - плакаты для агитпункта мы нарисовали. - Леонид развернул два листа.
- Хорошо, - внимательно разглядывая плакаты, похвалил Сергей Иванович и подумал о Леониде: "На этого парня всегда можно положиться".
- Зайдемте ко мне, - попросил он.
Миновав фотолабораторию и спортивный зал, они задержались у большого листа бумаги с надписью: "Конкурс на лучшего чтеца стихотворений Маяковского".
- Учком вывесил, - пояснил Богатырьков с ноткой гордости.
- Вы на комитет думаете Щелкунова вызывать? - спросил учитель, продолжая путь.
Щелкунов был членом ученического комитета, работал плохо и к критике относился несерьезно: "Можете вывести из учкома, только спасибо скажу".
- Мы его завтра вызываем, - ответил Богатырьков.
- Я приду. Вы когда собираетесь?
- Сразу же после уроков.
- Приду обязательно! Щелкунова надо так пробрать, чтобы на всю жизнь запомнил!.. Садитесь, - пригласил Сергей Иванович Богатырькова, когда они вошли в кабинет истории.
Издали, из актового зала, доносилась песня - репетировал хор. Кто-то заглянул в дверь и поспешно закрыл ее.
- Как Балашов выполняет поручение комитета? - спросил Сергей Иванович.
По его совету Борису поручили редактировать стенную газету "За честь школы".
- Вы знаете, Сергей Иванович, к удивлению многих, очень добросовестно! - улыбнулся Леонид. - Мы ему прямо сказали: "Поведением твоим комитет недоволен, однако считает, что еще не все потеряно. Ты пока не комсомолец, но относись к делу по-комсомольски. Доверяем тебе общешкольную газету и спросим с тебя". - Он помолчал и добавил: - А прежнего редактора - Дорохина - сняли и за плохую работу дали выговор. Так и записали: "Выражаем комсомольское осуждение". Сообщили решение по радио и вывесили на доске комитета.
- Правильно. Вы план уже обсуждали?
- Да. Мне Анна Васильевна посоветовала подготовить конференцию: "Борьба за честь школы", Анна Васильевна обещала, что выступит несколько пионеров. Между прочим, и Афанасьев.
Богатырьков задумался, собрал и расправил морщинки на лбу.
- Мы думаем попросить Бориса Петровича сделать доклад на этой конференции. - Он вопросительно посмотрел на Сергея Ивановича: "Как вы к этому относитесь?" Заметив одобрение, продолжал: - Яков Яковлевич дал согласие провести беседу в восьмых классах "Об упорстве и настойчивости"…
- Хорошо, что сами думаете, - похвалил Кремлев. - Знаете, я бы мог рассказать комсомольцам о странах народной демократии.
- Это нас очень интересует! Значит, можно включить в план?
- Можно… Имейте в виду, Леня, в следующем месяце мы заслушаем на партийном собрании отчет комитета о работе с пионерами.
Богатырьков внимательно посмотрел на учителя. "Мы что-нибудь не так делаем?" - спросил его взгляд, но тотчас же юноша спокойно сказал:
- Подготовимся.
- И еще, - не пора ли подумать о молодежном лектории?
- Своими силами? - быстро спросил Богатырьков, и глаза его разгорелись. - Рамков давно просит дать ему доклад-решение ЦК о журналах "Звезда" и "Ленинград". Анна Васильевна поможет… Она говорила…
- Тогда за дело! - весело заключил Сергей Иванович.
* * *
Члены комитета комсомола, как обычно, собрались в кабинет директора и разместились за вторым столом, в некотором отдалении от Волина. Он продолжал писать и, временами, приблизив голову к сидящему рядом физруку, что-то тихо говорил ему.
Напротив Волина, по другую сторону стола, сидел в кресле Сергей Иванович; внимательно просматривал ученическую тетрадь с нарисованной картой и красным карандашом делал пометки.
На диване расположилась Серафима Михайловна, двое ребят ее класса и Анна Васильевна. На стуле, возле самого валика дивана, скромно примостился Виктор Долгополов. Остальные вызванные на комитет сидели на длинной скамье, принесенной из спортивного зала.
Богатырьков достал большие часы - подарок отца, - положил их перед собой.
- Начнем, товарищи, - предложил он.
Сначала разобрали, достаточно ли комсомольцы помогают Анне Васильевне в подготовке вечера для родителей, как прошли районные спортивные соревнования, и только после этого Богатырьков сообщил:
- А теперь мы послушаем объяснение Щелкунова, почему он бездействует в учкоме?
Восьмиклассник Захар Щелкунов, высокий, нескладный, с очень яркими губами, которые он то и дело облизывал, склонил набок голову на тощей шее и бойко начал:
- Я неоднократно предупреждал, что моя кандидатура не подходит в качестве члена учкома…
Идя сегодня на комитет, Захар твердо решил "избавиться от обузы".
- Это почему же - не подходит? - недобро сузил глаза Богатырьков.
- Я имею смелость заявить…
- Да ты говори попроще, без своих выкрутасов, - недовольно прервал его Костя Рамков и, держась руками за сиденье стула, приподнялся, - мы твои обороты знаем: "персонально", "вполне терпимо"… Ты нам прямо отвечай: почему не работаешь, если коллектив тебе поручил?
- Собственно говоря, мое право… - промямлил Щелкунов, теряя бойкость.
Рамков поднял руку, вставая, гневно повернулся к Щелкунову:
- Ему говорить нечего! Эгоист, только о себе и думает..
Захар побледнел, переменился в лице:
- Я прошу уважать…
- А за что тебя уважать? - спросил Костя, непримиримо глядя на Щелкунова. - Как дело какое-нибудь общественное, ты сейчас же: "У меня бабушка больна" или "Мне в музшколу пора"… Для тебя наша школа - проходной двор, а мы все - ничто, а сейчас ты вспомнил, что мы тебя уважать должны?
Плотников шепнул Петру Рубцову: "Ясно, чего же его уважать?"
- Позвольте мне задать несколько вопросов? - поднялся Виктор Долгополов и, получив разрешение, прокашлявшись, спросил тихо Захара:
- Вы любите нашу школу?
Долгополов как всегда был тактичен, и Леонид, понимая, что в этой тактичности кроется сила не меньшая, чем в порывистости Рамкова, с удовольствием прислушивался к вопросам Виктора.
- В этом даже странно сомневаться, - оскорбленно произнес Щелкунов и облизнул губы.
- Вы считаете себя членом нашего коллектива?
- Конечно!
- А, вступая в комсомол, в заявлении вы что писали?
Виктор близоруко прищурил глаза и выжидающе смотрел на Щелкунова.
Захар помедлил с ответом.
- Ну… "Хочу быть в авангарде"… - в замешательстве, наконец, ответил он, еще не понимая, к чему задал этот вопрос Виктор, но чувствуя в нем какую-то опасность для себя.
- У меня вопросов больше нет, - заявил Долгополов и сел, как ни в чем не бывало.
Борис Петрович и Сергей Иванович, переглянувшись, незаметно улыбнулись.
- А я убежден, - сердито сверкая глазами, всем телом подался в сторону Щелкунова Костя, - что он политический обыватель! Считает, что Устав не для него писан… Его надо из учкома вывести и написать об этом в "Комсомольскую правду"!
"Сколько же усилий ты нам стоил, и как хорошо, что они оправдались", - думал Борис Петрович о Косте, слушая его.
В шестом классе необузданная энергия Рамкова приносила много огорчений учителям. То Костя оказывался на чердаке школы и напарывался там на гвоздь, то в перемену устраивал матч-бокс. Его видели почти в одно и то же время в нескольких местах и еще журили, в одном конце школы, как он уже проказил в другом. Химик Багаров (есть такие на словах кровожадные, а на поверку очень добрые люди) требовал от Бориса Петровича:
- Рамкова надо немедленно убрать из школы. Это смертоносный яд!
Но тот же Багаров защищал Рамкова на педсовете, когда его хотели исключить на месяц:
- Ручаюсь, что из него выйдет хороший человек!
В комнату вошел Яков Яковлевич. Члены комитета вежливо привстали и снова сели, продолжая работу.
- Всего полгода прошло, как человека приняли в комсомол, - жестко сказал Богатырьков. - А он уже забыл о своем долге, уже успел побывать на комитете. Да и с учебой у тебя не ахти как хорошо, - вчера тройку получил. Кто тебе давал рекомендации? - сурово посмотрел он на Захара.
- Папа, - упавшим голосом ответил тот.
- Очевидно, кому-нибудь из членов комитета надо будет поговорить с коммунистом Щелкуновым. Он поторопился дать рекомендацию своему сыну.
Захар стал еще бледнее.
- Разрешите присесть… Мне нездоровится, - сказал он голосом глубоко несчастного человека. И, сев на стул, горестно опустил голову.
"Надо будет посоветовать школьному комитету от вступающего в комсомол требовать отзыва родителей", - подумал Волин.
- Дело ясно… Рекомендовать собранию вывести Щелкунова из состава учкома и избрать другого, - неумолимо настаивал Костя. - Комсомол - боевая организация, отлынивающие от работы и мямли нам не нужны!
Захар поднялся, прерывающимся голосом сказал:
- Если можете… оставьте… в учкоме…
Богатырьков мельком посмотрел вопросительно на Бориса Петровича.
- Я считаю, товарищи члены комитета, - пригладив усы, спокойно сказал Волин, - что Щелкунов сделает необходимые выводы из сегодняшнего разговора и советую пока оставить его в учкоме.
Теперь понимающе переглянулись Богатырьков и Долгополов. Рамков покусывал губу. Достаточно было посмотреть на его лицо, чтобы понять, какая напряженная внутренняя борьба происходила сейчас в нем.
- Хорошо, оставим, - с трудом произнес он, - но выговор за безответственность запишем!
С этим согласились. Щелкунов выслушал решение, неуклюже сунул подмышку портфель и понуро пошел из кабинета. Закрывая за собой дверь, он обернулся к членам комитета:
- До свиданья!
Костя, строгий и хмурый, кивнул ему головой.
- Теперь, товарищи, мы разберем вопрос о работе комсомольцев девятого класса с пионерами Серафимы Михайловны, - объявил Богатырьков. - Доложит нам об этом Виктор Долгополов.
Виктор говорил неторопливо, обстоятельно, и его тихий голос звучал с особой убедительностью.
- Вот взять, например, Плотникова, - Виктор поглядел на Толю. - Как ты учишься?
Толя втиснулся в угол дивана.
- Ничего! - приглушенно ответил он оттуда.
- Видите, какая установочка? - казалось, обращаясь только к членам комитета, спросил Долгополов. - Четверок и пятерок у него почти нет, а он нам говорит "ничего!"
Плотников забился еще глубже.
- Ты от нас не спрячешься, - дружелюбно усмехнулся Богатырьков и подумал: "Неужели и Глебку моего через несколько лет будут так спрашивать?"
- Дай-ка свой дневник, - уже строже потребовал он от Плотникова.
Толя порылся в сумке, встал и, не смея поднять глаз, подал дневник. Он пошел по рукам членов комитета, и пока они внимательно перелистывали дневник, Толя продолжал стоять, виновато понурясь.
- Почему у тебя мало хороших оценок? - допытывался Леонид. - Вот смотри: тройка, и еще тройка…
- Да ты смелей отвечай, - вставил свое слово и Яков Яковлевич, - ишь, какой здесь ягненочек… Вы бы на него поглядели, товарищи члены комитета, во время перемен!
- Видели, как не видеть? - откликнулся Богатырьков.
- Пусть ответит, почему у него мало четверок и пятерок? - настаивал Виктор Долгополов.
Плотникову стыдно было и перед ребятами старших классов, и перед Серафимой Михайловной, и перед директором, который посматривал на него, как казалось Толе, осуждающе.
- Безответственность!.. - наконец выдавил он из себя слово, только что услышанное здесь, и сейчас же мысленно ужаснулся: ведь именно за это дали выговор Захару.
- Кто же позволил тебе быть безответственным? - строго спросил Костя Рамков, но совсем не таким голосом, каким он разговаривал со Щелкуновым.
- Ты помни о чести нашей школы… - сурово сказал Леонид, стараясь не глядеть на Плотникова.
У Толи был такой несчастный, пришибленный вид, он чувствовал себя таким страшным преступником, что без улыбки на него нельзя было смотреть.
"Сейчас скажут: "Не достоин уважения"", - со страхом подумал Толя, но никто так не сказал.
Историк старших классов задал вопрос:
- Как ты думаешь, Плотников, почему тебя, не комсомольца, вызвали на комитет?
- Комитет болеет за всю школу, - тихо ответил Толя.
Серафима Михайловна зарделась, а Сергей Иванович сказал:
- В этом ты прав… Вполне!
- Да, болеет, - подтвердил и член комитета девятиклассник Девятко, юноша с орлиным носом и синими, часто меняющими свой оттенок, глазами. - И когда ты выламываешь доску в заборе городского сада, нам стыдно за тебя, потому что этим поступком ты позоришь восемнадцатую школу имени Героя.
Плотников поразился: "И об этом знают… так это ж было давно!"
- Ты помни, Плотников, - сказал Леонид, - для нас уроки - это главное, а самый близкий нам человек - учитель. Ты должен как пионер во всем помогать Серафиме Михайловне.