Но, пожалуй, более всего привлекала покупателей сама Клавдия. Миловидная, опрятно одетая, улыбающаяся, с ласковым говорком. К ней то и дело подходили. Она не жилилась из-за копеек, не торгуясь уступала.
Отсчитав покупательнице десяток стаканов клубники, она добавила еще и сказала:
- А это от меня. Кушайте на здоровье.
Высокая худая тетка с подвязанной щекой, торговавшая рядом, давно уже косилась на нее. Наконец не выдержала и с тихой злостью проговорила:
- Скоро уж, милая, мы с тобой отторгуемся.
- Это почему же?
- Первомайцы ларек строят, будут своими овощами торговать и всякой разностью.
- Ну это еще улита едет. Который год его строят.
- Да ты погляди, разуй глазки, - не унималась та.
Клавдия взглянула по направлению, указанному соседкой, и тотчас же забыла и о ней и о ее словах.
Подле грузовой машины, из которой выгружали доски, стоял Матвей и разговаривал с мужчиной в парусиновом костюме. Видимо, Матвей пришел с другого конца рынка, иначе она бы его заметила.
К великому удивлению соседки, Клавдия торопливо собрала все и, не прощаясь, заспешила к выходу.
Забежала к знакомой продавщице из магазина и уступила ей чуть ли не за половинную цену яйца и клубнику. Овощи повезла домой.
В вагоне, обычно словоохотливая, Клавдия ни с кем не разговаривала. Сидела в уголке и, не отрываясь, смотрела в окно.
Собственно, чего она испугалась? Что Матвей увидит, как она торгует? Да что она в самом деле, ворует, что ли? Своими руками заработанное продает.
И все же никакие доводы не успокаивали.
Все в этот день, как нарочно, не ладилось. Взялась платье кроить - выкройки не нашла.
Села за письмо к Вале.
- "…Одна я теперь, доченька. Не с кем посоветоваться. Не с Муркой же, - выводила Клавдия неровные, с загибом книзу строчки. - И есть-то одной неохота. Кусок поперек горла застревает. Опять же, что у меня на сердце, некому высказать.
Сильно беспокоюсь насчет покоса. Чем зимой скотину кормить? Да это все бы ничего. Скучаю я по тебе, доченька. Другой раз за весь день ни единого словечка не вымолвлю. Для кого же я старалась, все припасала, коли и тебе это, дочка, не нужно…"
Клавдия вытерла слезинку, покатившуюся по щеке, и продолжала:
"…А сама про себя так думаю - жизнь моя вроде задаром прошла. С Геннадием радости у меня не было, а хорошего человека обидела. Может, он из-за меня и свою судьбу не устроил…"
Клавдия посмотрела в окно. Листва яблони, что заглядывала в хату, задрожала и слилась.
Женщина провела рукой по глазам. Медленно, шевеля губами, перечитала письмо и разорвала. Поймет разве Валюша?! В молодости самому ошибиться нипочем, а с других ой как правду взыскиваешь. Решила написать в другой раз, когда на душе полегчает.
"Схожу-ка я в магазин, - подумала Клавдия. - Может, от баб что про покос услышу".
Надела шерстяную юбку, шелковую кофту. Голову повязала крепдешиновой косынкой. Не лежать же зря добру.
Улица будто вымерла. Ни души. Хаты словно задремали под соломенными крышами. Куры в дорожной пыли трепыхаются. Телята на ходу спят. И ребятишки куда-то подевались.
Нет деревни красивее их Дмитриевки. Другие деревни - голые. В жаркий день ходят старики вокруг хаты: куда тень - туда и они. В Дмитриевке идешь по улице, а из садочков белые хаты выглядывают. Сияют свежевыструганными желтыми бревнами новые срубы. Издалека можно приметить красную крышy школы. Вокруг школы сад. Правда, не вошел он пока в силу: стволы деревьев тонкие, кроны прозрачные. Но уже гомонят в саду птицы.
Клуба же такого, как у них, пожалуй, нет во всем районе. Особенно хороши две колонны у входа. Какую-то торжественность придают они зданию.
Но к чему пашут землю подле клуба? Ах да, говорят, здесь будет парк.
Невольно припомнился Клавдии давний осенний вечер. Шли они вместе с Матвеем. Кое-где горели в хатах неяркие огни. Густая непроглядная мгла сковывала движения. Под ногами хлюпала грязь. А Матвей говорил: "Погоди, Кланя, построим свою электростанцию. Осветим не только хаты, но и улицу. Вот там построим двухэтажную школу, - он показал рукой в сторону пустыря, поросшего бурьяном и лопухами. - Рядом с конторой будет клуб, белый, с колоннами. Раньше во дворцах были колонны, и у нас будет свой дворец".
Клавдия посмеивалась. Она не верила Матвею. Ведь тогда еще деревня и поля были изрыты, искромсаны снарядами. Еще кое-кто из односельчан жил в землянках…
Вот и магазин. Но дверь на замке. На крыльце притулились две старушонки. Не за новым ли товаром продавец уехал?
Клавдия подошла, поздоровалась. Настасья Петровна, высокая, худая, хмурая, знавшая Клавдию, когда та еще в люльке качалась, спросила:
- Дочка-то пишет? Нынешние детки ведь не шибко родителев почитают. Уедут - и поминай как звали.
- Моя Валя не такая. - И Клавдия, неожиданно для себя, забыв об огорчениях, похвалилась: - К себе зовет. Пишет: приезжайте, без вас, мама, мне жить невозможно.
- Зовет как? В гости или на постоянное жительство?
- На жительство, - соврала Клавдия.
- Думаешь ехать? - не унималась Петровна.
В разговор вступила бабка, прозванная за свой хлопотливый нрав Клушей.
- А что тебе, Клавдия, ехать? Тебе и здесь не житье, а масленица. Что ни день, то, почитай, престольный праздник - гуляй, веселись, Геннадий всего припас.
Не успела уязвленная Клавдия придумать ответ, как появился Никодимушка.
Он собрал в горсть тощую, как клок грязной кудели, бороденку и дернул ее с такой силой, словно хотел оторвать напрочь.
- Да это, никак, Клавдея! - воскликнул он. - Сразу я не признал. Определенно. Ох и гладкая же ты стала! Видали, как у нас бабы наряжаются! Невеста, истинный бог, невеста!
- Устарела я для невесты. Уж не помню, когда это и было, - сухо произнесла Клавдия.
- А это ничего. Это я к чему? У хорошей невесты каждая ночь первая… - Никодимушка подмигнул линяло-голубым слезящимся глазом.
Бабка Клуша чуть не задохнулась от смеха. Строгая Петровна прикрыла рот платком. Никодимушка уж скажет!
- Не по возрасту тебе, Никодимушка, такие слова говорить. Стыдно слушать. - Клавдия шагнула, но Никодимушка, растопырив руки, как это делают бабы, загоняя цыплят, не дал ей пройти.
- Мне стыдно? - закричал он тонким бабьим голосом. - Да если хотишь знать, моего стыда нет ни грамма. У меня младший сын постарше тебя, а я на пуховиках не вылеживаюсь. Определенно. Я работаю. От меня польза идет государству. Кукурузу не мое дело полоть, а позвали - пошел! Почему колхозу не подмогнуть? Я задаром колхозный хлеб не ем.
- А я в колхозном хлебе не нуждаюсь. Я хлеб на свои денежки покупаю.
- А на чьей ты земле фрукты-овощи разводишь? - кричал ей вслед Никодимушка. - Погоди, вот порешим на колхозном собрании, так тебя за милую душу выселят, как стопроцентный нетрудовой алимент.
Клавдия уже не шла, а бежала и чуть не до самого дома слышала его голос. Хлопнула дверью так, что на полке заговорили кастрюли.
Какое его собачье дело? И Петровна смолчала, не заступилась. Все это от зависти, что живет она лучше других.
Весной сорок первого года Клавдия с маленькой дочкой поехала погостить к тетке на Урал. Там и пережила всю войну. Может, и не вернулась бы она в родную деревню, не вызови ее больная мать в сорок шестом году. И тут повезло Клавдии: в выгоревшей почти дотла Дмитриевке всего с десяток хат уцелело, среди них - и ее.
Ну что же, каждому свое счастье…
Долго не могла Клавдия успокоиться. Все обиды припомнила. Вот совсем недавно пришла она в кино, а чей-то молодой голос крикнул: "Подвиньтесь, девчата, дайте место барыне".
Ушла из клуба, не дожидаясь, когда зажгут свет.
Пусть они сумеют прожить, как она.
А что, если и правда съездить к дочери, сначала в гости - все разузнать, а потом и совсем перебраться?
Несколько дней эта мысль не покидала Клавдию. Но отъезд со дня на день откладывала. Прежде чем что-то решить, хотелось повидать Матвея, поговорить с ним.
Повстречались они вечером. Клавдия гнала блудную телку. Матвей шел с поезда. Даже в сумерках она издали разглядела его рослую плечистую фигуру.
"Видно, в город ездил, ишь - в новом костюме", - подумала Клавдия. Теперь он носил протез, сразу и не заметишь, что нет ноги.
- Здравствуй, - сказал он.
Клавдия поправила косынку, выпустив на лоб волнистую прядь волос, одернула кофточку и спросила:
- На совещание, поди, ездил?
- Да. Вызывали председателей колхозов. Ну, а ты как?
Она насторожилась: может, знает, как ее высмеивают. Кто она теперь? Была мужняя жена, а стала - брошенка. И с нарочитой веселостью проговорила:
- Живу хорошо, ожидаю лучшего. Вот в город собираюсь… Зовут меня… Думка у нас есть - совсем в город перебраться. - Нарочно сказала - "у нас", пусть не считает, что она никому не нужна.
У Матвея дрогнули густые брови.
- Что же, это, пожалуй, и лучше.
Таких слов от него Клавдия не ждала. Надеялась: отсоветует, упрашивать станет, чтобы осталась…
- Избавиться хотите? - с обидой проговорила Клавдия. - Будто я у всех как бельмо на глазу.
- Да, как бельмо.
Клавдия взорвалась:
- А ты, товарищ председатель, принимай меры! Отбирай огород. - Клавдия стегнула телку и быстро пошла.
- Кланя, погоди! - окликнул ее Матвей.
Она не оглянулась. Кусала губы, чтобы не разреветься. Эх, Матвей, Матвей!..
Нет для нее удара больнее, чем от него.
…Всю ночь не сомкнула глаз. А под утро решила: поедет в город, приглядит там домишко. В деревне продаст, там купит. А если ребятам дадут хорошую квартиру, то и покупать не станет. Прибережет денежки на черный день. Но здесь больше не останется.
Утром стала собираться в дорогу. Напекла Валиных любимых крендельков, сварила клубничного варенья, зажарила курицу.
Петровна, которую Клавдия попросила домовничать, пришла в день отъезда, как только подоили коров. У старухи единственный сын работает в РТС, дома почти не бывает. Двое старших сыновей погибли на фронте. Тошно одной сидеть в хате, вот и ходит домовничать, кто позовет.
Она вошла, перекрестилась на пустой угол и села к окну, высокая, прямая, с желтым, как пергамент, лицом.
- Надолго собираешься?
- Там видно будет, - уклончиво ответила Клавдия. - Ну, а как сын? Жениться не думает?
- Пока что-то нет! А надо бы, - старуха вздохнула, - охота внучат дождаться. Гляди-ка, ты раньше моего бабушкой станешь.
- Рановато Вале. Пусть хоть маленько погуляет.
"Неужто уже в бабушки пора? - подумала с горечью Клавдия. - Я еще и жизни-то не видела. Только и знала, что огород да базар".
Старуха следила за сборами Клавдии недоброжелательным взглядом.
- Другие, которые уезжали, так обратно просятся.
- Негде жить, вот и просятся.
- В гостях хорошо, а дома лучше.
- Кабы в гости, а я, поди-ка, к своим еду.
- То-то и оно, - неопределенно протянула старуха и немного погодя добавила: - Была бы мать жива, так не посоветовала бы.
Клавдия обозлилась:
- Хватит с меня советов. Не вы ли с мамашей за Геннадия меня сватали?
Старуха поджала губы оборочкой.
- Что, плохо жила?
- А то хорошо?! Людям в глаза стыдилась глядеть. Как напьется, так и начнет кулаком разговаривать. Никто не знает, сколько я синяков сносила. - Клавдия всхлипнула. - Не вы ли меня с мамашей водой отливали, когда Геннадий чуть не до смерти прибил! - с холодной яростью закричала женщина, вытирая слезы. - Пропади она пропадом, такая хорошая жизнь!
Петровна растерялась.
- Да чего уж расстраиваться? В чужую душу разве влезешь? Мужики-то они все, почитай, такие. А ты собирайся, не то опоздаешь. Давай подсоблю.
Вышла Клавдия из дому ясным, погожим утром. Ночью лил дождь, и небо, словно выплакав всю свою синь, нежно голубело. Сразу за деревней, по левую сторону дороги, раскинулось огромное, глазами не охватишь, черное, вздыбленное под парами поле: там, на горизонте, где, казалось, небо опрокидывается па землю, переливался дымчатый ручеек - марево. Справа от дороги, в небольшом, покрытом ряской озерке, плескались утки. За озером, на бугре зеленели хлеба.
"До чего же хорошо, - подумала Клавдия. - Сколько тут хожено-перехожено, и все-то знакомо".
Вон три березки, что стоят на развилке дорог. Не раз Клавдия еще девчонкой, возвращаясь из лесу, укрывалась под березками от дождя.
Вон зубчатая лиловая кромка леса. Видывала Клавдия леса на Урале. Спору нет - могучие, вековые. Но родные леса, хоть их за день вдоль и поперек пройдешь, - милее сердцу. Уж больно они веселые, говорливые, со светлыми лужайками, поросшими высокими травами и ярко-синими колокольчиками.
Все родное с детства, привычное. Даже сердце защемило. Как еще в городе поживется? Но вспомнила "бельмо на глазу" и отогнала ненужные мысли.
До станции оставалось рукой подать, когда заметила на кукурузном поле пестрые кофточки и белые платки. Клавдия узнала звено Ольги Плетневой, женщины еще молодой, бойкой и острой на язык. Не хотелось с ними встречаться. Но обходить - далеко. Тяжелые сумки и без того оттянули руки. Женщины отдыхали, расположившись у дороги. Увидев Клавдию, они замолчали.
"Про меня говорили", - подумала Клавдия, прибавляя шагу.
- В город подалась? - спросила Ольга. Глаза ее откровенно смеялись. Озорные, очень светлые, не то голубые, не то зеленые, под круглыми бровями, они как бы говорили: "А мы, голубка, видим тебя насквозь".
У Ольги особая слава в колхозе. Ее не зря зовут артисткой. Кого хочешь представит. Этой ее особенности побаивались больше, чем Никодимушкина языка.
И сейчас Клавдия со страхом ждала - вдруг Ольга при всех, как Никодимушка, начнет ее передразнивать. Но Ольга спросила и, не дожидаясь ответа, вполголоса заговорила с Зинаидой. У этой язык что жало… Маленькая, худая, с преждевременно увядшим лицом, она в работе не знает усталости. Зато уж лентяям и колхозным нахлебникам от нее достается. Она их громит и на собрании, и в магазине - где придется.
- К дочке я. На жительство хочу перебраться, - с готовностью откликнулась Клавдия.
Отозвалась лишь одна Полина (тоже еще в девчонках на посиделки вместе бегали), полная женщина с круглым веснушчатым лицом.
- Оно конечно, чего тебе тут одной делать.
Сказала так, что не поймешь: пожалела или попрекнула.
- Пойду. Кабы не опоздать на поезд. - Клавдия подхватила сумки и поспешно зашагала. Ноша вроде вдвое потяжелела. Клавдия чувствовала взгляды женщин - насмешливые и осуждающие. Сначала было тихо, а потом, похоже, Ольга что-то сказала, и все засмеялись. И снова кольнула мысль: о ней, наверное. И как бы в подтверждение своей догадки, услышала злые слова, брошенные надтреснутым Зинаидиным голосом: "Баба с воза, кобыле легче".
Нет, дальше здесь жить нельзя. Пусть уговаривать будут - не останется! Да и кто ее станет уговаривать? Кому она нужна? Матвей и тот… Нет, сюда она вернется только затем, чтобы распродать имущество.
И через неделю той же дорогой возвращалась Клавдия домой. Она нарочно приехала последним поездом. Темная ночь хоть кого укроет, спрячет от любопытных глаз.
Накрапывал мелкий, теплый дождик. Остро пахло полынной горечью, и от этого дурманящего запаха еще сильнее обуревала Клавдию тоска. Рано, видно, она загадывала и людям похвалялась. Валя теперь отрезанный ломоть.
Нет, не о такой судьбе для своей дочери она мечтала. Думала, будет Валя жить в неге и холе. А что получилось? Зачем понадобилось работать Вале на заводе, да еще крановщицей! Будто свекор (он ведь мастер) не мог устроить ее секретарем. Все же полегче. Да разве муж не прокормит? Токарь, а зарабатывает не хуже инженера, другой месяц до двух тысяч. Намекнула об этом сватье, а та: "Молода еще на печи сидеть". А сама тоже хороша - то по собраниям, то по заседаниям. Спросишь - общественная нагрузка. Уж дали пенсию, и сидела бы… Будто без ее нагрузок не обойдутся.
Зять, когда был у них в колхозе, хвалился квартирой. Чем там хвалиться! Молодые ютятся в маленькой комнатушке, а старики живут в проходной комнате. Кухня - общая, на три хозяйки. Что ни сготовишь - все на виду. Дала понять зятю: дескать, хату можно продать, а в городе купить домишко и жить втроем. Но Виктор заявил: не к чему домишко покупать. На заводе ему с отцом обещают дать квартиру с ванной и паровым отоплением. Пора старикам пожить по-человечески.
Клавдия пробовала склонить на свою сторону Валю. Но где там! У дочери одна песенка - как Витя скажет. А Витя сказал - стариков он не оставит, он у них единственный сын. Тут уж Клавдия не выдержала. У нее Валя тоже единственная, кто о ней, Клавдии, позаботится? Зять выслушал ее и, не моргнув глазом, предложил жить вместе. Нет уж, спасибо, разодолжил зятек. Не привыкла она из чужих рук смотреть. Так ему и отрезала. Зять сказал: "Как хотите" - и вышел из комнаты.
Тут еще сватья, как говорится, подлила масла в огонь, спросила: "А не тошно тебе, Клавдия, жить без работы?"
Нет, незачем ей переезжать в город. Там она быстренько промотает все накопленное (в городе подай за все живую копеечку), а потом что? Она привыкла быть хозяйкой.
…Добравшись до дома, Клавдия долго, пока не озябла, сидела на крылечке. Потом пошла в хату. Не зажигая света, разделась и легла и сразу же заснула.
Приснилось: идет она скошенным лугом. Кругом стога. И у каждого стога люди копошатся. Она торопится, ей надо что-то важное, от чего вся ее жизнь зависит, этим людям сказать. Вот добежала: стог стоит на месте, а люди исчезли, будто растаяли. Мечется она от стога к стогу, и некому ей высказать своей тоски-печали.
Проснулась вся в поту. И вдруг услышала странный, надоедливый звук. Клавдия повернула голову в сторону звука. Большая, иссиня-черная муха жужжа билась о стекло. Клавдия несколько минут не спускала с нее глаз. Видать, муха совсем обессилела, она падала на подоконник, ползла и снова жужжала и билась о стекло.
"Вот и я так! - подумала Клавдия. - Не знаю. Куда же податься", - и она заплакала от жалости к самой себе. Одна она теперь… одна, как в поле былинка. Может, в колхоз пойти, пристроиться на работу полегче? Сколько раз ее звали, а она справками прикрывалась. Хвалилась, что и без колхоза проживет припеваючи. Теперь вроде и неловко проситься. И кто знает - лучше ли, хуже будет, а свое хозяйство запустишь.
…Дни потянулись медленно, похожие один на другой, как осенние поля. Раньше была надежда на скорую перемену, ждала переезда в город. А теперь чего ждать?
Побывала в соседнем районе на базаре (там хоть своих не встретишь), выгодно продала масло и соленое сало. Купила в универмаге хорошие туфли. Но обновка не обрадовала. Куда ее наденешь? Полюбовалась и спрятала в сундук. Пускай лежат.
Как-то в сумерки, когда Клавдия, нечесаная, в грязном платье, только что закончила работу во дворе, в калитке показался Матвей. Она поспешно юркнула в сараюшку. Стояла в темном углу, приложив руку к груди, и чувствовала, как вздрагивает сердце. Матвей прошел в огород и несколько раз окликнул ее.
Еле-еле сдержалась, чтобы не отозваться.