Она вздрогнула, услышав голос Матвея. Уж не почудилось ли ей? Нет. Узнала его по крупной кудрявой голове. Он обычно ходит с непокрытой головой. Но кто же с ним? Так и есть - учительница Варвара Григорьевна. Стоят рядом под окнами.
"Провожал или у нее был?" - мелькнула догадка. Опустив голову, Клавдия торопливо прошла, не здороваясь. Будто не узнала.
- Заходите, Матвей Ильич. Не стесняйтесь, - донесся до нее голос учительницы.
"Ишь зазывает", - с озлоблением подумала Клавдия. Все то тихое, светлое и радостное, что несколько минут назад жило у нее в душе, растворилось, исчезло.
Услышав, что Матвей идет за ней следом, Клавдия не убавила шагу. Он догнал ее у калитки.
- Что же ты узнавать меня не хочешь? - заглядывая ей в лицо и невесело улыбаясь, проговорил Матвей.
- А я боялась, как бы не помешать, - насмешливо произнесла она.
- Заниматься я хожу. С немецким у меня неважно.
Клавдия еле сдержалась, чтобы не сказать: знаю, мол, чем вы занимаетесь.
Она стояла, глядя в сторону, зябко кутаясь в полушалок.
Матвей немного подождал, что она скажет, и, не дождавшись, негромко проговорил:
- Ты не серчаешь? Не думал я тебя обижать.
- Ну, тот мужик еще на свет не родился, кто бы меня обидел. - И тут же мысленно одернула себя: а Геннадий? Разве он не обижал ее? - Пойду я, - сказала Клавдия.
Каким-то, как ей показалось, виноватым тоном Матвей спросил:
- Можно к тебе зайти? Или уже поздно?
Если бы не встретила Клавдия его с учительницей, может, так резко и не ответила. Она деланно засмеялась и сказала:
- Так бы и не поздно… Да ведь еще от одной бабы остыть не успел…
Он побледнел и отвернулся. Клавдия, чтобы не зареветь, кинулась на крыльцо. На миг задержалась. На этот раз Матвей не позвал ее.
Проснулась Клавдия среди ночи с сознанием, что произошло скверное, непоправимое и в этом виновата она сама.
Постепенно из темноты стал выступать оконный переплет. Она лежала и думала. Ну какое ее дело, что он к учительнице ходит. Кто он ей - муж, что ли? Пусть ходит, ей-то что! Да чего уж себя-то обманывать. Тоскует она о Матвее, о хорошем человеке, и давно тоскует. О нем она думала ночами еще в ту пору, когда рядом храпел пьяный Геннадий. Сколько лет прошло, а она никак не забудет той встречи с Матвеем на развилке дорог.
…Это было в первую послевоенную весну. Бормотали ручьи по овражкам. Клавдия возвращалась с поля. Она шла, распахнув ватник, сбросив с головы платок. Теплый влажный ветер ласкал лицо, шею. Ветер доносил неизъяснимые запахи весны, от которых дышится вольнее и сладко, по-молодому замирает сердце.
У трех берез Клавдию поджидал Матвей. Они долго стояли, обмениваясь обрывистыми фразами, полными тайного смысла. Галки, с криком будоража тишину полей, кружились над березами. Закатное небо погасло, и, когда над головой повис узенький, бледный серп месяца, Клавдия, не трогаясь с места, сказала, что пора уходить. Матвей неожиданно рывком привлек ее к себе.
- Милая ты моя, милая ты моя…
Все это было и ушло. И воспоминание об ушедшем причиняло почти физическую боль. Чего она тогда испугалась? Бедности? Да, бедности. Матвей ютился со своей оравой в землянке. Хату его сожгли немцы. Ходил он в обтрепанной шинелишке и в выгоревшей гимнастерке. Пугало и другое. Колхоз никак не мог подняться на ноги. За хлебом ездили в город. Мать ей твердила: "С голоду пропадешь в нашем колхозе".
Много лет в колхозе хозяйствовал пьяница и нечестный на руку дружок Геннадия. Сколько раз, выпивая у них, председатель плакался, что не хотят колхозники работать. Каждый норовит для себя. Никто не поддерживает. Критикой только авторитет подрывают.
Вспомнила об этом Клавдия, и снова одолели ее сомнения. А что, если год неурожайный и на трудодни получишь дырку от бублика, а свое хозяйство запустишь. Тогда как? Поехать в город? А что там делать? Что она умеет? Стать дворничихой? Думая о городе, Клавдия неизменно вспоминала дворничиху из Валиного дома. Толстая, неряшливо одетая, с торчащими патлами из-под платка и желтыми от табака неровными зубами. Еще не старая, она целыми днями просиживала во дворе, сплетничая с женщинами. Разговор всегда об одном и том же - мужчинам верить нельзя, все они обманщики и изменщики. От двоих она получала алименты. Дворничиха ругала покинувших ее мужей, из-за них ей пришлось пойти, как она говорила, в подметалы. Заработок невелик, зато она имеет собственную жилплощадь.
Нет, уж что угодно, а подметать чужой двор Клавдия не пойдет.
Пока Марья была с ней, все казалось ясным, а вот сейчас тревоги и заботы и неуверенность в завтрашнем дне наматывались в тяжелый клубок, и клубок этот давил на сердце, гнал сон прочь. Так до петухов и пролежала Клавдия с раскрытыми глазами.
Марья, как и обещала, в понедельник зашла за Клавдией. Бригадир торопилась в поле. Но не успели они сделать и несколько шагов, как их догнал Никодимушка.
- Марья Власьевна, - сказал он почтительно, - тебя председатель велит позвать.
- Что еще там?
- Получили от высшего начальства какую-то телефонограмму, - поделив это слово на две части, таинственно сообщил Никодимушка.
- Ну, начинается, - недовольно проговорила Марья, прибавляя шагу.
- Чего начинается? - спросила Клавдия, когда Никодимушка отстал от них.
Марья не ответила. Шла хмурая, думая о чем-то своем.
Не любила бригадир, когда в районе хозяином оставался второй секретарь. Первый - в отпуске. Стало быть, второй начнет, как он выражается, "нагонять холоду". Станут заседать. Чуть ли не каждый день внеочередное бюро. В районе все настойчивее коммунисты поговаривают, что пора второму на пенсию.
Сейчас она гадала: о чем телефонограмма? Может, опять совещание? Вот уж некстати. Дел в бригаде по горло.
Контора стоит на пригорке, место веселое. Отсюда вся деревня как на ладони. У конторы - палисадник, обнесенный аккуратным штакетником. В палисаднике - цветочные клумбы, а вдоль оградки серебрятся молодые тополя.
Клавдия не пошла с Марьей в контору, сказав, что подождет на дворе. Она примостилась на досках, сваленных в углу палисадника. В открытое окно видна широкая спина Матвея.
Он долго разговаривал по телефону с бригадиром тракторного отряда. Клавдия прислушивалась к его глуховатому голосу. Матвей протянул Марье какую-то бумажку. И что это она ее так долго читает?
Молча положила Марья бумажку на стол. По лицу видно: сердится.
- Что будем делать, Марья Власьевна? - спросил Матвей, вешая трубку. - Видишь, предлагают снять людей со свеклы на кукурузу.
- А что думает председатель?
- Председатель хочет знать, что думает бригадир. Ладно, Марья Власьевна, что это мы с тобой, как дипломаты. Давай начистоту, чтобы…
- А если начистоту, - перебила председателя Марья, - думаю - их дело указывать, а у нас головы на что? Я со свеклы баб не сниму. Вот и весь сказ. Не то голову вытащим - хвост увязнет, хвост вытащим - голова увязнет.
"Ого, как она с ним разговаривает, - подумала Клавдия, - вот бы мне так. И чтобы он моего совета спрашивал".
- Правильно, Марья Власьевна. Я так же думаю, - удовлетворенно проговорил Матвей. - Так и делай: свекловодок не трогай. А на кукурузу нужно организовать всех колхозников. Мужиков возьми за бока. Ты это умеешь. Пусть тяпкой поработают.
Марья повеселела.
- Это мы с удовольствием. Люблю глядеть, когда мужики работают, а то они больше норовят указания давать.
Матвей засмеялся. Клавдия подумала: "Хорошо смеется, так ребятишки хохочут".
- Ну, я пошла. Ждут меня, - Марья поднялась.
Странное смущение прозвучало в голосе Матвея.
- Ты, Марья Власьевна, не забыла?…Ну… о чем я тебя просил… Не помнишь?
- А как же. Все в порядке, - поспешно проговорила Марья.
"О чем это они?" Клавдия хотела спросить об этом дорогой. Но не решалась. Марье сейчас, поди, не до нее.
Женщины шли молча. Чем ближе они подходили к полю, тем сильнее Клавдию одолевала тревога. Она боялась насмешек и злого Зинаидиного языка.
Когда они пришли, Ольга безразличным тоном произнесла:
- Явилась? Ну и ладно.
Женщины пололи свеклу. Клавдия взялась за работу.
Ольга постояла подле нее, посмотрела и, сказав: "Вижу, учить тебя нечему", ушла. Клавдия боялась отстать от других, полола не разгибая спины. Бросила тяпку, лишь когда Ольга крикнула:
- Эй, бабоньки, перекур!
Клавдия не знала, что накануне Матвей, разговаривая с Марьей о делах бригады, поинтересовался, была ли бригадир у Клавдии.
- Знаешь, Марья Власьевна, ты побеседуй с Ольгой и вообще с женщинами, - проговорил Матвей, уклоняя взгляд. - Ну, чтобы они не очень-то нападали на Клавдию. Сама знаешь, наши женщины хоть кого съедят.
Марья взглянула на его смущенное лицо и с грустной завистью подумала: "Любит".
…Отдыхать расположились на краю поля, в мелком кустарнике. День стоял знойный. Всех разморило. Лениво переговариваясь, женщины закусывали принесенной из дома снедью. Клавдии есть не хотелось. Выпив теплой воды, она прилегла под кустом и тотчас же заснула.
Разбудила ее Полина. На ее круглом веснушчатом лице не было и тени усталости. Клавдия с трудом поднялась. Страшно ломило поясницу.
- Что, ноет с непривычки? - посочувствовала Полина.
Зинаида не без ехидства бросила:
- Это тебе не дома прохлаждаться. Заболит спина, коли тыщу раз бураку поклонишься. В колхозе работать - не на базаре торговать. - И оглянулась на женщин.
Кое-кто засмеялся.
Если бы Клавдия огрызнулась, то Ольга, несмотря на предупреждение Марьи, поставила бы ее на место. Но Клавдия пришибленно молчала. И добрая по натуре Ольга возмутилась - человек за ум взялся, а его подковыривают.
- А сама-то ты позавчера не маялась со спиной?
По заблестевшим глазам Ольги женщины догадались - сейчас звеньевая "представлять будет". Так и есть: Ольга опустилась на четвереньки и, перекосив лицо, чем-то вдруг стала походить на Зинаиду; хваталась то за спину, то за живот, охая и кряхтя начала подниматься. Женщины захлебывались от смеха. Даже на худом, всегда пасмурном лице Зинаиды появилась улыбка. Ольга выпрямилась и уж серьезно проговорила:
- Смех смехом, бабы, а вот когда ученые про нас вспомнят?
- Я вот уже двенадцать лет бураку кланяюсь. Живой жилочки в теле не осталось, - пожаловалась Полина.
- Поставили бы хоть одного ученого вот так раскорякой на недельку, небось в момент мозги бы сработали.
- Говорят, сработали, - отозвалась Ольга. - Матвей Ильич сказывал, изобрели такую механизированную тележку - сама катится меж рядами, а ты сиди да знай прорывай. Но больно уж долго до нас эта тележка катится. Ну, бабы, хватит агитации за механизацию. Беритесь за тяпочку, уж она не подведет нас.
Больше никто на Клавдию не нападал. Изо всех сил она старалась хорошо работать. Однако с огорчением убеждалась: тихая Полина, у которой не было "ни одной живой жилочки", и та успевала сделать больше ее. А с виду вроде толстая, неповоротливая. Клавдия еще полрядка не обработала, а Полина - за другой принимается.
С поля Клавдия возвращалась совсем разбитая. Правда, и дома прежде не сидела сложа руки. Но в своем огороде не будешь полоть, когда солнце припекает так, что лист на глазах вянет и от пекла этого никуда не спрячешься.
Теперь не хватало сил да и времени на домашние дела. Начинали портиться соленья. Самая пора съездить на рынок и продать. Подзаросли грядки с морковью, не мешает "подкормить" помидоры. Но руки до всего не доходят. Только с коровой управишься, еду приготовишь - и на дворе темно. А летняя ночь коротка. Кажется, не успеешь прилечь, а уже зарится, уже петухи начинают разноголосую перекличку. А там и коровы замычали, и пастух бичом защелкал, и запели колодезные журавли. Утро для бабы - успевай поворачиваться.
С нетерпением ждала Клавдия выходного дня. Работали уже десять дней без отдыха.
- Погодите, бабы, закончим прополку - и будем отдыхать, - обещала Марья.
Но тут пошли дожди.
Сидя в шалаше, спасаясь от непогоды, Клавдия злилась, что сидят без толку. Разве у той же Ольги мало дел дома?
В шалаше пахло увядающими травами, мокрой землей и прелой прошлогодней соломой. Дождь шуршал в сухих ветвях, прикрывающих прохудившиеся стены. Где-то прорывались капли и, тоненько позванивая, ударялись о жестяную консервную банку.
Дождь то выводил заунывную мелодию, то весело булькал.
- Льет и льет, а ты тут сиди у моря - жди погоды, - проворчала Зинаида, прикрывая ноги стареньким полушалком.
- И правда, бабы, чего время зря проводить! - подхватила Полина. - Его не переждешь.
Клавдия взглянула на звеньевую. Сидит себе спокойно, будто ее и не касается.
- Слыхали, бабы, что Крутояриха учудила? Вот учудила, так учудила, - проговорила Ольга. Прищурив очень светлые озорные глаза, она многозначительно присвистнула. Ее подвижное, скуластое лицо дрожало от внутреннего смеха.
Клавдию разбирала досада. Начнет сейчас зубы заговаривать. Ой и хитра Ольга!
- Что же она учудила? - Полина даже подвинулась ближе к звеньевой.
Ну, этой лишь бы сплетни слушать. Хлебом не корми.
- Тоже удумала. Дала деньги своему муженьку, чтобы он ей пальто в городе купил. Максим деньги пропил и домой чуть тепленький припожаловал.
Ольга свела глаза к переносице, уголки губ у нее опустились, голова повисла.
- Ну, ни дать ни взять Крутояров! - с восхищением воскликнула Полина.
- Уж Крутояриха его честила, честила, - продолжала Ольга. - Он же в одну душу: я, мол, не виноват. Товарищей встретил. Нельзя не угостить. Он свое - она свое. А когда она его допекла, он возьми да и скажи: на кой ляд тебе новое пальто? Как была ты старая коза, так и останешься. Тут уж Крутояриха не стерпела, да и ка-а-ак кинет в него горшком со сметаной. Горшок о стену разбился, а бедный Максимка чуть сметаной не захлебнулся. Прихожу и вижу такое кино: сидит он и, как кот, облизывается.
Ольга живо изобразила Крутоярова. Женщины покатывались от смеха.
- Тебе можно высмеивать, у тебя мужик хороший, - проговорила Дарья, высокая рыхлая женщина с рябым некрасивым лицом. Все знают, что Дарьин муж на десять лет моложе ее и, по словам Дарьи, "прихватывает на стороне". - Твой миленький, поди, денежки все до копеечки тебе приносит. Небось рубля не пропьет.
- Самое распоследнее дело, когда муж пьет, - сказала Клавдия и мысленно себя попрекнула: "Еще подумают, набиваюсь, чтобы пожалели".
- А я так понимаю, бабоньки. Мужиков воспитывать надо, - непонятно, серьезно говорит Ольга или шутит. На скуластом лице ни тени улыбки, а в светлых глазах сквозит смешинка.
- Воспитаешь ихнего брата, - проворчала Дарья.
- Их надо хитростью брать. Кричать, как Крутояриха, - без толку! - Ольга сдернула с головы белый платок. Густые русые волосы упали на крутые плечи.
Женщины молча наблюдали, как она зачесывает волосы, как повязывает платок. Ждали, что скажет.
- А я вот своего миленького перевоспитала. - Ольга засмеялась, показав ровные крупные белые до голубизны зубы. - Это он сейчас таким культурным стал - по одной плашке ходит, на чужую бабу не поглядывает. А то всякое бывало. Раз поехал в город на совещание механиков. Я ему наказала купить боты-полусапожки и туфли на высоком подборе, с бантиком, как у учительницы. Припожаловал домой мой миленький без денег. Полусапожек и туфлей, видишь ли, в магазине он не нашел. Нету ничего такого в магазинах. Искал, бедный, замаялся. Аж хворь прошибла. Гриппом, несчастненький, заразился. И пошел он с горя лечиться в ресторан. Только бумажечку, на которой я ему все честь по чести записала, привез в целости. Сам боится, что ругаться буду. Кряхтит - и поясницу-то у него ломит, и озноб-то его прошибает. Я помалкиваю. Ладно. Пришло время спать ложиться. Постелила я ему на коечке, значит, а себе на полу. Он говорит: "Ты что, сбесилась?" Я говорю: "Мне беситься не с чего, водки я не пила, а грипп - болезнь заразительная. Докторша нам лекцию на бригаде читала. Знаю, что к чему". Хворать мне, мол, недосуг. Так что - спи один. На другой день он говорит: я, дескать, ошибся, то не грипп, а простуда. А я ему отвечаю: "Я не доктор. Но для безопасности - на неделю карантин". Верите, бабы, на другой раз и полусапожки привез, и туфли, и цветастую косынку в придачу.
- Ох, Ольга, и удалая же ты! - не без зависти проговорила Полина.
Ольга выглянула из шалаша.
- Гляди-ка, дождь вроде утихает! - воскликнула она.
Поля еще затянуты серой кисеей дождя, но уже в просветах, между растрепанными тучами, проглядывают ярко-синие озера.
- До обеда можно бы и по домам! - Полина оглянулась на Клавдию, как бы ища поддержки.
- Что мы, дождь нанялись караулить?! - откликнулась Зинаида. Но Ольга будто и не слышала намеков.
- А чтобы они, голубчики, к чужим бабам не ходили, тоже учить надо, - проговорила она, играя озорными глазами. - У меня с миленьким и такое было, - продолжала звеньевая. - Гляжу как-то мой муженек вырядился что твой жених, баян прихватил. Видишь ли, его как баяниста на гулянку пригласили, а чтобы меня позвать: ни-ни! Ну, я смолчала. Только всего и сказала: подлецов, мол, не сеют - они сами родятся. Пришел он под утро. Известно, чуть тепленький. Ладно. Жду, что дальше будет. Настала суббота. Обратно мой жених наряжается. Он за галстук, а я давай щеки румянить. Сроду и не румянила-то. Он: "Ты куда?" Отвечаю: "Я тебя не спрашиваю, ты и не сплясывай". Он говорит: "Меня как баяниста пригласили на гулянку". - "А меня, - отвечаю, - как артистку зовут". Пошла. Просидела у Власьевны. Прихожу - огня в хате нет. Уж я ходила, ходила. Насилу дождалась, когда он явится. Вся насквозь промерзла. Вхожу в хату. А он лежит на койке как туча. И сразу: "Ты где была?" А я давай представляться - песни орать, плясать. Говорю: "И не знала, что с чужими мужиками так весело гулять!" Ох, что тут было. Чуть меня мой миленький не порешил. Но с той поры - без меня на гулянку ни ногой. А румянами свои полуботинки желтые смазал, чтобы добро зря не пропадало. Он у меня хозяйственный мужик.
Смеялась со всеми и Клавдия, позабыв о домашних заботах.
- Расскажи, Ольга, как ты своего миленького научила коров доить, - попросила Полина, вытирая слезы.
Все заулыбались. Знали эту смешную историю, но каждая была рада еще раз послушать.
На миг в шалаше потемнело. Высокая дородная фигура Марьи заслонила вход.
- Вот вы где! А я думала, в деревню ушли, - весело проговорила она, проходя и усаживаясь.
- Давно бы надо уйти. Сидим без дела, - отозвалась за всех Зинаида.
Клавдия заметила - с приходом Марьи подвижное лицо Ольги стало озабоченным.
- Ну как? - тихо спросила Ольга.
- Полный порядок! - улыбнулась Марья. - Слушайте, женщины, что я вам скажу. Сегодня получите деньги за прополку. К вам кассирша приедет. Тут и выдаст. Теперь завсегда, как работу закончите, будут рассчитывать. Так на правлении решили.
В шалаше стало как в растревоженном улье. Марья не успевала отвечать на вопросы.
Полина повторяла одно и то же:
- Нет, видали, что делается, - и веснушки на ее круглых щеках сияли.
Дарья перестала вздыхать и пыталась подсчитать, сколько она получит за лето.