- Мы не можем дать вам Копенгаген, - ответила "пятая". - У нас радиотелефон. Москва, и то еле-еле…
С тех пор, когда мне бывало очень грустно, я поднимал трубку и просил Копенгаген. И всегда почему-то отвечал номер пятый, усталый женский голос. Если бы мне удалось дозвониться, я просто бы узнал, какая там погода, и мне было бы легче.
Прошлым летом я послал Валерии стихи. Где-то я слышал эту грустную мелодию, и потом сами собой возникли стихи. Я ей подарил эту песню.
Где же вы, короли?
Где же вы, королевы?
Королей увели
Королевы налево.
Я искал свою сам,
Да искал, видно, мало;
И текло по усам.
Только в рот не попало.
Где же вы, короли?
Где же вы, королевы?
Короли - от земли.
От воды - каравеллы…
Я всегда пел эту песню, когда мне хотелось поговорить с Валерией.
Из старого моржового клыка, пролежавшего несколько лет под водой, мореного клыка, я сделал трех божков-пеликенов и фигурку мальчика в каяке. Мальчик был похож на Чеви. Я отправил богов и Чеви ей. Я написал ей:
"Теперь на твоей стороне мои талисманы. А это ведь много значит. Когда я прилечу, мы с тобой отправимся жить на пасеку. За всю свою жизнь я ни разу не был на пасеке. На пасеке, говорят, хорошо…"
Сейчас Чеви уже в третьем классе, а я все еще не могу приехать к Валерии, Старшеклассники устроили в интернате танцы под радиолу, а Чеви сидел в углу, смотрел и морщился.
- Тебе не нравится джаз, Чеви? Какую музыку ты любишь - классическую или легкую?
- Тихую… - сказал печально Чеви.
Иногда он своими вопросами ставит меня в тупик.
- Скажите, а Суворов тоже сначала учился в суворовском училище?
- Нет, - смеюсь я.
- А кто бы победил, если бы вдруг Суворов и Кутузов подрались?
Я пожимаю плечами.
Тогда Чеви отвечает, подумав:
- Суворов.
- Почему ты так думаешь?
- Потому что Суворов учитель. А Кутузов - ученик. Если не верите мне, посмотрите, в "Родной речи" написано.
Черноглазый Чеви любит книги и хочет знать все на свете.
- Живописец - это который живо пишет. Писатель такой, - говорит он. - А почему не говорят "быстрописец"?
Я в каждом письме рассказываю Валерии о Чеви. Я хочу, чтобы она его полюбила. Может быть, она полюбит тогда мои берега.
В тот год она много болела. Писала мне грустные письма о жизни и смерти. В смерти я разбираюсь, она дважды ходила рядом со мной - один раз в пути, в пургу, другой раз на охоте, когда на мою лодку напал кеглючин.
Я писал ей, что пока мы любим друг друга, никто из нас умереть не имеет права. И я ей послал сказку, которую сочинил для нее.
"Однажды Смерть пришла в гости к мудрецу и спросила его, как бы он хотел умереть. Мудрец ответил, что хотел бы умереть за книгами.
Смерть спросила у воина. Воин ответил, что хотел бы геройски погибнуть в бою.
Спросила Смерть у влюбленных:
- А вы какой хотите смерти?
Влюбленные ответили:
- Никакой".
Вот и вся сказка. И я уверен, что ушла Смерть, скрипя скелетом, и коса ее блестела тускло, а на луне, наверное, висели сосульки - так было холодно.
В моем доме всегда холодно. Чтобы в доме было тепло, надо, чтобы в нем пахло женщиной. Чтобы этот неуловимый запах был на подушке, на твоей одежде, на твоих книгах, к которым она прикасалась, но так и не успела прочитать. Чтобы все было, как тогда, в Москве, задолго до того самого "я не приеду на твои берега".
В тот первый год, когда я только что приехал, отец посылал мне очень много, и мы здорово кутили. Она упрекала меня в том, что я ничему не знаю настоящей цены и всегда за все переплачиваю. И, наверное, не знаю цены любви и дружбы, потому что даешь всегда больше, чем получаешь. И еще она говорила, что сгорю я в каком-то нервном перенакале.
Теперь, когда до нее так далеко, я знаю цену всему. И я многое понял. Я знаю, что праздники бывают раз во много лет, что настоящая любовь всегда в единственном числе, когда гордятся единственным числом и знают, что награды за это не бывает.
Не знаю, может быть, мне придется нести крест несостоявшегося всю жизнь. Не знаю. Рецепт счастья для женщины простой - она должна гордиться мужчиной. Но чтобы это было так, надо, чтобы она гордилась и его берегами.
А у меня болит сердце. И Чеви уже большой, с ним можно смело ходить на охоту, и я все реже звоню в Копенгаген, все реже слышу от "пятой", что связи нет. А больше ничего не изменилось, все так же в каньоне Скалистом круглый год лежит снег. Зимой и летом одним цветом…
Вчера Эски прилетел в Магадан. И заказал телефон. И вдруг ему ответили:
- Копенгаген на проводе.
Телефонистка на хорошем русском языке поздравила его с наступившим Новым годом и спросила, кого дать в Копенгагене.
Он растерялся.
- Знаете что… соедините меня с Эльсинором. Кого в Эльсиноре? Гамлета… Принца Датского…
Эски крепко стиснул трубку, и рука его дрожала.
Наблюдатель
1
Профессия у Вири - наблюдатель. Досталась она ему по наследству от отца. И тому в свою очередь перешла от отца - Вириного деда. Кем работал прадед Вири, неизвестно, но тоже, говорят, был неплохим охотником.
Место наблюдения - старое, родовое. Здесь в скалах высоко над морем небольшую площадку огородили китовыми костями, доставили с берега плавник, натаскали пустых чукотторговских ящиков - получился настоящий пост. Все море до самого горизонта - перед тобой. Смотри, наблюдай. А если усомнишься в чем-нибудь, вот тебе бинокль, он всегда под рукой, большой, морской, двенадцатикратный. Он тоже перешел по наследству, как и зоркость глаза, умение читать погоду, знать море, ветер и облака, - все, чем славится род Вири.
Трудно сказать, наследовал ли Вири удачливость, но раз общество доверяет ему наблюдать, значит, надеется на его счастливую звезду, вверяет ему свое благополучие.
Недаром лучшую часть морской добычи получает наблюдатель - человек, увидевший зверя и давший сигнал к охоте. Вторую часть добычи получает хозяин байдары. Третью часть - стрелок, убивший или загарпунивший зверя. А все остальное делится между участниками охоты поровну.
Далеко поселение от районного центра, от проезжих накатанных дорог, потому и нечасто заглядывают гости. Летом сюда можно попасть только с моря, зимой на собачьих упряжках, и то сначала по припайному льду, а потом только часа через два-три из долины можно выйти в тундру, на равнинный простор, и куда бы ты ни шел, все время за спиной - справа или слева - будут у тебя высокие черные скалы, куда бы ты ни шел, никогда не заблудишься - лучшего ориентира, чем скалы, - нет.
Сидит Вири на ящике, поглядывает в море, посасывает трубку, нескучно ему.
Вот видит он - потемнела вода, ветер переменился, недвижные прежде льдины потянуло на север, птицы ближе к берегу жмутся. Это значит, идет южак, теплый ветер, но сильный. Не ждать сегодня моржей, можно домой идти, чай пить, а вечером посмотреть горизонт и небо, чтобы решить, какая погода завтра будет, долго ли шторм продлится.
Вспомнив про чай, Вири торопливо докурил трубку и поспешил вниз, на берег, где на косе выстроились домики - деревянные, одинаковые, аккуратные, будто на смотру. Их строили в один год, вернее, в одну навигацию. Много леса привезли - бойко шло строительство, постепенно люди покидали яранги и землянки, переходили в дома. Переходили охотно: береговые люди - не тундровые, их уговаривать не надо. Тундровые - кочевники, их с трудом в дома переселяли, привыкли к ярангам. С домом разве покочуешь? А с береговыми людьми забот не было, старый консерватор Чеви - отец Вири - и тот сказал:
- В доме лучше. Света больше. Печь только надо хорошую сделать, чтобы не дымила.
И вдоль всей косы наставили столбов электрических да радио провели - много дерева ушло тогда. Зато и красиво село в вечерних огнях - хоть с моря смотри, хоть с самой высокой скалы.
Потом, обучая нулевичков-приготовишек - маленьких чукчей и эскимосов, которые в первый класс пойдут следующей осенью, - русская учительница попросит их нарисовать лес. Молодая учительница, невдомек ей, что дети по книжкам да ее рассказам не могут леса представить, поскольку не растет таковой на черных скалах и в тундре не растет, и не видели они его никогда в своей шестилетней жизни.
Нарисовал Алик - внук Вири - сорок столбов с чашечками изоляторов.
- Что это? - спросила учительница.
- Русский лес! - ответил он с достоинством.
Задумалась учительница. Погладила Алика по головке, похвалила.
Торопится Вири домой, трубка за пазухой колотится на груди в такт шагам.
Знатная у него трубка - не трубка, а полено. Кто видел Вири на рыбалке, никогда не забудет его трубку.
Вири вынимал из сетки толстых гольцов, швырял их в кучу. Если сильная рыба трепыхалась на берегу, он доставал трубку и бил ее по голове. Рыба затихала. Могучая у него трубка, из тяжелого дерева. Кисет ей не придумаешь, в карман не спрячешь, потому и носил ее Вири за пазухой.
Торопится Вири, напевает песенку. Песенка его незамысловатая, но от нее всегда хорошее настроение.
Девушка идет по кочкам
и поет.
А когда она подходит к селу,
поет еще лучше.
Вот и все содержание песни, но его можно варьировать в зависимости от того, что ты хочешь сообщить себе сам, ведь песня-то для тебя, сам себе поешь, вот и пой, что хочешь. Хорошо, когда есть любимая песня и ты ее хозяин.
Дома Вири ждет его дочь Аминак и гость - только что приехавший охотовед Андрей Маркин. Много лет дружит Маркин с Аминак и Вири, каждый год приезжает к ним.
Была красавицей дочь Вири - далеко слух шел. С дальних стойбищ приезжали - кто с тайной мыслью посватать, кто просто так - посмотреть. На всем побережье не сыщешь лучше. Лицо у Аминак белое, глаза длинные да в пол-лица, моргнет ресницами - что твоя кукла, в магазине такую на праздник давали, Маркин в подарок привез. Держишь куклу прямо - смотрит она, наклонишь - мяукнет и закроет глаза. Уж такая Аминак красивая, двадцать пять ей теперь. Работает в пошивочной мастерской, шьет торбаса, да тапочки, да другую меходежду, хорошо у нее получается.
Когда приезжала раньше Аминак в селение из райцентра - прямо праздник был, везде она гость желанный. Обычно, если женщина в меховой одежде - никакого виду. Катится по снегу пушистый ком, ну что тебе медвежонок! А Аминак как пройдет в своей меховщине - даже сам председатель останавливался посреди улицы. И все-то на ней ладно, все красиво, стянуто где нужно, подогнано. Узоры, бисер, вышивка, бантики-фантики на цветном шелку.
- Какая погода будет? - спрашивает Маркин у Вири.
- Ся-а… не знаю. Вечером скажу.
Маркин смеется. Говорит:
- Я радиосводку слушал. Шторм обещают.
- Вири лучше радиосводки, - улыбается Аминак. - Вири не ошибается.
Маркин это знает. Когда-нибудь он закончит диссертацию, и будет в ней много рассказов Вири: и как выслеживать зверя, как определять погоду, какие и когда собирать травы и коренья. Многим щедро делился Вири с молодым любопытным охотоведом.
Маркин никогда не смеялся над приметами, над поверьями Вири, знал, что это верования, легенды и опыт народа, опыт тысячелетий, накопленный и сохраненный в памяти таких вот щедрых и мудрых стариков.
Аминак ставит на стол каютак - деревянное корытце. Это общее блюдо. На нем режется мясо тонкими ломтиками и оставляется, не перекладывается в отдельные тарелки. Пусть каждый берет и макает в блюдце с нерпичьим жиром. Сырое мясо с жиром - вкусная и полезная северная еда, Маркин тоже пристрастился к ней и охотно делит трапезу с Вири. Правда, он никак не может есть без хлеба, не научился. А такую пищу обычно без хлеба едят.
После сырого мяса - вареная оленина. Затем бульон. Потом чай. Еда идет неторопливо, и беседа тоже. Конечно, рассказов ждут от гостя, но пусть сначала поест. Правда, можно не соблюдать обычай и прямо задавать гостю вопросы, потому что не гость он вовсе, а свой. Друг дома. Большое все-таки селение, но Маркин всегда останавливается у Вири, и старому наблюдателю это льстит. Хороший Маркин, и ученый человек, и начальство его уважает - первым здоровается.
- Долго будешь?
Маркин пожимает плечами.
- На охоту пойдешь?
- Если будет охота. Плохо ты наблюдаешь, - смеется Маркин.
Вири шутку понимает, улыбается.
- Все равно морж придет, - говорит Вири.
- А киты?
- Не видел… - вздыхает Вири. - Еще рано…
- Как рано? - удивляется Маркин. - Уже осень, а их нет. Куда делись?
- Ся-а… не знаю… Скоро будут, - упорствует Вири.
Аминак ставит второй чайник.
- В Чутпене был? - спросил Вири.
Маркин кивнул:
- Конечно, я же пешком пришел. Если на вельботе - ты бы увидел…
- В Чутпене охота лучше, - вздохнул Вири.
- Да, - сказал Маркин. - Там льдов еще нет. Моржи на берегу. Все еще греются. Хорошая там погода.
- Хорошая, - вздохнул Вири.
- Там женщина пропала. Ушла в сопки и пропала. Говорят, медведь… Может, шатун…
- Нет, - качает головой Вири. - Рано. Медведи еще не залегли. Шатуну быть рано…
- А кто?
- Кейнын… бурый медведь… Они любят… - вспоминает слово Вири, - любят воровать женщин… когда чуют…
- Что?
-…когда у женщин начинается… это…
- Что?
- Что у нас бывает каждый месяц, - выпалила Аминак, удивляясь бестолковости Маркина.
Тот смутился:
- А-а…
- Наши женщины тогда в сопки не ходят, они знают, - сказал Вири.
- А если приходится быть в палатке, - обратилась Аминак к Маркину, - то мы обносим палатку бельевой веревкой. Белой бельевой веревкой. Просто бросаем ее на кусты шагах в десяти от палатки. Медведь не подойдет. Он боится.
- Почему? - спросил Маркин.
- Не знаю, - ответила Аминак.
- Спроси у него сам, - засмеялся Вири. - Ты ученый охотник, он тебе расскажет.
Аминак расхохоталась. Она живо представила, как неуклюжий стеснительный Маркин беседует с кейныном на столь деликатную тему.
- Да ну вас! - притворно рассердился Маркин. И прислушался. Уловил шаги на крыльце. В комнату влетел Алик - внук Вири, сын Аминак. Остановился, увидав гостя. Поздоровался тихо. Маркин смутился, протянул малышу ладонь: - Ну, здоров, герой!
- Узнал… - сказал Вири.
Алик кивнул, опустил голову. Убежал на кухню к Аминак.
Родила Аминак в восемнадцать, на первом курсе техникума. Пришлось учебу отложить, уехать в соседнее село к дальним родичам по материнской линии, а потом уж вернуться с ребенком домой.
Не спрашивал Вири, кто отец, в таких случаях это не принято, просто был рад внуку. Жил Вири один, жена давно умерла, когда Аминак совсем маленькой была. Знал теперь Вири, что не уедет Аминак из села в райцентр или в город, а если и уедет, все равно внук с ним будет, а двум мужчинам всегда наберется забот, чтобы не скучать, двум одиноким мужчинам всегда много дел на берегу, и в море, и по хозяйству.
Вот и вырос Алик, в первый класс ходит, нулевой он в прошлом году закончил успешно.
Пришел Алик из кухни с куклой, повертел ее, пискнула она два раза, засмеялся мальчик, отнес ее на кровать, убежал к матери.
- Он говорит, - вернулась к мужчинам Аминак, - обещал дядя Андрей в прошлом году пострелять… в тундру на охоту вместе сходить…
- Все помнит, - довольно сказал Вири.
Маркин покопался в рюкзаке, достал маленький ножичек - в чехле и на ремешке, копию своего охотничьего.
- Ихх! - покачал головой Вири.
- Ему, - протянул Маркин нож Аминак.
- Сам отдай.
Ушел Маркин к Алику. Сияющий малыш выскочил на улицу.
- Будет хорошим охотником, - похвалил Маркин мальчика.
- Неизвестно, - сказала Аминак. - В школе этому не учат…
- Готовить надо, - сказал Вири.
- Раньше готовили… - сказал Маркин.
- Ии, - кивнул Вири, - хорошо готовили… Тренировали… Чайник снегом набивали, над жирником подвешивали и тренировали малышей. Чтоб росли сильными и выносливыми… и ловкими. Чайник был как часы…
- Часы? - не понял Маркин.
- Ии… Пламя жирника маленькое, тает снег полчаса… получается вода… Потом вода закипает, через час… Вот и тренируют старики своих малышей, пока вода не закипит, часа полтора…
- А что делали?
- Много… Помню, то приседаем, то прыгаем, то камни тяжелые поднимаем. Или сыромятный ремень из рук друг у друга тянем… Ой! - засмеялся Вири. - Со лба пот течет, из глаз слезы льются, в носу щекотно. Спина мокрая, пот по спине течет… Даже пол возле ног намокал. А чайник-часы висит себе, не поет! Вот уж мы злились - когда же закипит!
- Да-а, как в спортзале…
- Зато редко болели, - сказала Аминак, - только к старости.
- Я не болел, - сказал Вири. - Крепкий был. Один раз болел, стариком. Даже имя новое не брал.
- Больному у нас раньше давали новое имя, чтобы запутать духов, - объяснила Маркину Аминак.
- Я не хотел новое имя. Зачем обманывать духов? Врачи их лучше обманут. Старому не надо новое имя. Ему надо здоровье.
- Отец на рыбалку и сейчас только пешком ходит.
- На Эмгувеем?
- Ага… километров двадцать…
- До реки восемнадцать, - уточнил Маркин.
- Ага, - согласилась она.
Вири закончил свой бесконечный чай, переоделся и, прихватив трубку, ушел во двор. Там на приколе были его собаки. А на столбах, в рост человека над землей, лежали нарты в ожидании первого снега. Там был и его сарай. Надо осмотреть имущество, собак покормить, посмотреть их.
- Я не знал, что тебе привезти, - глядя на куклу и как бы извиняясь, сказал Маркин. - Хотел косметику, да не было польской…
- Мне не идет краситься, - засмеялась Аминак. - Я сразу на русскую становлюсь похожа. Ты невнимательный, никто из наших девушек не красится.
- А замуж ты за кого выходить будешь?
- За эскимоса. Чтобы был из нашего племени.
- А если нет?
- То за чукчу. Берегового. За тундрового не хочу, кочевать не умею.
- А если ни тот, ни другой не захотят?
- Тогда, на худой конец, за русского… Их много теперь приезжает. И все холостые, - засмеялась Аминак.
Не очень-то весело Маркину слушать ее разговоры, не поймет он, когда она шутит, когда нет.
- Надо бы нам с тобой поговорить, - решается он на откровенность. - Встретиться…
- Встречаться и говорить лучше вечером.
- Почему?
- Вечером больше веришь.
- Ну уж не скажи! Вечером тоже порядочно врут.
- Нет! - сказала Аминак, и так сверкнули ее глаза, такая блеснула улыбка, что понял Маркин сразу - про вечер Аминак все знает лучше его.
- Ладно, - сказал он.
Она кивнула.
Маркин вышел на крыльцо и увидел Вири за странным занятием. Старик отрезал каблуки у новых резиновых сапог.
- А, ходить плохо, - сказал Вири.
- Торбаса из них делаешь?
- Торбаса…
Носить их он будет с чижами, догадался Маркин. А местная обувь на все сезоны - без каблуков. Это удобно. Оттого и походка у всех мягкая, неслышная. Надо бы и себе справить на зиму. Пожалуй, лучше Аминак никто и не сошьет.