Во время полетов в пилотажную зону он нарочно отсоединял шланги противоперегрузочного костюма и выполнял каскады фигур, создавая для себя перегрузки, близкие к тем, которые создаются на центрифугах. Летчик знал, что это не поощряется начальством, но ведь когда еще не было изобретено противоперегрузочного пояса - он появился уже после Отечественной войны, - все летчики на пилотаже испытывали примерно такие же перегрузки.
В книгах о подготовке космонавтов много рассказывалось об испытании в специальной, изолированной от всех звуков комнате - сурдокамере. Говорилось, что тишина, подобная той, которой пронизан космос, не имеет ничего общего с тишиной в обычном человеческом понимании, что она действует угнетающе и вызывает психические расстройства. Одним кажется, что камера уменьшается в размерах и стены вот-вот раздавят тебя, у других вдруг начинает кружиться голова, третьим становится жарко, как в раскаленной печке, у четвертых возникают зрительные галлюцинации: перед глазами появляются какие-то лица, животные…
Не у каждого человека, конечно, наблюдались подобные аномалии. Известные всему миру космонавты испытания тишиной выдержали нормально. Стахову хотелось проверить себя еще в летном училище, но там не было сурдокамеры. Не оказалось ее и в полку.
Еще в училище он узнал, что французский геолог и спелеолог Мишель Сифр, спустившись в июне 1962 года в ледниковую пещеру, провел в полном одиночестве два месяца. Как сообщалось в печати, "пещера была для Сифра своеобразной испытательной камерой, своего рода сурдокамерой, применяемой для подготовки космонавтов".
Прибыв к новому месту службы, Стахов связался с туристами и попытался у них узнать, нет ли в окрестностях города пещер. Но к великому сожалению молодого летчика, таковых не оказалось.
"А что, если приспособить обычную барокамеру", - подумал летчик, проходя в полку первую проверку на стойкость организма к пониженному проценту кислорода и давлению. Своими соображениями он в тот же день поделился с врачом.
- Нашим летчикам это не нужно, - ответил тот. - Ведь вы в безвоздушном пространстве не летаете.
- Сегодня не летаем, а завтра будем летать, - горячо возразил Стахов.
- Ну вот, завтра и камеру нам поставят. Чего беспокоиться?
- Мы должны готовить себя заранее, - попробовал убедить врача Стахов.
- Не волнуйтесь, время у нас еще будет. А у кого его нет, того уже давно готовят, давно испытывают.
- Ну, а если в порядке опыта, - не сдавался летчик. - Если бы вы, доктор, взяли на себя такую инициативу.
- Чтобы потом меня взяли за одно место. Благодарю покорно.
"И другим найдется работа…"
Стахов тогда так и не договорился с врачом. Но он не оставил мысли испытать себя космической тишиной. Вскоре молодому летчику выпал такой случай. Осматривая город, в котором ему предстояло проходить службу после окончания военного училища, он обратил внимание на антирелигиозный музей, оборудованный в старинном монастыре. Этот храм, как значилось на табличке, недавно законсервировали: он где-то дал осадку или треснул. Однако сторож, живший в деревянной пристройке у церкви, согласился провести Стахова в подземелье и оставить там на несколько суток, если он, конечно, это выдержит.
Только одно мешало Стахову произвести сей эксперимент - отсутствие свободного времени. Но, как говорят в таких случаях, не было бы счастья, да несчастье помогло. Однажды во время ночных полетов, заправив баки горючим, Щербина подкатил тележку с аккумулятором и, морщась от жары, которая шла от горячего двигателя, стал с помощью фары осматривать лопатки турбины. Все они оказались в порядке, и можно было вытаскивать фару. Щербина вытер со лба пот и с удовольствием, широко раскрыв рот, стал вдыхать свежий весенний воздух. Его немного мутило от паров керосина. И Стахов еще подумал тогда по молодости лет, что нет работы более трудной и менее почетной в полку, чем работа техника, и что он никогда бы не согласился обслуживать самолет. В самом этом слове он видел что-то обидное для себя.
Привычка к скрупулезности в работе заставила техника осмотреть еще и реактивную трубу. С правой стороны мелькнуло что-то темное. Сначала Щербине показалось, что это тень от прожектора. Повернул его под другим углом и, набрав в легкие воздуху, снова сунул голову в пышащее жаром сопло. И тут увидел трещину.
- Прогар! - молнией мелькнуло в голове Щербины. Он позвал старшего инженера. Вдвоем обследовали турбину.
- Факелит форсунка, - решил инженер и велел отбуксировать самолет на стоянку.
Это случилось как раз в тот момент, когда Стахов снова должен был вылетать на задание и уже пришел на линию предварительного старта садиться в самолет.
- В счастливой рубашке родились, - сказал ему инженер. - Не заметь Щербина трещины - не миновать бы в очередном полете пожара на самолете.
Когда летчик утром другого дня пришел в ТЭЧ, истребитель уже разобрали. Его части лежали на стеллажах. В тот же день он выпросил у командира эскадрильи увольнение на три дня и, тайно от товарищей, отправился в музей, где сторож подыскал для него небольшое сводчатое помещение в центре подвала, соорудил там стол, топчан, принес матрац и подушку. Церковь стояла в стороне от дороги и со всех сторон была окружена столетними деревьями. В эту келью, которую Стахов назвал отсеком космического корабля, не проникало с улицы ни единого звука. Здесь пахло чем-то могильным. Но Стахов знал, к запаху человек привыкает быстро и потом не замечает его.
Он вытащил из чемодана аккумулятор, переносную лампу, термосы с горячим чаем и кофе, консервы, книги, барометр и термометр, "бортовой журнал", телеграфный ключ для имитации передачи "с борта корабля", принадлежности для рисования, прибор для измерения давления крови, градусник.
Получив магарыч, сторож простился с добровольным узником и пошел наверх. Он не должен был спускаться в подвал. Стахов же мог выйти из заточения в любую минуту, мог дать сигнал сторожу, дернув за веревку, другой конец которой соединялся с колоколом в его доме. Теперь Юрий был отгорожен от мира толстыми каменными перекрытиями и на многие часы предоставлен самому себе. "Космический полет" начался…
Первое, что услышал, - это тикание часов на руке. Сиял их и положил на полку в другой конец отсека.
У летчика, разумеется, не было электрофизиологической аппаратуры для регистрации физического состояния и функциональной деятельности своего организма, но он тоже решил вести некоторые наблюдения: через определенное время измерять температуру и считать пульс, а чтобы проверять память и сообразительность - учить стихи и решать задачи.
Было у него время почитать и подумать. Откинувшись к холодной каменной стене, он чуть ли не слышал, как мысли шевелились у него в черепной коробке. В два часа пообедал, а потом прилег на топчан и неожиданно для себя заснул. Проснулся минут через сорок, сделал нужные измерения, записал показатели в журнал и принялся читать Станислава Лема. - Книга писателя-фантаста уносила летчика в бездонные глубины Вселенной, куда могла проникнуть только мысль человека, настраивала чувства на определенный, космический, лад. Стахову начинало казаться, что он и в самом деле на межзвездном корабле.
Тишина Стахова не угнетала, и он подумал, что всякие страсти-мордасти о ней придуманы, скорее всего, для эффекта досужими журналистами. Однако к десяти вечера в душу молодого летчика стало потихоньку закрадываться смутное тревожное чувство, но причиной его, как он думал, было не одиночество, а темнота, которая шла из черной пасти каменного свода. "Надо было попросить Сторожа, чтобы он загородил этот "иллюминатор", - подумал Юрий и накинул на плечи куртку, потому что было прохладно.
В голову полезли уже земные мысли: о старцах, которые заживо заточали себя в склепах, подобных этому, и умирали с уверенностью в своей святости. "Может, и в этой церкви были такие. И может, на том месте, где я нахожусь… Если бы ребята узнали о моем эксперименте, они, наверное, посмеялись бы надо мной", - пробовал он развеселить себя. Но от этой мысли Стахову не сделалось веселее.
Он, конечно, не верил ни в бога, ни в черта, но ему все-таки было жутковато. "Во мне просто-напросто заговорил инстинкт далеких предков", - подумал летчик. Но и эта мысль не успокоила его. Почему-то вдруг припомнились гоголевские "Вечера на хуторе близ Диканьки" и "Вий" из "Миргорода". Особенно то место из повести, где рассказывалось о киевском семинаристе Хоме, читавшем ночью в церкви молитвы над гробом ведьмы, о том, как покойница поднялась из гроба и стала бегать, норовя поймать бурсака. И еще вспомнилось, как гроб со свистом летал по всей церкви…
Юрию стало жутко, хотелось бросить все и убежать из подземелья. Но он взял себя в руки, решив, что если выдержит это испытание - значит, выдержит настоящую сурдокамеру, выдержит полет в космос, выдержит встречу с иноземными существами…
Чтобы отвлечься, измерил себе кровяное давление, температуру, а потом принялся заполнять "бортовой журнал". Писал подробно о каждом ощущении, о каждой мысли.
"Ребята сейчас собираются в клуб на лекцию о кибернетике, а я сижу здесь, и только одна живая душа - сторож музея - знает обо мне, - писал он. - Надо ли было обрекать себя на такие испытания? Что бы о них сказал Юрий Гагарин или кто-либо другой из космонавтов?"
Потом выпил горячего чаю со сливочными сухарями и ровно в одиннадцать лег спать. Выключил переноску. Но электрический фонарик на всякий случай положил под подушку. Непроглядная тьма навалилась на него со всех сторон - густая, осязаемая. Он просто чувствовал, как она давила.
Чтобы скорее заснуть, Юрий стал считать. Кажется, он досчитал до трехсот, когда где-то вдалеке послышался знакомый приятный голос. Он приподнялся на локте и стал вслушиваться в темноту.
- Стахов, где вы? - послышалось через минуту. - Откликнитесь…
Он не верил своим ушам. Это был голос… Юрия Гагарина.
- Здесь! - крикнул Стахов и вскочил на ноги. - Сейчас я вам посвечу.
Рука нащупала висевшую над головой переноску, и вот уже "отсек" залился электрическим светом. Послышались торопливые шаги, и через минуту к Стахову вошел улыбающийся космонавт номер один. Летчик впервые видел его не на фото, а живым, к тому же в двух шагах от себя.
- Ну, здравствуй, тезка! - сказал он душевным и звонким голосом и протянул руку.
- Здравствуйте, Юрий Алексеевич!
Он оказался невысокого роста, кряжист, круглолиц, с задорным чубчиком. В глазах горели веселые искорки. А рукопожатие было сильным и мужественным.
- Едва разыскал тебя, - продолжал Гагарин. - Значит, испытываешь себя?
- Испытываю.
- А зачем?
Стахов посмотрел на горевшие нестерпимым блеском золотые звезды и ордена на груди Гагарина, и ему стало стыдно признаться, что он хочет стать таким же. Дело, конечно, было не в том, чтобы знал его мир или не знал, но ему хотелось совершить подвиг, равный подвигу Гагарина. Он даже немного жалел, что инженеры поспешили с созданием космических чудо-кораблей и на его долю не выпало такого счастья, которое заслужил Гагарин. Да, именно заслужил. Для полета в космос, - рассказывал космонавт в своей книге, - искали людей с горячим сердцем, быстрым умом, крепкими нервами, несгибаемой волей, бодрых, жизнерадостных. Стахов помнил эти слова и знал, что всеми этими качествами Юрий Алексеевич обладал.
- Ну что же ты молчишь? - улыбнулся Гагарин, присел на топчан и положил руку на плечо молодого лейтенанта. - Хочешь стать космонавтом?
- Очень.
- Твое желание мне знакомо. Я тоже через это прошел.
Стахову хотелось сказать Гагарину, чтобы взял его в свой отряд космонавтов. Но не сказал. Ведь Гагарин мог спросить: "А ты обладаешь всеми качествами, которые нужны для полета в космос?"
- Я приветствую твое желание, - продолжал Гагарин. - И пришел сюда, чтобы предупредить тебя: одним неосторожным шагом ты можешь загубить свою прекрасную мечту. Торопишься? Боишься, что на твою долю ничего не останется, а поэтому хочешь подготовить себя для полетов в космос самостоятельно?
Когда мы находились в сурдокамере, за каждым нашим шагом следили врачи, каждый наш вдох и выдох, каждый удар сердца фиксировался приборами и изучался. Наша речь записывалась на магнитофон, наши движения снимались на кинопленку. А ты, Стахов, изолировал себя не только от внешнего мира, но и от тех специалистов, которые в это самое время с помощью регистраторов должны пристально следить за твоим организмом, за тем, как ты переносишь одиночество, тишину, как ты работаешь в этих "космических" условиях. Ну разве так поступают! Смешно и глупо!
Гагарин взял из стопки книг, что лежала на столе, брошюру Циолковского "Исследование мировых пространств реактивными приборами". Открыл и прочитал: "Проникни люди в солнечную систему, распоряжайся в ней, как хозяйка в доме: раскроются ли тогда тайны Вселенной? Нисколько! Как осмотр какого-нибудь камешка или раковины не раскроет еще тайны океана… Если бы даже человечество владело другим солнцем, исследовало весь Млечный Путь, эти миллиарды солнц, эти сотни миллиардов планет, то и тогда мы сказали бы то же".
Гагарин помолчал немного, давая Стахову время осмыслить слова ученого, а потом сказал:
- Мы знали, что в первый полет выберут одного из нас. Но так же хорошо знали и то, что и другим найдется работа, что другие сделают больше первого, продлят и разовьют то, что начнет первый. Кто-то сделает один виток вокруг Земли, кто-то несколько витков, кто-то полетит к Луне - и все они будут первыми…
- И другим найдется работа, - повторил Юрий, - и все они будут первыми…
Гагарин вдруг исчез, и Стахову стало казаться, что он уже летит в огромном космическом корабле. В иллюминаторы смотрит яркая Луна. Она приближается. Видны море Ясности и район, в котором прилунилась первая в мире советская ракета.
Неожиданно Стахов проснулся и широко открыл глаза. Он сразу же сообразил, что находится в подземелье. Рука нащупала под подушкой фонарик. Луч света озарил темную колею.
Нет, то, что он придумал, - глупо. Недостойно летчика. Нужно искать другой путь к цели… Стахову стало стыдно за свой мальчишеский поступок. Он поднялся с постели и начал собирать вещи.
Через полчаса он выбрался наружу. Была ночь. Приветливо мигали звезды. Стахов стоял и смотрел на далекие миры. Его мысленный взор охватывал невидимые глазу планеты с самыми удивительными формами жизни. Он как бы одновременно видел и начало, и расцвет, и конец жизни на Земле, где так остро пахло в тот ночной час зеленью и другими живыми запахами, где сонно перекликались потревоженные его шагами птицы.
С той поры прошло немало времени. Лейтенант Стахов стал старшим лейтенантом, вместе с товарищами оседлал новую технику многое понял, многому научился. Во всяком случае, не считал себя таким наивняком, чтобы воображать, будто монастырская келья - это сурдокамера или отсек космического корабля. И о своем пребывании там вспоминал с досадой, никому об этом не говорил. Зачем было давать повод для насмешек?
Теперь же после сегодняшнего разговора с командиром эскадрильи, а точнее, после того как его отстранили от полетов, он понял, что и на этот раз действовал не так, как подобает летчику, который намеревается стать космонавтом.
Мысли, теснившиеся в голове Стахова, приводили его в состояние растерянности. Он просто не знал, как ему поступить дальше.
Как ему хотелось в эту минуту, чтобы с ним рядом сейчас был друг, которому можно открыться во всем, который мог бы все понять, успокоить его. Но такого друга у Стахова не было. "Я вот умираю, потому что вообразил, будто можно жить одному!" - вдруг вспомнил Стахов слова старого капитана Нэмо. Как-то эти слова Юрию еще приводил Уваров.
В тот осенний день…
Он подумал о Белле. Мысли возвратили его к тому дню, когда они расстались. Это случилось в субботу. Они решили поехать за город и встретились на трамвайной остановке. На девушке была черная вязаная кофточка и широкая желтая юбка. На голове косынка такого же цвета, как и юбка. Стахова всегда удивляла простота и вместе с тем изысканность ее туалета. На нее часто оборачивались прохожие. Ему было приятно. Никто, конечно, не мог подумать, что она уже мама. И сыну шесть лет.
Трамвай шел по лесному массиву к реке. Была золотая осень. Они вышли на одной из-остановок и оказались в лесу. Стахов взял Беллу за руку, и они пошли по узкой заросшей тропинке. Она с детской веселостью болтала о всяких пустяках, а он в предчувствии чего-то необычного молчал, не замечая ни пронизанных солнцем верхушек деревьев, ни мягко шелестевших под ногами листьев, ни той особенной тишины, которая царит в лесу осенью, когда птицы покинули свои гнездовья и подались в теплые края. Сердце его гулко стучало в груди. Он все тянул и тянул Беллу вперед, пока она не сказала:
- Я устала.
В руках у нее был огромный букет из зеленых, желтых и красных листьев.
- Все-таки мало наши художники-декораторы учатся у природы. Какие изумительные и неожиданно смелые расцветки для тканей можно взять в осеннем лесу! Если я буду художником… - она замолчала.
Они остановились. Белла огляделась вокруг и опустилась на траву, расстелив парашютом широкую юбку. Стахов сел рядом. Ему хотелось говорить с ней о чем-то очень интимном, касающемся только их двоих. Но в голову не приходило ни одной сколько-нибудь подходящей мысли. Он злился на свою беспомощность.
А Белла держалась удивительно просто, достала из сумочки зеркало и поправила челку, которая закрывала весь лоб до самых глаз и делала ее узкое личико если не круглым, то, по крайней мере, и не вытянутым. Вот она повернулась в его сторону и спросила с ребячливой непосредственностью:
- Я нравлюсь тебе?
Она тогда впервые назвала его на "ты". И при этом так улыбалась, что он совсем потерял голову.
- Нравишься. - Он подвинулся поближе.
Она и в самом деле не могла не нравиться. А когда улыбалась - лицо словно светилось изнутри. Он хотел обнять Беллу, но у него предательски дрожали руки. Он невольно вспомнил разговор с товарищами, которые говорили о своих любовных победах как о чем-то обыденном. Во время таких разговоров Стахов думал, что жизнь его проходит мимо. И вот тогда, в лесу, ему показалось, что они вдвоем на целом свете, что представился случай перейти грань. Манящая тайна рядом.
Позже свое состояние в тот момент он сравнивал с тем, какое было у него перед первым катапультированием. Сначала с нетерпением ждал, когда техники снимут с кабины самолета фонарь. Но стоило самолету взлететь - и его пульс участился. Количество ударов увеличивалось с каждой минутой. Он это мог бы определить и без датчика. Когда услышал команду Уварова, пилотировавшего самолет, частота пульса уменьшилась. Ему некогда было волноваться, за короткие секунды следовало снять ноги с педалей и поставить на подножки сиденья, втянуть голову в плечи, напрячь мускулы тела, руки прижать к туловищу, спину к бронеспинке. По команде "Пошел!" нужно было закрыть глаза, стиснуть зубы и надавить на ярко-красную ручку выстрела…
Не в силах больше ждать, Стахов крепко обнял Беллу, стал целовать ее в губы, в шею… - именно так - это сравнение пришло ему тоже позже - поступали герои-соблазнители в книгах, которые доводилось ему читать. Он видел, как вздрагивали ее полузакрытые веки, как высоко вздымалась грудь. И это придало ему смелости. Стахов уже не отдавал отчета своим действиям и своим словам…
С тех пор, когда это случилось, прошло уже немало времени. Но и теперь об этом было трудно вспоминать.