Роман "Белая тишина" является второй книгой трилогии о нанайском народе. Первая книга - "Конец большого дома".
В этом романе колоритно изображена жизнь небольшого по численности, но самобытнейшего по характеру нанайского народа. С любовью описывает автор быт и нравы своих соотечественников.
Время действия - начало XX века. Октябрьская революция, гражданская война. Ходжеру удалось создать правдивые образы честных, подчас наивных нанайцев, показать их самоотверженную борьбу за установление Советской власти на Дальнем Востоке.
Содержание:
ЧАСТЬ 1 1
ЧАСТЬ 2 41
ЧАСТЬ 3 73
Примечания 120
Григорий Ходжер
АМУР ШИРОКИЙ
Книга 2
БЕЛАЯ ТИШИНА
ЧАСТЬ 1
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Над Амуром стоит звонкое утро. Далеко разносится утренняя песня птиц из прибрежных кустов, стрекот кузнечиков, тихая воркотня уток, ожидавших потомства.
Амур устало несет свои воды к океану, он весь изрезан, испещрен водоворотами и походит на старое морщинистое лицо нанай.
Пиапон стоял на корме большой двенадцативесельной лодки - халико, глядел вокруг и радовался звонкому утру, песням птиц, которых перестал замечать с ранних лет, как только встал на тропу охотников. И только в минуты счастья к нему возвращалось полное обаяние детского восприятия природы, когда амурская вода приобретала вкус меда, когда напоенный ароматом цветов и трав, воздух кружил голову; только в такие минуты будто раскрывались глаза, обострялся слух и он видел узкие речушки с купающимися в них тальниками, свисавшие к воде цветы, купавшиеся в озерах лилии и белые, как лебеди, облака над головой. Красота!
Пиапон смотрел на отсвечивающую воду Амура, на обманчивый горизонт, где река сливалась с небом, закрывая от взора дальние голубые сопки, горы с белыми шапками.
"Велик ты, Амур, велик, - думал Пиапон. - Ты ровня только небу да солнцу".
А солнце медленно и величественно поднималось из-за сопок, теплые лучи ощупывали землю, тянулись к каждой травке, к каждому набиравшему силы листочку, к птицам и зверям, спешившим спрятаться в это время в гнездах, норах и рощах.
"Вот и сплелись солнечные волосы с землей", - подумал Пиапон.
Гребцы халико тоже любовались пробуждением земли, и весла их вяло буравили тихую, сонную воду Амура.
- Куда подъезжаем? - спросил Американ, высовывая голову из-под одеяла. Он спал на середине лодки.
- Это тебе что? Думаешь, русская железная лодка, чтобы так быстро ехать из стойбища в стойбище? - ответил сидевший на первом весле Холгитон. - Говорили тебе, езжай на железной лодке - сам отказался.
- Хватит тебе сохатиную жилу жевать. Тошнит, - сонно огрызнулся Американ.
- Меньше бы пил вчера, а то больше всех выпил, да со всеми женщинами переспал.
- Скоро приедешь к гейшам, там хватит и тебе.
- Мне не надо их, я уже не пригоден к такому делу.
- Врешь, - оживился Американ, - а дети-то чьи?
Все засмеялись, оживились, и сразу со всех спала сонливость, гребцы заговорили, подхватили шутку Американа.
Пиапон слушал шутки гребцов и вспоминал, как они спорили перед выездом, на чем удобнее ехать - на русской железной лодке или на своем халико. Одни говорили, что железная лодка очень удобна, не надо грести, мол, доедем до Хабаровска, купим или выпросим халико у тамошних нанай. "Лентяи, - возражали им сторонники халико, - хотите по-русски ездить, сложа руки". "Нанай вы или кто? - кричал Холгитон. - Мой отец халада был, много раз ездил на маньчжурскую землю и всегда ездил на халико". "Полоумный был твой отец, - отвечали ему, - он не знал, что есть железная лодка, иначе бы захотел на ней прокатиться".
Наиболее спокойные охотники рассуждали так: "Свое все же есть свое, что хочу, то и делаю. Захотел я заехать к родственникам, скажем в Найхин, - и заехал; захотел день погостить в Сакачи-Аляне - погостил. Попробуй-ка на русской лодке заехать в Найхин, ан нет, не заедешь: она останавливается только в больших русских селах. Свое все же есть свое".
Охотники ехали по своему желанию без хозяина-торговца. Поэтому они могли заезжать в любые стойбища, гостить по нескольку дней; по решению большинства, могли останавливаться в удобных охотничьих местах, чтобы попытать счастья и, если подвалит удача, запастись свежим мясом. Приволье - ездить без хозяина! Хозяин не даст своевольничать, он спешит в Маньчжурию, ему надо скорее сдать всю пушнину.
Солнце поднималось все выше и выше.
- Вон впереди Гион! Нажимайте, дети нанай, не осрамим наше лицо! - воскликнул Американ.
"Отоспался, засоня, - подумал Пиапон. - Ох и любишь ты, друг, поспать! Будто он не охотник".
Халико приближалось к большому русскому селу Славянке, которое нанай называют Гион - медь. Приземистые рубленые дома тянулись вдоль берега, возле каждой избы хозяйственные пристройки, на берегу лежат коровы, лениво прожевывая жвачку, лошади сонно обмахивают бока хвостами. Бесшабашная ребятня вышла на берег Амура, и самые нетерпеливые уже залезли в воду и бултыхаются в холодной воде. Молодухи, подоткнув широкие юбки, оголив белью ноги, полоскали белье.
Гребцы поднажали, по бокам халико вспенилась вода, как у русских железных лодок, бронзовые лица охотников потемнели от натуги.
- Гольдяцкий паровик! Гольдяцкий пароход! Гольдяцкий потовик! - кричали ребятишки.
- Поехали в свою Маньчжурию, - говорили старики, греясь на завалинках. - Зачем они туда ездят, бог их разберет. Той же муки, крупы здесь вдоволь можно приобрести на их пушнину, а они едут, силы тратят, детей, жен оставляют на все лето.
- Манжуры-то их родня вроде бы по крови, язык один, все понимают. Родственная кровь, видно, зовет.
- Эх, нам бы с тобой перед смертью съездить к себе, а?
- Да, съездить бы… Как там Расея-то родная…
- Расея-то и здесь она Расея, а Славянка…
Славянка осталась позади, гребцы шумно дышали, вытирали пот с лица. Все были довольны, не осрамились, показали свою силу, ребятишки восторгались ими, молодухи с белыми, как мука, ногами заглядывались на них, позабыв о стирке, и каждому молодому гребцу казалось, что молодухи смотрели только на него, любовались только им.
- В полдень будем в Долине, но полдничать будем в Джари, - объявил Американ.
Долин по-нанайски - половина - большое русское село Троицкое, но почему село названо "половиной", никто сейчас не может вспомнить.
Вышло, как сказал Американ: в полдень приехали в Троицкое, полдничали в нанайском стойбище Джари, на ночлег приехали в Найхин.
- Кобели, в каждое стойбище хотите заезжать, чтобы с женщинами спать, - ворчал вечно недовольный Холгитон. - Перерубят где-нибудь вам головы хунхузы, будете помнить мои слова.
В спорах последнее слово обычно оставалось за Американом, так как ему принадлежало халико. Где он достал или купил халико, никто не знал и не интересовался, его халико - и все, он, выхолит, хозяин. Американ, как владелец лодки, был вторым кормчим вместе с Пиапоном.
- В Сакачи-Аляне сделаем отдых, мне надо кое-какие дела там сделать, - заявил Американ. - Может быть, задержимся на день, на два.
Молодые гребцы, их было большинство, впервые выехавшие из своих стойбищ в столь дальнее странствие, с восторгом принимали предложения владельца халико, каждая остановка в незнакомых стойбищах сулила новые знакомства, новые впечатления.
Пиапон тоже был не против, он впервые в жизни поднимался так высоко по родному Амуру и чем дальше удалялся от своего Нярги, тем больше заинтересовывался окружающей природой, людьми, стойбищами. Он впервые так близко познакомился с земляками, говорящими на верхнем наречии, которых низовские нанай называли "акани". Удивляли его темперамент акани, обилие незнакомых слов в их речи, их знание китайского языка. Пиапон слышал, что в Сакачи-Аляне проживает много акани, и потому даже обрадовался, услышав заявление Американа.
Сакачи-Алян, как и Джоанко, Джари, был расположен на возвышенности. Пиапона удивило разнообразие типов жилищ в стойбище: рядом с фанзами стояли рубленые русские избы, низкие землянки, на берегу белели хомараны и конусные шалаши. Пиапон не знал, что в этих хомаранах и временных шалашах обитали островные жители, фанзы которых были затоплены большой водой.
- У кого есть родственники, идите к ним, молодые можете на день-два пожениться и устраивайтесь в фанзах жен, - засмеялся Американ. - У кого нет родственников и кто не может пожениться, спите в халико, - закончил он и хитро взглянул на Холгитона.
Пиапон решил остаться в халико, но Американ пригласил его остановиться у своего друга.
- Сторожей здесь хватит, - сказал он.
В Сакачи-Аляне было пять рубленых изб, одна из них принадлежала другу Американа Валчану Перменка. На пороге избы гостей встретила русская женщина, вежливо ответила на приветствие и на чистом нанайском языке рассказала, что муж на лодке уехал сопровождать трех незнакомых русских, которые интересовались изображениями на камнях и на скалах возле стойбища.
- Он вот-вот вернется, тут совсем близко, - сказала она и ни за что не отпустила гостей, пока не накормила и не напоила чаем.
"Какая она гостеприимная, будто нанайка", - восхищался Пиапон, прислушиваясь к приятному голосу женщины.
- Видел, какая красавица жена у моего друга? - сказал Американ, когда женщина зачем-то вышла из дома.
Пиапон, сидя за высоким столом на табуретке, огляделся вокруг. Все было как в русском жилье, вместо нар стояли кровати, высокий стол, табуретки и самое привлекательное - сиденья со спинками были сплетены из каких-то белых крепких прутьев. Таких сидений Пиапон не встречал даже в русских домах в Малмыже.
"Жена русская, потому все русское", - подумал он.
После чая гости попрощались с хозяйкой и зашли в соседний рубленый дом. Здесь была такая же обстановка, как у Валчана.
"Сами делают или где покупают", - гадал Пиапон, глядя на мебель.
- Это тоже мой знакомый, Пора Оненко, богач, - шепнул Американ.
Пора, пожилой человек с реденькой бородкой, с хитрыми смеющимися глазками, вышел из-за перегородки, где шумно галдели пьяные голоса.
- А-а, Американ, а-я-я! Какой водоворот тебя затащил в такой радостный день? - обнимал Пора Американа. - Дочка моя родила сына, мучилась, мучилась, да вот шаман Корфа помог ей. Спасибо ему. Садись, садись к столу, и Пиапон тоже садись.
Пора пил водку с друзьями и с шаманом Корфой за перегородкой на обыкновенных нанайских нарах за низеньким привычным столиком. Здесь было все обычное, как во всякой нанайской фанзе, если не считать стоявшего в углу шкафчика с посудой.
Выпив три чашечки водки, Американ стал прощаться, ссылаясь на занятость, обещал вернуться вечером и вышел из дома.
- Не люблю этого хорька вонючего, - сказал он на улице. - Всегда хвалится своим богатством. "Я самый богатый на Амуре нанай! Я самый, я самый…" Где его богатство? Дурак, не знает он, что на Амуре есть нанай богаче его, да только они не хвастаются. Видел у него стулья какие, шкафчик, стол, кровать? Кровать для виду поставил, или, может, молодые на ней спят, а сам на нарах спит. Обожди, хорек вонючий, мы тоже не последние, увидишь.
- Ты тоже о богатстве любишь говорить, - улыбнулся Пиапон, - хочешь разбогатеть, а богатые почему-то тебе не нравятся.
- Много ты понимаешь! Будь богачом, но не хвались.
- Он и не хвалился.
- "Не хвалился", а видел, как важно сидит, как… Одним словом, сволочь он, хорек вонючий.
"Чего-то не поделили, что ли?" - подумал Пиапон.
- А-а, Американ, друг мой самый большой!
У дверей дома Валчана стоял высокий, широкоплечий, с черно-коричневым лицом рыбака, человек. Это был хозяин дома Валчан Перменка. Американ подошел к нему, они обнялись, похлопали друг друга по спине. Потом Валчан по-русски, за руку поздоровался с Пиапоном и пригласил их в дом.
- Катя, талу нарежь, есть приготовь скоренько, - распорядился он и, повернувшись к гостям, продолжал: - Приехали к нам вчера трое русских, двое молодые, а третий, видно, старший, с бородкой остренькой, усами, какой-то обросший, худенький и в очках. Ученые, говорит, мы, а сам интересуется такими безделушками - смешно! Здесь рядом со стойбищем есть большие камни, на них лоси, лица страшные начерчены. На некоторых завитушки точь-в-точь такие, какие наши женщины пальцами рисуют на черемуховых лепешках - дутун.
- Так в легенде же об этом рассказывается, - сказал Американ. - Как раньше на небе три солнца было, было так жарко, что камни были мягкие, как черемуховые лепешки. Вот тогда и сделали эти лица, узоры и зверей. А помнишь, в легенде, два лишних солнца убил ведь первый шаман из рода Заксоров, вот мой друг Пиапон - Заксор. Может, эти завитушки сделали Заксоры?
- Кто знает, - сказал Пиапон. - Легенда говорит, это нанай сделали.
- Теперь никто не помнит, - сказал Валчан, поднялся и принес маленькие фарфоровые чашечки, склянку водки. - Эти русские не нашли валунов, они под водой. Я им показываю, что изображено на скалах, а бородатый сомневается, говорит, это не человеческая рука сделала, это ветры, дожди сделали. В очках, четыре глаза, потому не видит, что это рука человека сделала. Старики рассказывают, что этими лицами, зверями интересовался какой-то приезжий ученый человек, несколько дней, говорят, что-то делал с ними. Умные люди, а безделицей занимаются.
- Если люди издалека приезжают, видно, эти камни цену имеют, - вставил слово Американ.
Валчан усмехнулся, странно посмотрел на друга и ответил:
- Продай их, деньги заработаешь.
- Тяжело везти в Сан-Син, лодка мала.
- А я все же немного денег получил. За то, что возил сегодня на лодке - заплатили.
Хозяин дома и гости пожелали всем родственникам, детям здоровья и выпили водку. Жена Валчана принесла тарелку мелко нарезанной талы из осетрины и опять вышла в летнюю кухонку.
"Будто нанайка", - снова восхитился Пиапон.
- Хватит говорить про камни, пусть ими бездельники занимаются, - сказал Валчан. - Ты, Пиапон, молчальник, наверно, слова от тебя не услышишь.
- Я не видел этих камней, изображений не видел, потому и молчу. Легенды говорят, что птиц и зверей на камнях выбивали нанай.
- Опять о камнях, - поморщился Валчан. - Рассказал бы, где охотишься.
- О, это удачливый охотник, лучший в наших местах, - вставил слово Американ.
- Охочусь, где придется, теперь ведь нет своих охотничьих мест.
- Это верно. Помню, лет десять назад на своем ключе я встретил двух молодых русских, они самострелы расставляли, помню, один был рыжий, другой большой, широкий.
- Где это было?
- По Анюю, в верховьях.
"Неужели это Митрофан с Ванькой были? В тот первый год они поднимались в верховья Анюя".
- По-нанайски говорил широкий?
- Да, он еще спросил, зачем я их гоню, мол, тайга большая, мест много. А ты что, знаешь их?
- Точно не скажу, может другие были, ведь теперь много русских, говорящих по-нанайски.
"Да, это были Митрофан с Ванькой", - подумал Пиапон.
- Русских все больше и больше становится, весь Амур уже заселили, теперь китайцы еще полезли, как муравьи, за ними ползут корейцы, скоро нам, нанай, места не останется на родной реке.
- Хватит места, земля наша большая.
- Хватит, говоришь? Ты что, за то стоишь, чтобы наш Амур другими народами был заполнен, как вода заполняет его осенью?
Пиапон взглянул на Валчана, увидел в глазах злые огоньки и подумал: "Чего человек злится?"
- А что, плохо это разве? Тебе плохо? Ты женился на русской, русский дом построил, на кровати спишь, за столом на стульях сидишь, у тебя в доме чисто, как в домах богатых русских. Это тебе плохо?
- Я не об этом говорил.
- Нет, ты об этом говорил. Если бы не было русских, ты бы и не знал, что можно построить такой дом и так чисто жить. Китайцы и Маньчжурии к нам давным-давно приезжают, наши деды и отцы к ним наведываются, но разве мы где построили дома, похожие на китайские? Разве жили, как живут мандарины? А ты у русских сразу все перенял.
- Хватит лаяться, не забывай, что пришел в чужой дом, - сказал Американ.
- Пусть говорит.
- Не я начал, Валчан сам захотел этого разговора.
- Русские тебе нравятся, потому что ты с ними дружишь, они тебе рубленый дом построили, - проговорил Американ.
- Да, верно ты говоришь, Американ. Я с ними дружу и буду дружить не потому, что дом построили, а потому, что они мне нравятся.
- Женишься на русской? - спросил насмешливо Валчан.
- У меня есть своя жена…
- Вторую заимей.
Пиапон уже не видел в глазах Валчана злых огоньков и решил весь разговор повернуть на шутку.
- Двух жен кормить, что десять упряжек собак кормить. Не ты их прокормишь, а они тебя съедят.
Все засмеялись, громче всех захохотал Валчан.
- А ты, как шиповник с иглами, такого даже три жены не съедят, - сказал он хохоча.
Выпили еще несколько чашечек водки. Хозяин дома и не думал разогревать ее в кувшинчике, как делали это старики в низовьях Амура, он разливал ее прямо из склянки. Пиапон почувствовал опьянение, голова стала тяжелей, в глазах помутилось, будто он смотрел на собеседников сквозь грязное стекло.
- Я к тебе по делу заехал, - слышал он голос Американа.
- О деле сейчас не говорят, - отвечал Валчан.
- Мне некогда, я к тебе по пути в Сан-Син заехал.
- Зачем я тогда тебе нужен, там все и решишь.
- За мной едут две лодки богатые, болонский и хунгаринский торговцы.
- Когда выезжают?
- Завтра - послезавтра.
Собеседники заговорили по-китайски, и Пиапон больше ничего не понимал. Американ все время горячился, а Валчан, напротив, оставался спокойным, невозмутимым. Разговор длился долго. Жена Валчана нажарила картошки, осетра, все поставила на стол и опять исчезла.
- Хватит говорить, питье протухнет, - заявил Валчан и спросил Пиапона: - Ты по-китайски понимаешь?
- Нет, - сознался Пиапон.
- Как же ты с гейшами в Сан-Сине будешь разговаривать?
- А ты русский выучил только затем, чтобы с женой говорить?
- Ну, шиповник! Настоящий шиповник, люблю таких людей. Давай, Пиапон, будем дружить с тобой.
- От дружбы с хорошим человеком отказывается только сумасшедший.
Валчан засмеялся, хлопнул Пиапона по плечу.
- Будем всегда друзьями, может, на охоту когда вместе пойдем, а?
- На охоту я всегда готов идти.
- На о-хо-т-у, - многозначительно повторил Валчан и взглянул в глаза Пиапона. - Не побоишься?
- А чего бояться, не на тигра ведь пойдем.
- Э-э, тигр что, чепуха, на нашей охоте страшнее. Ладно, пустой разговор, выпьем и пойдем продавать мою охотничью одежду. Эти трое бездельников, кроме чертовых рисунков на камне, интересуются всякими женскими и мужскими одеждами. Пойдем все трое, продадим мою одежду, потом еще будем пить.