…Время подошло к полудню, жаркое солнце беспощадно пекло голову и спину. Гида перегнулся через борт и окунулся с головой в воду.
- Ух, хорошо! - смеялся он, отфыркиваясь. Потом опять окунулся раз, второй.
- Хватит, сынок, хватит, застудишь голову, - говорила Кэкэчэ.
Токто смотрел на смеющегося сына и улыбался. Он мог сейчас пристать и подождать, пока сын выкупается, этим он принес бы ему безмерную радость, а жене тихое удовлетворение, но Токто не пристал. "Сын - охотник, а охотник должен быть сильным и выносливым", - рассуждал он.
Впереди широким ослепительным зеркалом сверкал Амур, и в нем исчезли острова, дальние берега и сопки. С правой стороны чернел Малмыжский утес, виднелись дома поселенцев, слева возвышался Серебряный утес, за которым находилась Болонь.
Лодка свернула влево в одну из многочисленных проток. Токто выкурил одну трубку - впереди показалось стойбище, выкурил другую - под днищем лодки зашуршала галька.
Оставив вещи в лодке, Токто с женой и сыном заглянул к родственникам.
- Ты всегда спешишь, всегда у тебя больше, чем у других, дела, - ворчала хозяйка дома, подавая свежую уху из сазана. - Нет, чтобы отдохнуть, погостить, всегда торопится, всегда ему некогда.
- Отдыхал, погулял в Хулусэне, больше душа не выдержит, - смеялся в ответ Токто.
Токто поел и пошел к приказчику торговца У. Старый, седой, с редкой бородкой, с постоянно бегающими глазами, приказчик переломился в пояснице при появлении охотника. Токто был, пожалуй, единственный охотник, которого побаивался сам торговец У и его помощник.
- О, мы всегда рады видеть храброго охотника у себя в торговом доме, - елейным голосом проговорил приказчик, глядя куда-то под прилавок.
- Знаю, много раз слышу. Долгу больше не потребуешь от мертвецов полоканских?
- Нет, нет! - испуганно замахал руками старый приказчик. - Ты не шути больше, храбрый охотник, эта твоя шутка всегда пугает нас, сам хозяин боится… Вот книга…
- Не показывай свою книгу, кто в ней разбирается? Все, что захотите, напишите, никто не разберется, вы это хорошо знаете. Грамотных людей нет среди нанай, вот вы и пользуетесь этим. А как вы требовали долг с мертвых, я вам до смерти буду напоминать.
- Не надо, храбрый охотник, не надо! Не вспоминай прошлое, не вспоминай. Это было так давно.
Старик все же вытащил толстую переплетенную книгу с разлинованными листами. Все страницы пестрели иероглифами, точно вороньи следы на чистом снегу.
"Боишься, - с удовольствием подумал Токто, глядя, как дрожат тонкие длинные пальцы приказчика. - Давно было, говоришь, потому можно забыть. Нет, старая росомаха, такое не забывается!"
Случилось это сразу после возвращения Токто из Харпи с больной Сиоей и Гидой. В доме кончились запасы крупы, муки, и Токто пошел к торговцу У. Торговец, как всегда, встретил его с почестями, с неисчезающей улыбкой на устах. Токто взял пудовый мешочек муки, столько же крупы, немного сахару и полностью расплатился шкурками соболей. Тут ему услужливая память напомнила прощальные слова старика Чонгиаки Ходжер: "Долг не отдал, стыдно".
- Сколько Чонгиакингаса Ходжер тебе должен? - спросил он торговца.
- Чонгиаки, Чонгиаки, сейчас посмотрю, - улыбаясь, листал торговец долговую книгу. - А что, он попросил тебя уплатить? Честный старик, хороший старик.
Эта неисчезающая улыбка на устах торговца, елейный голос и разговор, похожий на тот, когда человек говорит пустяковые слова, поглаживая спину своей собаке, взбесили Токто. Он весь побагровел, вздувшиеся вены на висках трепетно запульсировали.
- Ты, гад, сколько лет живешь на нашей земле? Наш язык выучил, на наших женщинах женат, наши обычаи знаешь! Что я тебе сказал?! Как я назвал имя старика?!
Торговец с книгой в руках отскочил от прилавка и затрясся от страха. Он был бледен как бумага на его долговой книге.
- Я что сказал?.. Ты что сказал? Я не расслышал, - бормотал он трясущимися губами.
- Как я назвал имя старика?!
- Чонгиаки, так я расслышал… Разве не так?
- Сколько тебе должен Пэсунгаса Киле?!
- А что… он тоже… это просил заплатить?
Токто медленно вытащил из ножен свой узкий стальной охотничий нож и прыгнул на прилавок. Торговец закричал истошным голосом, прикрылся долговой книгой. На его крик прибежал помощник, но тут же выскочил на улицу и заверещал на все стойбище:
- Убивают! Убивают торговца! Спасайте, спасайте, люди!
Встревоженные охотники выскакивали из фанз и бежали к торговому дому. Выбежали жены торговца и, не разобравшись толком, запричитали:
- Убили! Убили нашего кормильца!
Когда охотники вбежали в торговый дом, Токто держал смертельно бледного торговца У за грудь и медленно, отчеканивая каждое слово, говорил:
- Твое счастье, У, ружья с собой нет, было бы ружье под рукой, ты бы сейчас рядом с прадедом находился. Ножом я еще не убил ни одного зверя, потому и тебя не буду резать.
Охотники перелезли через прилавок, окружили Токто и торговца У. Кто-то слишком ретивый схватил правую руку Токто.
- Осторожно, порежешься, - предупредил его Токто и никак не мог вложить нож в ножны: руки его тряслись.
- Что случилось? Что такое? - спрашивали охотники.
Торговец не мог стоять. Как только отпустил его Токто, он сразу же свалился на пол. Его подняли, усадили на мешок с крупой. Он медленно приходил в себя. Охотники не обращали на него внимания, все столпились вокруг Токто.
- Не мог, друзья, стерпеть, было бы ружье под рукой, убил бы его, - рассказывал Токто. - Паршивый пес, с мертвых требует долг. Старик Чонгиакингаса, умирая, сказал мне, стыдно умирать, не отдав долг. Я хотел узнать, большой ли долг был. У этого торговца совести нет, он не человек, он хуже росомахи.
Потрясенные услышанным, охотники молчали, потупив взоры, один за другим выходили и расходились по домам: ни один из них не мог представить, как это можно требовать долг с мертвого человека, и многие вдруг вспомнили, как У требовал от сыновей уплаты долга умерших отцов.
На следующий день прошел слух, что торговец У решил съездить к русским властям и подать жалобу на Токто. Этот слух заставил охотников заговорить, люди вспоминали все обиды, нанесенные торговцем. В этот день ни один охотник не переступил порог торгового дома, ни один охотник не поздоровался с торговцем, ни один рыбак не принес ему свежей рыбы на уху.
Только вечером к нему зашел молодой охотник и в присутствии домочадцев заявил:
- У, охотники велели сказать, хочешь жить, как жил, живи. Не хочешь - уезжай отсюда. Если хочешь на Токто жаловаться, иди, жалуйся. Но перед тем как идти, попрощайся о детьми и женами, а лучше, сказали охотники, сразу гроб себе приготовь. Все охотники метко стреляют, чья пуля тебя настигнет, никто никогда не узнает, ни русские, ни твои друзья-торговцы. Понял? Так велели тебе сказать.
Торговец У молча выслушал слова молодого охотника, жены его тихо всхлипывали на нарах. Когда молодой охотник собрался уходить, У остановил его и сказал:
- Передай охотникам, я не знал, что старик умер.
- Врешь, весь Амур знает, что погибло все стойбище!
Молодой охотник так хлопнул дверью, что со стен посыпалась глина. Торговец никому не жаловался, он остался жить в Болони. Затаил злобу на охотников или нет, никто не мог этого сказать: он был вежлив, услужлив и вел себя так, как будто ничего не произошло между ним и охотниками. Только один Токто замечал, как бледнел он при его появлении в торговом доме, и, чтобы лишний раз пощекотать его нервы, спрашивал: "Долг не потребуешь?.." Токто видел, как злился торговец, и рассуждал: "Когда собака злится, ее надо еще больше дразнить, а когда бросится на тебя - одним ударом прикончить".
…Токто ненавидел торговца, но и без него не мог обходиться.
- Дай мне мешочек муки, мешочек крупы, сахару, - сказал он помощнику торговца. Получив продукты, он выехал в свой летник на озеро Болонь.
Солнце еще высоко висело над стеклянной гладью озера, когда лодка Токто обогнула мыс Нэргул. Каждый раз, когда Токто возвращался с Амура, он с нетерпением ожидал того момента, когда перед ним как бы распахивалась огромная дверь и открывался захватывающий дух простор озера. И каждый раз Токто не мог удержаться и издавал тихий возглас изумления, восхищения. Он любил простор и красоту озера. Любил его тихим и задумчивым, как сейчас, ослепительно гладким и спокойным, а когда оно сердилось, пенилось и по нему бежали волны высотой с самую высокую фанзу, он восхищался его силой. Как тогда шумит оно! Дух захватывает.
Токто направил лодку напрямик через озеро к мысу Большой Ганко, уселся поудобнее и запел песню, в которой рассказывал о своей любви к большому озеру Болонь, которое ласково и щедро к нему, потому что каждое лето не жалеючи отдает ему вкусных сазанов, муксунов, и он вдоволь на зиму готовит рыбий жир, а когда есть рыбий жир, то ноги охотника вдвое быстрее бегают, догоняют любого зверя, когда Токто поймает много соболей, у него будет много муки, крупы, сахара, он сможет сшить новые халаты жене, сыну и себе.
Солнце все ниже и ниже опускалось, лодка была на середине озера, когда оно скрылось за горами.
- Папа, ты видел, сколько сегодня муксунов поднялось? - перебил песню отца Гида.
- А ты видел?
- Видел. Как мы выехали на озеро, так они туда-сюда убегали от нас.
- Сегодня хорошая погода, солнце, ветра нет, муксун должен был подняться.
- Папа, разреши, я немного пошумлю, может, они запрыгают и в лодку попадут.
- Не надо мирных людей пугать, они тоже отдыхают, гуляют, веселятся. Когда понадобится, тогда и попугаешь. На случай не надейся, надейся на свои глаза и руки.
Сумерки быстро сгустились, сперва почернел берег, сопки отчетливо вырисовывались на светлом небе, а чернота берега быстро приближалась к середине озера, захватывала водную гладь, но стоило лодке подойти, как она отступала назад, будто какая невидимая сила отталкивала это черное полотно.
- Папа, смотри, костер зажгли! - обрадованно закричал Гида. - Значит, Богдан вернулся!
На мысе Большой Ганко горел костер.
"Пота с Идари вернулись, - подумал Токто. - Богдан вернулся, ох как соскучился по нему!"
Гида начал грести во всю силу, подталкивал впереди сидевшую мать, требовал, чтобы и она гребла сильнее, ему не терпелось быстрее увидеть друга, с которым он рос, как с братом, ел за одним столиком, спал на одной постели.
Но зря спешил Гида, напрасно волновался Токто: костер разжег русский из села Тайсин, недавний знакомый Поты и Токто.
Странный человек был этот русский, ездил он один на большой русской лодке, обмазанной какой-то черной густой, худо пахнущей жидкостью, которая застывала на холоде, а на жаре смягчалась и липла. Дрянная жидкость! А русский говорит: "Это смола, чтобы лодка не текла". Зачем обмазывать лодку, когда можно законопатить мхом - и все. Свою лодку он называет то кунгас, то баркас и хвастается, что может на ней переплыть озеро в любой шторм.
Как-то Пота разговорился с ним, начал расспрашивать, откуда он приехал, что тут на озере делает, как живет, если не умеет ловить рыбу и бить зверей. Русский засмеялся и ответил, что хотя не умеет ловить рыбу и зверей бить, зато знает грамоту, умеет читать и писать. Но Токто не мог понять, как можно на это жить: другое дело, если ты торговец или русский начальник, тогда тебе все просто.
- Никакой я не начальник! Наоборот, русские начальники меня взяли да сослали сюда. Живу теперь в селе Тайсин, а раньше жил в городе, работал.
Потом он долго и непонятно рассказывал, где он работал. Токто кое-как понял, что он работал в большом доме, где книги делают. Он плохо понимал по-русски, и к тому же русский рассказывал о таких вещах, которые никак не укладывались в голове. Видимо, и вправду этот русский очень грамотный человек.
…Русский вышел их встречать.
- Токто, это ты вернулся, - обрадованно воскликнул он. - Ну, здравствуйте, здравствуйте все.
- Дорастуй, - ответил Токто и подумал: "Нехорошо получается как-то, он запомнил мое имя, а я не помню, как его зовут, даже фамилию забыл".
Токто с Потой в шутку звали нового своего знакомого "Кунгасом", но Токто сейчас не решался его так называть.
- Как съездил, хорошо погостил? - допытывался русский.
- Хоросо, хоросо.
Токто было досадно, что не знает русского языка.
- Я сегодня не удержался дома, сел в свой кунгас и покатил по озеру. Был у якутов, что живут на Черном мысу, отличнейшие мастера! Ружья чинят, паяют, латают и бог его знает, что еще делают.
- Якуты хоросо, - сказал Токто, чтобы только не молчать.
- Учись, Токто, русскому языку, обязательно учись, ты скоро будешь жить рядом с русскими. Вот Пота выучил язык, говорит, все понимает.
- Да, Пота понимай.
- Когда он сюда возвращается?
- Знай нет.
Кэкэчэ, как только сошла с лодки, перетаскала вещи в хомаран и сразу принялась готовить ужин. Ей помогал Гида, принес воды, дрова. Он очень расстроился, не встретив на берегу своего друга Богдана.
- Ничего, Токто, наверно, скоро вернется Пота, тогда мы продолжим наши беседы. Ох и шутник же этот твой браг, насмешник. А рыбу я сейчас ловлю не сетями, конечно, удочки приспособил, якуты мне крючки сделали. Сегодня больше десяти карасей поймал, да такие крупные, ну просто лапти. Уху сварил в полдень, сделал жаркое на вертеле, да не умеючи так обжарил, что карасиные бока обуглились. Вот еще поживу с вами, тогда всему научусь, это в жизни очень пригодится.
Токто слушал речь знакомого и только четвертую часть его слов понимал. Чтобы собеседник не принял его за неучтивого хозяина, он кивал головой и поддакивал.
"Язык надо выучить, живем рядом и земля наша общая, из одной реки, из одного озера воду пьем, потому должны знать друг о друге все, а чтобы знать, надо понимать язык", - думал Токто.
- Ну, Токто, спать пора мне, пойду лягу в свом кунгасе.
- Надо кушай, спать не надо.
- Спасибо, я только что поел уху. Сыт, друг, сыт.
- Нет, кушай надо. Нет.
Токто удержал знакомого, накормил подоспевшим ужином. "Спать, говорит, как же я тебя отпущу спать, если ты не поел у меня ничего, какой же я нанай, если отпущу тебя, не угостив тем, что есть у меня", - думал он, лежа в постели.
- Ничего, сейчас я не пропаду с голоду, удочки есть, - смеялся он, прощаясь.
Погода по-прежнему стояла ясная, безветренная. К полудню Токто столкнул оморочку, посадил сзади себя Гиду и выехал на озеро бить острогой муксунов.
А когда вечером он вернулся с полной оморочкой муксунов, почти враз с ним к берегу пристала лодка Поты. Идари и Кэкэчэ бросились друг к другу, обнялись.
- Где Богдан? Дядя, где Богдан? - теребил руку Поты Гида.
Токто даже не подошел к лодке, он стоял возле оморочки и не двигался с места.
- Где Богдан? - спросил он, когда Пота подошел к нему.
- У дедушки остался погостить, - как можно небрежнее ответил Пота.
Токто устало сел на борт оморочки.
- Зачем оставил?
- Сам он захотел остаться.
- Теперь он уже не твой сын, Баоса не вернет его.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Всякое слово, сказанное даже в шутку, сразу становится известным нескольким женщинам, и не успеет охотник, вымолвивший слово, выкурить трубку, как его услышит все стойбище, а к вечеру, смотришь, оно уже доберется и до соседнего стойбища. И попробуй теперь найди, кто первым вымолвил его. Так случилось и с Баосой, уважаемым охотником, отцом четырех сыновей и двух дочерей.
Кто-то из няргинцев сказал однажды: "Старик Баоса впал в детство". Может, сказано было без алого умысла, в порядке шутки, но кто теперь в этом разберется? Не прошло и трех дней, как по всему среднему Амуру от стойбища Эконь внизу и до стойбища Дада вверху прошел слух: "Старик Баоса из Нярги, тот Баоса, у которого десять лет назад разрушился большой дом, у которого младшая дочь убежала с молодым охотником, впал в детство. А какой был крепкий старик! А какой был крикун, ведь его звали Морай-мапа".
По всему среднему Амуру знали Баосу, многие охотились с ним вместе, встречались на рыбной ловле, приезжали к нему, когда он держал у себя священный жбан, а многие знали понаслышке.
Слухом переполнен Амур, и этот слух, в отличие от тех громоздких коряг, которые могут плыть только вниз по течению, упрямо поднимается вверх против течения. Баоса не слышал, что говорят о нем, не замечал сочувствующих глаз няргинцев и продолжал, как ни в чем не бывало, возиться с детворой. Теперь он редко встречался со стариками, с которыми недавно любил посидеть рядышком, помолчать, повспоминать прошлое. Постоянными его спутниками в поездках на рыбную ловлю, неизменными собеседниками стали Богдан и Хорхой. Оба мальчика так привязались к деду, что не отходили от него ни на шаг. Даже есть садились вместе за один столик, чего в молодые годы Баоса не позволял ни одному из четырех сыновей: дети и женщины ели то, что оставалось от мужчин-охотников.
Баоса, который из тайги после зимней охоты привозил сыновьям по одному луку и с десяток стрел, теперь без устали мастерил внукам самые прочные луки, самые красивые, разукрашенные стрелы, певучие и свистящие, со стальными наконечниками на зверьков и толстыми набалдашниками на птиц. Он вместе с внуками ходил в ближайшую тальниковую рощу, учил их подкрадываться к птицам и радовался вместе с мальчиками, когда их стрелы сбивали птиц. Когда Хорхой подстрелил свою первую птицу, он устроил праздник первой добычи - эйлэн. Богдану, хотя он и убивал лосей, было так же интересно, как и маленькому Хорхою, выслеживать мышей, бурундуков, подкрадываться к птицам и стрелять в них. Старик учил мальчиков по поведению птиц находить их гнезда, но разорять гнезда не разрешал.
- Они тоже люди, должны вырасти, когда станут большие, тогда делайте с ними, что хотите, - говорил он.
Но однажды, когда Богдан подкрался к лесной певунье, маленькой пташке, залюбовался ее красным оперением, заслушался пением и, пожалев, не выстрелил, Баоса разозлился. Он кричал на внука, как прежде кричал на детей. Богдан молча выслушал деда и сказал:
- Дед, она такая красивая, так хорошо пела…
- Лось, которого ты убил, не был красив?! - продолжал кричать Баоса. - Но ты его убил, убил потому, что тебе мясо его надо было, потому что тебе есть надо! Какая может быть жалость, когда ты свой желудок наполняешь их мясом?
- Эту птичку мы не съели бы.
- Ты для чего сюда приходишь? Для чего бьешь этих маленьких птиц? Ты разве съел хоть одну?
- Нет.
- Не съел и никто их не ест. Но ты на этих птичках оттачиваешь свои глаза, набиваешь руки. Сегодня метко будешь сбивать их, завтра еще метче будешь сбивать съедобных птиц и зверей. Ты не забывай, что еду себе будешь добывать только своими глазами, руками и ногами.
Богдан не обиделся на деда, а Баоса вдруг замолчал и немного погодя виновато проговорил:
- Так меня учили, так нужно, - он еще помолчал и тем же виноватым тоном добавил: - Тебе жить надо, я хочу, чтобы ты стал самым лучшим охотником. Ладно, забудь! Поехали на одно озеро, там утята уже подросли. Поймаем, сколько сможем, и будем откармливать.