- Выехали мы из этого русского села и поплыли до дому, не останавливаясь, день и ночь плыли. Когда однажды опять начали вспоминать нападение хунхузов, все вспоминали как было, кто где был, что видел. Наши караульные спали, их, спящих, связали и оставили в лодке, потом их старик из фанзы развязал. Многие молодые охотники убежали в кустарники и там спрятались. Американ прятался со мной вместе под нарами. Старик со старухой тоже говорили, что прятались под нарами. Только почему-то старик и старуха были в тех же вчерашних халатах и халаты их были чистые, а мой халат был весь… сами знаете, что бывает под нарами, если щенки там живут. Американ тоже в то утро был чистый. Потом один караульный говорит: "Американ, а чего ты так громко кричал, кого ругал?" - "Я никого не ругал", - говорит Американ. А караульный говорит: "Ты кричал, говорил по-китайски". Потом я слышал, как один хунхуз что-то по-нанайски сказал и Американ только посмеялся над ним. Все, говорит, это ему от испуга показалось. Караульный был охотник из Диппы, молодой храбрый человек. Он всю дорогу твердил, что один из хунхузов говорил по-нанайски. Потом мы решили, может, этот хунхуз маньчжур, а маньчжуры многие знают нанайский язык.
- Своих зачем оставили. Надо было лучше искать, - заговорили охотники. - Это уже под утро было, роса выпала, а по росе, что на снегу, следы видны.
- По росе я искал, - ответил Холгитон. - Столько было следов, разве найдешь? Наши охотники прятались в кустах, бегали, петляли, как зайцы перед лежкой, вся трава была истоптана, ведь хунхузы тоже бегали там, искали спрятавшихся.
Охотники замолчали, и каждый обдумывал, как бы он поступил, если бы находился на месте Холгитона. Женщины, притихшие было во время рассказа Холгитона, опять запричитали. Мужчины закурили, посидели еще немного и стали расходиться по одному. Чем они могли помочь Дярикте и Баосе? Будь это где-то в стойбище Болонь, Хунгари или хотя бы дальше, они, бросив все дела, поехали бы на розыск. Конечно, нет сейчас никакой надежды найти Пиапона живым, но надо разыскать хоть останки: такого человека, как Пиапон, нужно хорошо похоронить. Он при жизни много добра принес людям, нельзя допустить, чтобы он после смерти ходил по белу свету и в буни, как неприкаянный. Но что тут сделаешь, Пиапон потерялся в верховьях Амура, выше города Хабаровска, туда на самой быстроходной оморочке десять дней подниматься. Ничем не помочь Дярикте и старому Баосе. Охотники разошлись, в доме остались только близкие Пиапона да Холгитон с Гангой.
- Американ говорил, есть надежда, что русские его разыщут, - начал робко Калпе.
- Пустой он человек, - хмуро проговорил Холгитон. - Чтобы душу облегчить, говорил.
- А может, его и вправду нашли, - поддержал брата Дяпа.
- А если поехать туда, на железном пароходе, - предложил Калпе.
- Может, и прав Калпе, - сказал Полокто. - Может, поехать в Хабаровск, там у властей разузнать. Только денег много потребуется.
- А где их взять? - спросил Дяпа.
- Я знаю, как денег достать, - заявил Полокто. - Надо привезти сюда священный жбан, за моление брать деньгами, так делает дядя Турулэн.
Баоса не проронил ни слова за весь этот разговор, но, услышав о жбане счастья, о Турулэне, насторожился.
- Кто тебе сказал, что Турулэн деньги берет? - спросил Баоса.
- Я сам видел своими глазами.
- Не верю я тебе, - жестко сказал Баоса. - Не о жбане надо думать. Брат твой родной погиб, а ты о жбане, о деньгах думаешь.
Баоса сердито выбил пепел из трубки, засунул ее в грудной карман, слез с нар и вышел на улицу. Ему хотелось побыть одному, посидеть на берегу Амура-кормильца. А когда горе нагрянет на нанай, Амур и успокоит его и утешит.
Старый охотник вышел на берег реки, сел на перекладину лодки. Кругом песок был испещрен человечьими следами: на этом месте приставал Американ, здесь выгружали привезенное Холгитоном добро. Будь жив Пиапон, и его след остался бы на песке и старому Баосе не пришлось бы сейчас сидеть на лодке и думать тяжелую думу.
"Как же получилось так, что нанай бросил своих товарищей и поспешил в объятия жены? Нет, Баоса не оставил бы своего товарища, он вернулся бы с русскими и разыскал его. Живого или мертвого он разыскал бы. Эх, Американ, человеческая жизнь намного короче ствола кедрача, ты тоже состаришься, ты тоже многое испытаешь, может, тоже потеряешь взрослого сына. Когда дети уходят младенцами - жалко, они были вроде бы твоей игрушкой, живой и веселой. Пожалеешь несколько дней, подумаешь, что они еще ничего не сделали на земле, и успокоишься. А вот когда уходит от тебя взрослый сын, твой кормилец и поилец, это больно, это разрывает на куски сердце. Ты это еще поймешь, Американ! Когда твоего взрослого сына похоронят на чужбине, ты попомнишь мои слова!"
Баоса дышал прерывисто и тяжело, он не замечал, как текли слезы по его морщинистому, землистого цвета лицу.
"Будь ты проклят, Американ. Пусть тебя растерзают такие же злые, жадные и хитрые люди, как ты сам! Пиапон, сын мой! Зачем ты только доверился этому человеку-росомахе? Почему не захотел послушать моего совета? Поехал в чужие земли. Лучше бы я погиб вместо тебя. Мне, старику, пора уходить к верхним людям, а тебе еще надо было жить да жить… Ты же был великий охотник. Звери, переходя твою охотничью тропу, проливали слезы. Тебе еще ходить да ходить надо было по тайге. Ты же был лучший рыболов, рыбы, обходя твои сети, попадали под твою острогу, тебе еще ловить да ловить надо было их. На кого ты оставил своих детей, жену? На подходе кета, кто же им, сиротам, заготовит юколу? Поторопился ты уйти в темный мир, рано слишком ушел…"
Баоса услышал приближавшиеся шаги и вытер рукавом халата слезы. К нему подошел Холгитон.
- Отец Пиапона, - сказал он после долгого молчания. - Я много молился, просил вернуть твоего сына. Полным ковшом слез даже синяка не излечишь, а человека и подавно не оживишь. Молиться надо. Я в Сан-Сине учился у ламов новой молитве, у них каждый дух имеет свое лицо. Я привез много мио, этому мио надо молиться. Пойдем ко мне, маленечко выпьем, потом я дам тебе мио, и ты будешь молиться. Я заставил всех охотников купить мио, все привезли, в вещах Пиапона тоже должны быть, надо сказать Дярикте, чтобы повесила одно мио в доме и молилась.
Баоса молча пошел рядом с Холгитоном.
В доме Холгитона собрались гости, на нарах сидели уважаемые в стойбище старики, пожилые охотники, перед холодным очагом - старухи. Жена Холгитона Супчуки с помощью Годо сварила просяную кашу, приготовила фасоль, свежую рыбу, отварила мясо и суп из копченого мяса. Как только Холгитон сел на свое место, Годо подал ему столик и начал расставлять вкусную еду.
Холгитон тем временем продолжал рассказывать о пагодах, ламах и мио.
- Мио можете дома держать, можно в сундуке, можно повесить на стене. А лучше всего построить в тайге маленький домик для мио и там хранить его, туда ходить молиться.
- Так что же, выходит пиухэ не потребуется?
- Да пусть стоит твой пиухэ, рядом поставь домик мио. Что они подерутся, что ли? Хочешь - молись мио, хочешь - пиухэ, можно одновременно тому и другому.
- Что же выходит? Шаманы не нужны больше?
- Выходит, мы будем своему эндури молиться, по-русски креститься и молиться еще мио?
- Э, брось ты, будто ты крестился когда.
- Крестился.
- Да, когда поп приезжает в стойбище. Когда его нет, ты не вспомнишь о русском боге.
Только Баоса не вступал в разговор.
"Может, на самом деле отправить Калпе в Хабаровск, - думал он, - может, тело брата разыщет или узнает, где его похоронили. А может, поехать в Малмыж, попросить Митропана переговорить с русскими начальниками, они же могут между собой на расстоянии письмами разговаривать. Эх, сын, родной Пиапон, сидели бы сейчас вместе, выпивали бы… Пиапон, сын мой!"
Баоса плакал.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Он лежал на мягком влажном мху, и над ним шелестела листвой тонкая березка. О чем говорили листья березки? О любви, конечно!
- Милый, мы всю жизнь будем рядом. Я так люблю тебя…
Кто же это говорит? Неужели листья березки?
- Я так люблю тебя…
Ах да, это же моя любимая Бодери! Но я женат на Дярикте, у меня дети уже взрослые.
- Мы всю жизнь будем вместе…
Как же вместе? Я же женат на Дярикте, ты забыла, Бодери, нам ведь не разрешили жениться, тебя насильно отдали за другого молодого охотника. Неужели ты вернулась ко мне? Насовсем вернулась? Бодери, любимая моя, я тебя так ждал, я о тебе так много думал! Ты моя, Бодери, слышишь, ты моя! Родная, ложись рядом, не дави на голосу, ложись рядом. Как хорошо греет солнце, чувствуешь, как припекает щеки, будто ласкает.
Пиапон вдруг почувствовал сильную боль в затылке, голову ломило, казалось, ее зажали огромными щипцами и давили, давили беспощадно. Он застонал и открыл глаза. С лазурной голубизны неба на него глядело ослепительное солнце.
С левой и с правой стороны стеной стояла высокая густая трава, в ногах зеленела листьями низкая кривобокая березка.
"Только милой Бодери нет, - подумал Пиапон. - Значит, это был сон".
Пиапон с трудом поднял руку, стряхнул с лица и шеи муравьев, попытался приподнять голову, но не смог. Глаза снова заволокло черным туманом, за которым скрылось яркое солнце.
- Этот тоже готов, - услышал Пиапон далекий голос, приходя в себя.
Он с трудом открыл глаза, над ним наклонялись двое русских солдат.
- Глянь, жив, - проговорил один из них. - Зови ребят.
Пришли еще двое, они бережно уложили Пиапона на шинель и вчетвером понесли на берег. Остановились они возле фанзы стариков, которые вчера гостеприимно встретили охотников.
- Ваше благородие, разыскали еще одного. Этот жив! - доложил один из солдат. К Пиапону подошел офицер, наклонился над ним.
- Не осмотрели? Куда ранен? - спросил он.
- Кажись, в голову, ваше благородие.
Офицер приказал забинтовать рану, и, когда солдаты кончили бинтовать, он сел рядом с Пиапоном.
- По-русски говоришь? - спросил офицер.
- Да.
- Когда напали на вас хунхузы?
- Ночью.
- Сколько их было?
- Не знаю.
- Так. А сколько вас было?
- Восемнадцать.
- Скажи, это ваши? Приподнимите его, - приказал он солдатам. Солдаты исполнили его приказ. Пиапон взглянул на два лежавших на траве трупа и узнал своих товарищей, один из них был тот юноша, который заболел в Сан-Сине.
- Да.
- Как их зовут? Из каких стойбищ они?
Пиапон ответил и закрыл глаза. Офицер записал ответ Пиапона, отошел от него и заговорил по-китайски со стариком, хозяином фанзы. Старик что-то бормотал в ответ.
- Во всяком случае, он не походит на сообщника хунхузов, - сказал кому-то по-русски офицер.
Пиапон не мог повернуть голову, чтобы разглядеть собеседника офицера.
- Он хитрее, чем вы о нем думаете.
- А мне кажется, он сообщник разбойников. Надо, поручик, установить слежку за стариком. Неужели в эти края вернулся со своей бандой Лю Си Чи?
Офицер еще долго говорил со своим собеседником, который, по-видимому, был старше его по чину, потом он приказал вырыть могилы и похоронить двух молодых охотников, павших от рук хунхузов.
Тем временем солдаты накормили Пиапона, отнесли на катер и уложили в просторном кубрике. Вскоре корпус катера задрожал, заработал мотор. Пиапон вновь потерял сознание и пришел в себя, когда на него дохнуло свежим ветерком и прохладой. Его выносили из катера.
Был вечер, сумерки сгустились, стало совсем темно. С Амура дул теплый влажный ветерок. Только очень хотелось пить.
- Потерпи, дорогой, потерпи трошки, скоро приедешь в гошпиталь и тебе все подадут, дамочки в белом будут за тобой ухаживать, одно удовольствие! - отвечал какой-то говорливый солдат.
Пиапона положили на солдатскую двуколку и повезли. Когда двуколка поднялась на сопку, Пиапон увидел Амур, который лежал перед ним, изогнувшись серебряной дугой к западу.
"А ведь это Бури - Хабаровск, - подумал он. - Только здесь Амур изгибается как лук".
Двуколка катилась по улицам города, но Пиапон видел только верхние этажи высоких домов и крыши одноэтажных деревянных домов. Солдаты привезли его к большому каменному причудливому зданию, сдали санитаркам и, попрощавшись, уехали.
Пиапон опять рассказывал, кто он такой, откуда, как получил ранение, потом стригли его волосы, брили острой бритвой, помыли горячей водой.
Потом Пиапону перевязывали голову, а он принюхивался к незнакомым запахам, пытался определить, чем пахнет и откуда, но острая боль в затылке отвлекала его, голова кружилась, в глазах все еще стелился густой туман. Даже думать было трудно.
- Большая потеря крови, - сказал осматривавший Пиапона мужчина во всем белом.
После этого его отвели в большую комнату, уложили на узкую жесткую кровать. И он опять потерял сознание.
…Где-то далеко звенели бубенчики-колокола ямщичьих лошадок, они все ближе и ближе. Нет, это не ямщик, это ехал какой-то большой начальник, укутанный в мягкий и теплый тулуп. Начальник торопился по своим важным начальничьим делам, не велел останавливаться, и лошади снежным вихрем промчались мимо. Опять наступила тишина. А ветер дует в затылок… Почему только в затылок? Вот опять зазвенели бубенчики-колокольчики. Это возвращался важный начальник. Остановил лошадей, высунул голову из теплого тулупа. Э, да это же тот офицер, который погнался за хунхузами.
"Как зовут тебя? - жестко спросил офицер. - Откуда ты? Сколько было вас? Где хунхузы? Сколько было их? Не знаешь? Как это не знаешь? Тебя они убили, а ты не знаешь? Да какой же ты охотник после этого! Ты не охотник! Ты не охотник! Ты не охотник!"
Пиапон открыл глаза и увидел, что над ним стоят двое людей в белом. Он хотел пошевелить рукой, но рука была так тяжела, что он еле сдвинул ее с груди на живот. Во рту пересохло. Один из мужчин подал воду. Пиапон сделал глоток, второй и почувствовал облегчение.
Мужчины в белом ушли, а немного погодя пришла женщина и начала с ложечки кормить Пиапона.
Через два дня его перевезли в прежнюю палату, где он лежал в первый день прибытия в больницу. С этого дня Пиапон стал поправляться, через полмесяца он впервые встал на ноги и испуганно сел на кровать: ноги были словно чужие, слабые и противно дрожали. Его сосед справа, бородач Кузьма Полухин, бодрил:
- Ничего, друг, бывает. Давай смелее, смелее. Держись за спинку кровати, сделай шаг, второй. Хорошо.
Пиапон прошел до дверей и обратно и в изнеможении опустился на кровать.
"Как же я буду охотиться?" - с тоской подумал Пиапон.
- Устал? - сочувственно спросил сосед слева молодой русоголовый парень, звали его Илюшей. - Ты, наверно, раньше не болел, потому так страшишься, аж побелел.
Пиапон да самом деле не помнил, болел он когда или нет, легкую головную боль он не признавал за болезнь, резь в желудке от худой пищи переносил на ходу, а других болезней он не знал.
Отдохнув немного, он опять встал на ноги и повторил тот же путь, который только что проделал. Больные уважительно смотрели на него.
- Упорный человек, - сказал один.
- Охотник, - добавил другой.
- Молодец ты, Петр, молодец, - хвалил Кузьма, он перекрестил Пиапона в Петра.
"Больше ходить, меньше лежать", - думал Пиапон.
Вечером у него подскочила температура, и доктор запретил ему вставать.
- Доктор, пускай меня домой! - попросил его Пиапон. - Моя уже вставай на ноги, ходи. Больше моя не могу здесь лежать. Как лежать, когда нада ходи? Надо юкола зима готовить, детей кормить, сам кушай.
- Не могу отпустить, пока рана не заживет, - ответил врач. - И температура у тебя подскочила.
Пиапон, честно говоря, никак не мог понять назначения этих стеклянных трубочек. А когда Кузьма объяснил ему, что этой трубочкой проверяют повышение или понижение жара человеческого тела, он улыбался и отвечал, что у каждого человека поднимается жар, если он будет бежать на лыжах вслед за лосем, это можно определить и без трубочки.
- Доктор, пускай домой, - продолжал он уговаривать.
Доктор подумал и сказал:
- Как ты вернешься домой без косы?
- Да, эта худа, - ответил Пиапон, подумав.
- Вот видишь, надо тебе лежать у нас, пока у тебя не вырастет новая коса.
Доктор не удержался и улыбнулся. Но Пиапон не заметил улыбки доктора, он всерьез воспринял его слова.
"Да, без косы не бывает охотника, - думал он. - Все наши предки ходили с косами, без косы нет удачи ни на охоте, ни на рыбалке. Да и мужского вида нет без косы, голова круглая, волосы в разные стороны торчат - точь-в-точь как кочка на болоте. Но волосы я могу отрастить и дома, зачем мне из-за этого здесь лежать?"
Пиапон хотел высказать эту мысль, но доктора уже не было в палате. Так Пиапон остался в больнице. Через несколько дней, когда спала температура, ему разрешили опять вставать, делать недолгие прогулки по палате, по коридору. Тут он и познакомился со многими больными. Известно, выздоравливающие больные - самый разговорчивый народ.
После выздоровления Кузьмы на его место положили худого, тоже бородатого человека, у которого болела правая нога. Илюша объяснил Пиапону, что у нового соседа опасная для жизни болезнь ноги, если сейчас же не отрежут ногу, то человек умрет.
- Как будут резать кость? - поинтересовался Пиапон.
- Пилой распилят, - ответил Илюша.
- Обыкновенной пилой?
- Да. Только она чистая, и только для человеческой кости.
Через несколько дней Пиапон своими глазами увидел, что нога соседа была отрезана выше колена. "Пожалуй, Илюша прав, кость топором не перерубишь, она трещину даст, - подумал Пиапон. - Но как можно живого человека ногу распилить?"
Бородач с ногой-обрубышем еще не начал вставать с кровати, когда рядом с ним положили нового тяжелобольного. Илюша-всезнайка сообщил Пиапону, что у больного неладно то ли с желудком, то ли с кишечником, одним словом, ему будут вскрывать живот и вырезать болезнь, Илюша был хороший малый, неунывающий весельчак, честный и правдивый. Пиапон подружился с ним и потому ему верил.
- Сделали операцию, - сообщил на второй день Илюша.
Больной тяжко стонал, метался в бреду, и Пиапон мысленно прощался с ним. "Если человек так и так умирает, зачем ему резать живот? - думал он. - Может, они хотели, чтобы он скорее умер? Это тоже не по-человечески".
Но, к его удивлению, больной к вечеру проснулся, перестал стонать, на следующее утро разговаривал с соседями, ел, пил со всеми вместе, а через несколько дней встал с кровати и неуверенно прошел по палате. Пиапон не верил глазам, ему казалось, что честный и правдивый Илюша на этот раз соврал. Прошло еще несколько дней, Пиапон познакомился с "распоротым животом", как он назвал незнакомца, и тот начал рассказывать, как все выздоравливающие, историю своей болезни, показал большой красный шов. Пиапон был потрясен. "Ох и русские! Какие у них головы!" - восхищался он врачами.
Он давно поверил силе русских докторов, которые намного лучше шаманов вылечивают всякие болезни, сам видел, как лечил больных его друг доктор Харапай, но он никогда не думал, что эти же русские доктора вылечивают больных при помощи ножа, пилы, отсекая этими предметами болезни от здорового тела.