- Был молод, ходил на охоту, бывал на Амуре, неплохо соболь шел на мои самострелы. Но однажды, годов двадцать назад, меня в тайге встретили китайцы-хунхузы, отобрали всю пушнину, избили так, что я еле дополз до дома и целый год не вставал с постели… Людей шибко много, всем хочется жить, есть, детей кормить, каждый как может пищу добывает.
Молодые охотники переглянулись, они не поверили седому старику.
- Людей убивать… так пищу добывать? - спросил один из них.
- Да, так. Если человек не умеет или не хочет рыбу ловить, пушнину в тайге добывать, что ему делать? Ему легче человека убить и обобрать его.
Старик был совершенно невозмутим. Он говорил все это спокойно, будто рассуждая о самом обыденном деле, как о завтрашнем рыбном лове. Это его каменное спокойствие и приводило молодых в недоумение.
- Врет старик, - шепнул Пиапону один из молодых охотников.
Пиапон слушал старика и тоже верил и не верил ему.
"Старик прожил долго, жил среди всяких людей, и с ним на самом деле могли быть всякие случаи, - рассуждал он. - Могли у него отобрать пушнину. Но вот чтобы люди специально убивали других людей только из-за добычи, денег… Ведь они же люди!.. Как можно убить человека всего лишь из-за трех соболей?"
- У нас здесь много людей, которые хотят без труда пожить, - продолжал старик, - хотя ворам руки, головы отрубают, а все равно воруют. Всякие торговцы и другие бездельники нечего не делают, а всегда сыты.
- Торговцы много работают, много ездят, - сказал Американ.
Старик ничего не сказал в ответ, допил чай, ополоснул пиалу горячей водой и отдал Холгитону.
- Будьте осторожны, - сказал старик поднимаясь и заковылял к своей лодке.
- Наврал старик, все наврал, - сказал один из молодых охотников, когда лодка скрылась за тальниками.
- Молод еще, поживи с его, - проговорил Холгитон.
С Холгитоном, самым старшим в халико, никто из молодых не вступал в пререкания: старший есть старший. Охотники собрали пожитки и столкнули халико.
Подъезжали к городу Сан-Сину вечером. Солнце еще высоко висело над дальними сопками, и его косые лучи ласкали лица гребцов.
Пиапон с замирающим сердцем приглядывался к незнакомому городу, низким лачужкам на окраине, к высоким пагодам с затейливыми крышами в центре. Перед ним лежал город, куда он стремился, о чудесах которого слышал из уст десятка рассказчиков. Что же он найдет в нем? Увидит ли сказочные чудеса хитрых и ловких фокусников, изумительные звезды, которые расцвечивают, как рассказывали, черное ночное небо в яркие цвета и ночь превращают в красочный день? А еще хвалили китайскую еду: пампушки со сладкой фасолью, лапшу-пантуси.
- Приехали, Пиапон! - выдохнул Американ. - Эх, погуляем!
Гребцы тоже были в ударе, вода под их веслами кипела, как в котле с рыбацкой ухой. Холгитон не отставал от молодых гребцов, он, казалось, тоже помолодел, разгладились морщины на лице, глаза горели задорным огоньком.
Набережная города, заполненная плоскодонками, джонками и различного рода крупными посудинами, казалось, тянулась бесконечно. Но берегу толпился, шумел народ. Ни Пиапон, ни Американ не знали, где им остановиться.
- Эй, храбрые охотники, приставайте здесь! - раздался голос из толпы.
- Здесь! Здесь! - закричали другие.
Пиапон смотрел на них, и ему вдруг показалось, что он попал в шайку споривших торговцев, которые не могли между собой сговориться о цене на мех. Американ прислушался к голосам споривших и усмехнулся одними губами.
- Приставай, - сказал он.
Когда лодка уткнулась тупым носом в песок, ее тут же окружили встречавшие, ухватились за борта и вытянули на мягкий песок.
- Откуда вы, не найхинские? - спрашивали одни на ломаном нанайском языке.
- Лондонских нет? А Ойтанские Бельды есть? - теребили за рукав другие.
Высокий худощавый китаец побрел по воде на корму, улыбнулся, обнажив желтые лошадиные зубы, и обратился к Пиапону, принимая его за старшего.
- Озерские храбрые, добрые охотники есть среди вас? О, я там бывал у них, в Гогда Мунгали был, в Полокане был. Там все мои друзья, все друзья. Я бы узнал их, но только много времени прошло, лет десять прошло, как я у них побывал, глаза состарились.
Пиапон с удивлением слушал торговца и не знал, что ему ответить. Ему было приятно, что торговец, посетивший десять лет назад амурских нанай, говоривший на его родном языке, обратился именно к нему. Но он не знал ни одного озерского охотника, кроме Поты, мужа своей сестры Идари и его названого брата Токто.
- Озерских среди нас нет, - ответил Пиапон. - Может, они приехали с болонским торговцем У.
Торговец криво усмехнулся.
- С этим У дел не имею. Если кто приехал, то у него остановился. А я хотел встретить храбреца, который сам приехал, без хозяина-торговца, я хотел его встретить так, как он меня встречал в стойбище. Угощал бы, поил, спал бы он у меня, как спит мандарин. Эх, угостить хотел, все приготовил, - торговец снизу вверх взглянул на стоявшего на корме Пиапона. - Может, ты, храбрый охотник, пойдешь ко мне? Я все…
- У нас есть свои знакомые, - оборвал его на полуслове Американ. - Сейчас они сюда придут.
Торговец опять усмехнулся, меж бескровных старческих губ зажелтели зубы. Он ничего но ответил и медленно побрел на берег, придерживаясь за борт халико. Пиапон смотрел ему в спину.
К лодке подходили все новые и новые торговцы, и вдруг, к своему удивлению, Пиапон увидел в толпе знакомых болонских охотников, которые собирались ехать с У.
- Эй, Пиапон! Сходи на берег, чего в лодке стоишь, - закричали они.
Мэнгэнцы, туссерские, хунгаринские тоже узнали болонцев и начали смело выходить на берег, небрежно отвечая наседавшим торговцам.
- Где вы задержались? Как амурские ракушки ползли, что ли? - спрашивали болонцы и, не дожидаясь ответа, хвастались: - А мы как ветер плыли, день и ночь, день и ночь, за всю дорогу только два раза горячую пищу ели, потому что не приставали к берегу. Вот как!
От болонцев попахивало китайской водкой ханшином. Они, как и все молодые нанай, впервые в жизни попали в город и были возбуждены первыми впечатлениями от увиденного, эти впечатления усиливал крепкий вонючий ханшин.
- Веселитесь уже? - спросил Американ.
- Приехали веселиться, что же еще делать? Где вы остановитесь?
- Найдем место, - уклончиво ответил Американ. - Город большой, домов много.
- А к вам не подходили местные дянгианы?
- Нет.
- Так они же всегда встречают охотников, потом только торговцам разрешают к себе забирать.
Пиапон стоял позади всех, прислушивался к разговору. В отдалении от всех торговцев, согнувшись, стоял старец. Он был в мокрых штанах, истоптанных башмаках и не походил на разнаряженных торговцев. Он, скорее, напоминал сновавших тут же, предлагавших услуги, носильщиков.
"По-нанайски говорит, значит, был торговцем, - подумал Пиапон. - Тадиалахан ходанай".
Болонских, няргинских, мэнгэнских, хунгаринских охотников встречали немногие торговцы, которые в свое время украдкой от торговцев У и Чжан Му-Саня приобрели дорогие меха. Им нельзя было в открытую совершать сделки: могло попасть от торгового союза, их лишили бы права торговли. Поэтому они, встретив знакомого охотника, осторожно выпытывали, в каких он отношениях с болонским и хунгаринским торговцами, и в зависимости от их ответов решались на следующий шаг. Обыкновенно большинство приезжих охотников были крупными должниками У и Чжуан Му-Саня, и потому никто из торговцев не осмеливался громогласно заявить о своем знакомстве с охотниками.
Пиапон все присматривался к обнищавшему торговцу, и тот наконец поймал его взгляд, униженно улыбнулся и, по-стариковски волоча ноги, подошел.
- Храбрый охотник, не смотри так свысока на меня, - проговорил он.
- Как свысока? Я… - растерянно пробормотал Пиапон.
- Отойдем в сторонку, ты приехал на своей лодке, ты сам себе хозяин, и тебе некого бояться. Мне тоже теперь некого бояться. Эх, был бы я моложе, все сначала мог бы начать, а теперь что? Я был у озерских нанай, подружился с Чонгиаки Ходжером. Хороший старик, добрый человек. Ты не знаешь, здоров он?
- Не знаю.
- Добрейший человек… Я у него останавливался, пушнину хорошо обменял. А охотники были должники болонского У… Эх, был бы моложе!
Невыносимая горечь и обида звучали в голосе обнищавшего торговца, и Пиапон от души пожалел его. Он нутром своим догадывался, что в молодости и в зрелые удачливые годы этот старец навряд ли отставал в хитрости и обмане от других алчных торговцев, его выразительные острые глаза выдавали его характер.
"Был бы моложе, в хунхузы пошел бы", - подумал Пиапон.
- Не знаю я озерских, - сказал он вслух и отошел к своим.
В это время на берег вышел в сопровождении нескольких слуг чернобородый толстяк с расплывшимся жирным лицом. Богатый халат его был расшит нанайским орнаментом.
- Это дянгиан, - прошептали всезнающие болонцы.
Тучный дянгиан раскланялся с торговцами, с охотниками и сказал по-маньчжурски:
- Храбрые удачливые охотники, я рад приветить вас в нашем городе, вы наши гости, мы ваши слуги. Сегодня вечером вас всех приглашаю к нам в гости.
Пиапон напряженно прислушивался к речи дянгиана и, к своему удовольствию, заметил, что понимает маньчжурскую речь, большинство слов совпадали с нанайскими.
Дянгиан откланялся и величественно удалился.
Торговцы опять окружили охотников, каждый приглашал остановиться в своем доме, сулил мягкую мандаринскую постель, сытную еду и неограниченную выпивку.
Американ шнырял между ними, выискивал кого-то и наконец разыскал нужного ему торговца. Средних лет китаец, ровесник Американа, с азиатской вежливостью пригласил охотников к себе.
Поместил он своих гостей в отдельном просторном доме, видимо, построенном специально для приезжих.
- Живите, храбрые люди, ни о чем не беспокойтесь, еда у вас готовая, ешьте сколько влезет, пейте сколько сможете, - говорил китаец сиплым, будто простуженным голосом. - Вы мои гости, а я ваш слуга. Да, не забудьте, сегодня вас пригласил городской дянгиан. Знаете, наверно, что надо ему нести?
- Знаем, - за всех ответил Американ.
До приема оставалось немного времени, и охотники начали переодеваться в свои новые нарядные халаты. Американ переодевался рядом с Пиапоном.
- Ты взял с собой того соболя? - спросил он.
Пиапон хмуро взглянул на Американа, и его взгляд сказал: "Да, я взял того соболя, взял, потому что ты настоял". Речь шла о соболе, которого десять лет назад Пиапон поймал в капкане и которого Американ умело подчернил сажей. Десять лет шкурка пролежала в кожаном пушном мешке, и десять лет, даже в тяжелые годы, Пиапон не предлагал ее торговцам. В каждую весну, когда отвозил пушнину торговцу Салову, он подолгу разглядывал эту подделку и всегда удивлялся ловкости и умению Американа: за десять лет шкурка совершенно не изменилась, мех по-прежнему чернел и искрился, любой торговец принял бы этого соболя по высокой цене.
- Ты Заксор и в подарок должен нести двух соболей. Прихвати того, подари дянгиану, они все равно ничего не поймут.
- Как-то нехорошо, люди нас так хорошо встречают, а мы их обманывать станем.
- Дурак ты, даром ведь отдаешь.
- Все равно нехорошо…
- Десять лет в сундуке держал, еще сто лет хочешь хранить! Прихвати с собой и подари, - еще раз повторил Американ. - Хорошие соболи самому пригодятся.
Охотники переоделись в новые, разукрашенные разноцветными узорами халаты, обувь, туго переплели косички и пошла гурьбой на прием. Каждый из них нес за пазухой подарок городским властям. С давних времен приезжие охотники приносили властям эти подарки, которые ими принимались как дань. Из всех нанайских родов только Бельды считались самыми близкими к маньчжурам, и потому они платили дань одним соболем, другие дальние роды - двумя.
Пиапон прихватил раскрашенного соболя, и ему казалось, что этот соболь жжет его грудь.
- Не выдай себя, будешь волноваться, узнают, - поучал его Американ. - Стой на коленях и отбивай поклоны, пока не примут. Понял? Старики рассказывают, что они часто в таких случаях принимают плохих соболей. Не робей только, - Американ толкнул кулаком в бок Пиапона и рассмеялся. - Смотри, Холгитон надел шляпу халады.
Высокий Холгитон, ссутулившись, шагал сзади них, на голове его красовалась плоская шляпа с узкими полями, с прицепленным круглым красно-коричневым знаком старшины нескольких стойбищ.
Американ замедлил шаг и, когда Холгитон поравнялся с ним, спросил:
- Зачем ты надел знак халады?
- Отец носил и я надел, - недружелюбно ответил старик.
- Чего на грудь не прицепил знак русского старшинки?
- Сам знаю, что делаю.
- Халада! - засмеялся Американ. - Знаешь, халада, сколько тебе придется соболей в подарок принести?
- Не твои соболи, мои.
- Ну и неси, даром отдавай!
Американ махнул рукой, зашагал шире, догоняя передних.
Прием проходил в большом здании с причудливой крышей. Охотников ввели в просторный мрачный зал. Кругом горели свечи. В конце зала на высоком кресле сидел градоначальник в богатой китайской одежде, расшитой золотом и всякими блестками. Его окружали помощники, высокопоставленные чиновники, все они были разодеты пышно и торжественно. Пиапон видел только худое длинное лицо градоначальника и верхнюю часть халата.
С правой стороны градоначальника неподвижно, словно каменные изваяния, стояли китайцы. Над ними было развернуто широкое полотно знамени. С левой стороны градоначальника сгрудились чернобровые, с жесткими непроницаемыми лицами солоны. Знаменем им служила густая ветвь кедрача. Солоны одеты в простые дабовые халаты, расшитые бледными, невыразительными узорами.
Пиапон во все глаза разглядывал высоких представителей власти, пытался запомнить их наряд, расцветки знамени, выражение лиц и не слушал наставлений маньчжура, которому было поручено пронести весь церемониал приема.
Из свиты градоначальника вышел знакомый охотникам толстяк и повторил то же слова, что говорил на берегу. Потом началось преподношение подарков. По старому установившемуся порядку первыми подносили подарки старшины родов, нескольких стойбищ и отдельных стойбищ - халада, гасианда, сидихэ.
Из столпившейся кучи охотников рода Бельды вышел распрямившийся, помолодевший на нисколько лет Холгитон. Из груди халата он вытащил бумагу, много лет назад выданную маньчжурами его отцу и бережно хранимую им всю свою жизнь.
- Что, халада? - изумленно спросил по-маньчжурски градоначальник. - Ты халада? Сейчас, при русских, халада?
- Отец его был халада, - ответил за Холгитона толстяк.
Градоначальник сам прочитал документ и торжественно сказал:
- Закон древних гласит: сын халады остается после смерти отца халадой. Ты халада, храбрый человек.
Холгитон вытащил из-за пазухи четыре соболиные шкурки и бережно положил на стол, стоявший перед градоначальником. Четыре соболя - таков подарок нанайского старшины нескольких стойбищ маньчжурскому дянгиану.
- Микора! - приказал толстяк.
Холгитон опустился на колени.
- Кэнкэй! - Холгитон несколько раз коснулся лбом холодного пыльного пола.
Пока он отбивал поклоны, другой чиновник, соболиный дянгиан, тщательно разглядывал шкурки соболей, принюхивал, дул, потом дал знак толстяку.
- Илио! - крикнул толстяк.
Холгитон встал и полусогнутый, пятясь, отступил к дверям, где стояли охотники. Кроме Холгитона, не нашлось других старшин, и один за другим к длинному столу стали подходить охотники из рода Бельды. Шестым или седьмым - Пиапон не запомнил, которым - к столу подошел Американ.
- Бельды Американ из Диппы! - представился он.
Пиапон так и раскрыл рот от удивления. Он впервые в жизни не поверил своим глазам и ушам. Обернулся назад - видят ли другие охотники Американа, слышат ли его слова? Но охотники с каменными лицами смотрели на грозных начальников, и, казалось, глаза их заслонили позолота одежд, уши оглохли от громкого окрика толстого чиновника.
- Что же это такое? Что же это такое? - шептал Пиапон, глядя, как кланяется Американ. Ему хотелось крикнуть: "Что ты делаешь, Американ?! Ты ведь Ходжер, а не Бельды, ты из Мэнгэна, а не из Диппы! Дянгиан, он не Бельды, он Ходжер! Не веришь, спроси у всех, тебе ответят".
Но у Американа никто не потребовал подтверждения, что он на самом деле Бельды, что он из Диппы, а но из какого-нибудь другого стойбища.
"Неужели он из-за одного соболя пошел на такой обман? - в который раз спрашивал Пиапон и не находил ответа. - Сам обманщик и меня заставил обманывать". И он опять почувствовал мучительное жжение в груди, соболь казался тяжелым раскаленным куском железа.
Но вскоре он забыл о своем соболе, его отвлек грозный окрик толстого глашатая.
- Калао! - вскричал толстяк худенькому, маленькому, словно подросток, охотнику из стойбища Толгон.
В руке соболиного начальника желтел самый захудалый соболь, точь-в-точь похожий на колонка.
- Калао! - еще грознее повторил толстяк.
Но толгонский охотник все усерднее и усерднее продолжал бить лбом об пол, он будто оглох или сошел с ума. Соболиный начальник переглянулся с градоначальником, выразительно встряхнул короткошерстной шкуркой и после еле заметного кивка старшего бросил шкурку отбивавшему поклоны охотнику.
- Илио! - приказал толстяк, и охотник, словно на пружинах, вскочил на ноги, прихватил соболя и, пятясь, отошел к дверям. Он был весь красный то ли от прилива крови в лицо во время поклонов, то ли от стыда.
Пиапон почувствовал, как начали слабеть ноги.
"Соболь, ах, проклятый соболь! И ты, Американ!"
Перед ним стояли всего два человека, он был весь на виду у дянгианов, не мог спрягаться за спинами других и незаметно исчезнуть со своим позором - крашеным соболем. Его уже подталкивали вперед.
- Иди, иди, смелее.
Пиапон подошел к столу, положил две шкурки соболя и опустился на колени. Он не слышал окриков глашатая, машинально бил поклоны, чтобы только не поднять головы, чтобы только не видели его горящее от стыда лицо. Когда приказали встать, он прежде всего пошарил руками перед собой, так как глаза ничего не видели, их застилал пот, стекавший со лба. Соболя не было на полу. И тут только понял Пиапон, что соболиный начальник принял крашеного соболя.
"Выходит, Американ хитрее китайского соболиного начальника", - подумал он позже.
Закончился прием, градоначальник поднялся с кресла и направился к правым дверям, за ним шли чиновники, заключал шествие знаменосец. В левую дверь вышли китайцы, а солоны прошли мимо охотников. От них приятно пахло хвоей, родной тайгой.