Идари встречала мужа на берегу; ухватив за нос оморочку, подтянула ее на песок. Пота вышел из оморочки, обнял жену и прижался щеками к ее горячему лицу. Идари стыдливо чуть прикоснулась губами к щекам мужа и испуганно отстранилась. Она целовала мужа! Что она делает? Это же грех - целовать в щеки мужа, отца, мать и всех людей старше себя. Как это вышло?
Пота ничего не видел, кроме горячих глаз жены, не замечал поцелуя и охватившего ее испуга, он опять прижал к себе трепещущее юное тело, потом вдруг поднял на руки.
- Отпусти! Что ты делаешь? - зашептала испуганная насмерть Идари.
Старый Чонгиаки с помощью жены выгружал кренделя копченого мяса, в - берестяных матах лежало волокнистое, с белыми прожилками сала свежее мясо, а рядом белели трубочки розового костного мозга, куски печенки, почек. В другой плетеной корзине лежал вывернутый желудок, точно шапка из коричневого жесткого меха невиданного диковинного зверя.
- Мапа, смотри на этих молодых, - подтолкнула жена Чонгиаки. - Что они делают? Постеснялись бы людей. На Амуре все молодые такие, что ли? Все такие бессовестные?..
- Нет, не все. У этого молодого охотника отец с русскими сильно дружит, от них он все перенимает.
- Когда мы молодые были, стеснялись в глаза друг другу посмотреть.
- Они не по-нашему любят, - Чонгиаки разогнул спину, долго смотрел, как Идари брыкала ногами в руках мужа. - Крепко любят…
ГЛАВА ВТОРАЯ
После выхода из большого дома Пиапон поселился в фанзе Холгитона. Услышав о выходе Пиапона и Полокто, Холгитон возмутился и, как обычно, зашумел:
- Жена, Супчуки! Где мой знак старосты? - кричал он, хотя сам прекрасно знал, где находится большая бронзовая бляха, олицетворяющая его власть в Нярги; он хранил ее в небольшом сундучке, а сундучок покоился всегда под свернутой на день постелью. Последний раз Холгитон надевал бляху в приезд урядинка с попом, и с тех пор бляха неприкосновенно лежала на дне сундучка, завернутая в кусочек шелка.
- Подай мне мою бляху! Я пойду к Баосе, я ему скажу слово свое, я здесь старшинка, меня русские поставили, меня должны слушаться все. Как он может людей на улицу выгонять? Пусть выгоняет взрослых, но зачем детей выгонять!
- Не выгонял он нас, мы сами ушли, - успокаивал Пиапон расходившегося старосту, впервые так ретиво устремившегося проявить свои права.
- Нет, я ему скажу свое слово.
- Не ходи и бляху не цепляй, - повысил голос Пиапон. - Мы сами ушли, я тебя уверяю.
Холгитон будто ждал этого уверения, сразу успокоился и сел, поджав под себя ноги.
- Сам ушел, говоришь? Хе, ушел. А как ты до этого додумался? Надоело под властью отца быть или как? Он вас под ногтем держал, верно говорю?
Пиапон промолчал, ему не хотелось выкладывать душу разговорчивому и, как он знал, хвастливому Холгитону. Думал он о том, как быстрее выкопать себе землянку, покрыть ее, ведь надо спешить, вот-вот подойдет кета, уже поймали серебристого гонца.
- Скажу я, правильно ты сделал, что ушел из большого дома, - продолжал Холгитон. - Подумай только, ты самый лучший охотник в большом доме, а ел и одевался так же, как и все, дети твои одевались тоже не лучше других детей. Так нельзя - кто больше добывает, тот лучше должен жить. По-новому надо жить, как русские живут. Ничего, теперь другое дело, все, что добудешь, - все твое будет. Ты не горюй, я ведь живу один с женой, вон Ганга теперь остался один - живом, ничего. А посмотри, как живет твой приятель Митрофан в Малмыже, хорошо живет! У русских дети как женятся, так обзаводятся своим домом, хозяйством, - Холгитон усмехнулся. - Я про себя думаю: тебя Митрофан надоумил уходить из большого дома. Верно?
На следующий день с утра Пиапон начал копать землянку возле родного дома. Помогать ему вышли все мужчины стойбища - так уж ведется испокон веков, ни один нанай не останется в стороне, если его сородич принимается за тяжелую срочную работу, они бросают свои дела и спешат на помощь. С другой стороны большого дома копал землянку Полокто. Няргинцы разделились на две группы и помогали обоим братьям. Старшие охотники - Ганга, Гаодага, Холгитон - косили траву на покрытие землянок, молодежь копала землю, некоторые мужчины выехали на лодках на противоположный берег за лесом на столбы. Через три дня жилища обоих братьев были готовы. Пиапон и Полокто каждый в отдельности устроили угощение, позвали отца, хотя он и не показывался в эти дни, не помогал ни одному из сыновей. Баоса не пришел на угощение.
- Ну вот, ты теперь хозяйка своего дома, - сказал Пиапон жене, когда легли спать. - Не смей больше ругаться, если когда услышу, что ты была зачинщицей ссоры, - берегись, пощады не проси.
- Не буду ссориться, - прошептала Дярикта, обнимая мужа, и, помолчав, сказала: - Когда захочется ругаться, с детьми буду ругаться.
- Не смей зря на детей кричать.
- Тогда приведи мне хориан, с ней буду ссориться.
Пиапон отвернулся от жены, в этот радостный вечер ему не хотелось слушать глупые ее речи. Он лежал с открытыми глазами и думал о дальнейшей жизни. У него трое детей, жена - четыре рта, четыре желудка, требующие пищи, а он остался без единой сети, без невода, без охотничьих принадлежностей, выходит, все это он променял на землянку. Разве одной острогой добудешь много рыбы, одним ружьем - много соболей? Охотничьи принадлежности его не очень беспокоили, потому что у него в сундучке хранилось больше двадцати наконечников самострела, так что самострелы он мог приготовить. Но как ловить кету? Чем? Юкола - основная пища для людей, корм для собак. Есть у него собственный тэмчи - большая мешкообразная сеть, которой рыбачат вдвоем, но ею много не наловишь, да еще неизвестно, отдаст ее отец или нет. Тэмчи Пиапон сделал своими руками, но он лежит в амбаре большого дома, а все, что лежит там, принадлежит большому дому. Тэмчином ловят только дряхлые старики да семьи, не имеющие невода, а Пиапон не может последовать их примеру: ему надо много кеты, много юколы.
"Ничего не поделаешь, придется примкнуть к другим семьям, а может, к другому роду на паях, - решил Пиапон. - Был он в большом доме, не посмел бы примкнуть к чужому роду, а теперь - своя воля".
Потом ему ни с того ни с сего вспомнился Митрофан и его рассказы о далекой незнакомой России. Сколько раз Пиапон в бессонные ночи пытался представить себе бесконечное равнинное, сливающееся с горизонтом поле и не мог представить. Он сравнивал это поле с лугами, по вместо ровной голубой линии горизонта вырастали горбатые сопки, загораживая взор.
"А тот человек из легенды обязательно видел эти поля", - думал Пиапон.
В детстве он много раз слышал от бабушки легенду о смелом нанай, решившем посмотреть мир, добраться до края земли. В легенде рассказывалось, как шел он в сторону заката солнца, встречался с тунгусами, якутами, потом встречал носатых людей, которые не могли правым глазом посмотреть влево, а левым глазом - вправо, потому что высокие носы закрывали им взор. На этом месте рассказа бабушка непременно упоминала, что эти люди теперь сами явились на Амур. Смелый охотник вернулся в свое родное стойбище дряхлым стариком и, не успев сообщить сородичам о своем странствии, умер. И никто не слышал, дошел он до края земли или нет, поэтому нанай до сих пор не знают, где кончается земля.
Пиапон в детских мечтах добирался до края земли, но рассказать, как выглядит это место, он при всем желании но мог: конец земли ему представлялся то высоким утесом, то глубокой пропастью, то голубым бесконечным морем. Стаи взрослым, он много бродил по тайге, был на берегу моря, видел столько, сколько видели старшие. Там, где он прошел, лежала пустынная безлюдная тайга. Пиапон за всю жизнь побывал только в трех-четырех ближайших стойбищах и только во время поисков беглецов посетил другие дальние людские поселения. Эта первая длительная поездка открыла ему глаза на многие стороны жизни людей, заставила по-новому осмыслить жизнь большого дома. Пиапон сам себе не может ответить, решился бы он покинуть большой дом, если бы не посетил столько стойбищ, не пригляделся к жизни больших и малых домов, не наслушался разговоров мудрецов. Скорее всего сидел бы по-прежнему в Нярги, жил бы в большом доме как птенец в яйце.
- Свободный я теперь человек, - вслух проговорил он.
- Что? Что говоришь? - проснувшись, спросила Дярикта.
- Спи, говорю.
Закончив землянку, Пиапон начал строить амбар, для этого требовался лес, много жердей, и он потратил на его постройку несколько дней. В доме не осталось ни мясного, ни рыбного запаса пищи, и он выезжал по вечерам на охоту на перелетную дичь, добывал рыбу острогой, если попадались рыбаки с неводом, примыкал к ним. Так в хлопотах подошел сентябрь, а Пиапон все еще ни к одной семье не примкнул, не выпросил у отца тэмчи. Отца он видел только издали и но обмолвился словом, и Баоса тоже не заговорил с сыном. Полокто совсем не показывался на глаза Пиапону, он скрывался за большим домом, как за высокой сопкой.
По стойбищу прошел слух, что первые кетины начали попадаться на тонях Туссера, Мэнгэна. Няргинцы заторопились, поспешно складывали в лодки вещи, летние берестяные юрты, невода, и первые лодки покинули стойбище. Тогда только Баоса позвал к себе обоих блудных сыновей. Пиапон после ссоры впервые зашел в родной дом, сдержанно поздоровался и сел возле отца. Агоака подала брату трубку.
- Позвал ты меня? - спросил Пиапон отца.
- Поговорить позвал, - глухо ответил Баоса.
Открылась дверь, и в фанзу вбежал Полокто, он бросился на колени и подполз к нарам отца, вскочил на ноги и обнял отца, будто не виделся с ним годами. Баоса поцеловал его в щеки и посадил рядом. Пиапон не мог сдержать улыбки, глядя на это представление.
- Чем хотите кету ловить? - спросил Баоса тем же глухим, необычным для него голосом.
- Я хотел бы с тобой ловить, отец, - первым ответил Полокто.
- Я еще не подумал, - помедлив, проговорил Пиапон.
- С нами не хочешь рыбачить?
- Ты же говорил - не возьмешь, зачем навязываться?
- Умерь гордость, о детях подумай, что зимой они будут есть?
Пиапон благоразумно промолчал.
- Если хочешь, можешь, как и раньше, с нами рыбачить. На всех мужчин поровну будем делить добычу.
Баоса через силу промолвил последние слова, и каждое слово больно отдавалось в его сердце. Родные дети, его дети! И он должен с ними делиться, как с чужими людьми, людьми из другого рода. До чего дожил Баоса!
- А женщины как? Они же обрабатывать будут, - спросил Полокто.
- Свое они будут обрабатывать! Нет им пая! - прежним звонким срывающимся голосом крикнул Баоса.
Не понял старик мысли старшего сына. Полокто хотел предложить услуги своей жены большому дому, ведь у них четверо мужчин, а обработчиц всего две. Майда могла бы им помочь, конечно, за какой-то пай. Хотел еще спросить, дадут ли пай Ойте, мальчик уже вырос, может работать наравне со взрослыми, но, услышав накаленный звонкий голос отца, оробел.
- Если ты считаешь меня лишним, можешь это в глаза сказать, - высказался Пиапон. - Тогда я попросил бы тэмчи.
- Никого у меня лишнего не было никогда, - ответил Баоса. - Это вы считаете меня лишним, - он закашлялся. - Тэмчи твой, можешь забрать себе. - Старик помолчал недолго и спросил: - Как же думаете жить: косо глядя друг на друга или помиритесь?
- Я готов помириться, - поспешил с ответом Полокто.
- Нечего нам делить, - ответил Пиапон.
По фанзе будто прошелестел мягкий весенний ветерок - так вздохнули облегченно мужчины и женщины большого дома. Баоса ни одним движением не выдал свою радость.
"Помирились, хорошо, - подумал он, - вместе будем кету ловить, в одном зимнике будем жить на охоте, и они опять сдружатся. Как же иначе - ведь братья! Ссора забудется, весной они опять перейдут в большой дом, и мы вновь заживем все вместе…"
- Чего же тогда ждете? - спросил Баоса. - Маленькие, что ли, не знаете, как мириться?
Полокто на коленях подполз к брату, обнял его и прижался щекой к его щеке. Пиапон тоже обнял. С детства Пиапон был приучен к искренности, и никогда он не лгал, никогда не насиловал волю и не шел против нее, если в чем но был согласен. Соглашаясь помириться, он искренне стремился наладить мир со старшим братом.
Через день Баоса с сыновьями, снохами и внучатами, как и в прошлые годы, приехали на свою тонь - длинную песчаную косу на Амуре. Приехавшие из Болони, с реки Харпи озерские нанай, глядя на ладных дружных сыновей Баосы, завидовали ему и только спустя некоторое время узнали о распаде большого дома. По-разному отнеслись они к этому известию: одни, в особенности старики, негодовали, другие видели в этом веяние нового времени.
- О каком роде говорите? Родов скоро не останется. Смотрите, в стойбищах теперь живут вместе несколько родов: и Заксоры, и Киле, и Бельды…
- Верно, верно. Большие дома начали распадаться. Что останется от большого дома Баосы, если завтра какой из младших сыновей переедет в другое стойбище?
- Везде они распадаются. В Болони распался дом Бельды Пэйкиэна, в Туссере - Заксора Корчо, в Чолочи - Ходжера Корокто.
- Русские виноваты, глядя на них, молодые отделяются от родителей.
- У нас на Харпи тоже русские виноваты? Они в три года раз приезжают туда, а наши к ним не ездят. В стойбище Тогда Мунгэли большой дом Бельды Бэкуны распался. Тоже русские виноваты?
- Э-э, что сравнил! Дети же Бэкуны с отцам поссорились и вышли из большого дома.
- А в Чологи никто ни с кем не ссорился, договорились между собой и мирно ушли из дома отца. Отец их тоже был согласен.
Разговор о распаде больших домов, о мельчании, обессиливании родов продолжался несколько дней.
Кета еще не подошла к Длинной косе, рыбаки в один замет вытаскивали по две, по три кетины, которых едва хватало только на уху. Осень выдалась ветреная, дождливая, почти каждый день дул промозглый холодный низовик, пригонял тяжелые дождливые тучи. Рыбаки большую часть дня отсиживались в берестяных юртах - хомаранах. Чаще всего собирались в просторной юрте Баосы.
Когда лучший сказочник Нярги Холгитон начинал здесь новую сказку, в юрту набивалось столько людей и усаживалось так плотно, что невозможно было шевельнуться. Те рыбаки, которые не успевали вовремя занять место в юрте, рассаживались у входа, другие облепливали снаружи берестяную стенку напротив сказочника. Ни ветер, ни дождь не могли согнать их, и только вымокнув до последней нитки, они с неохотой покидали насиженное место.
Холгитон знал сотни сказок и легенд, у него были такие длинные сказки, что продолжались подряд несколько вечеров, одни он рассказывал просто, как рассказывает любой заурядный сказитель, а другие напевал на разные голоса: и за Мэргэна-Батора, и за шаманок, помощниц Мэргэна, и за слуг и служанок, и за дюли - покровителя Батора. В этих сказках непременно присутствовали звери, и Холгитон слагал песни этих зверей.
Днем, когда запрещалось древними обычаями рассказывать сказки, молодые рыбаки устраивали общие игры - бегали наперегонки, прыгали с шестом и без шеста, прыгали через веревку, которую крутили двое. Через веревку лучше всех прыгал Пиапон, никто не мог повторить его прыжки, которые он делал и на четвереньках, и лежа боком, и даже на спине - всем было непостижимо, все недоумевали, как вертевшаяся веревка проскальзывала под его спиной.
Однажды в разгар игр к Длинной косе подъехала лодка малмыжского торговца Терентия Салова. Тучный, с круглым животом, с сизым носом, немного хмельной, он, пошатываясь, вышел из лодки.
- А-а, все знакомые, все мои друзья! - выкрикивал он басом, пожимая смуглые руки ловцов. - Кетинку ловим, да? Как она тут, идет, родненькая? Эй, Харитон, ты не молчи, ты же продолжение моего языка, пересказывай своим мою речь.
Позади столпившихся рыбаков, беспокойно поглядывая на торговца, стоял Баоса. Он подозвал Пиапона.
- Если он приехал уговаривать кету ловить, скажи - мы ему не будем ловить кету, - негромко сказал он, но его услышали стоявшие рядом.
- Зачем он приехал? Кету просит для него ловить?
- Зачем ему кета? Видите, какой у него живот, будто у переевшего пса.
- У него всего хватает. Эй, Холгитон, переведи нам, чего ему надо?
Холгитон повел гостя к юртам, накормил его ухой из кеты. Торговец поел уху, он знал гостеприимство нанай: куда бы он ни приезжал, прежде всего перед ним ставили еду, угощали всем вкусным, что находилось в фанзе, в амбаре, вытаскивали такие запасы, которые берегли от самих себя. Салов ел, похваливая уху, и, только насытившись, приступил к делу, ради которого приехал на рыбацкий стан.
- Харитон, я приехал обговорить с вашими, - начал он. - Кетинку мне надо, много требуется. Вы бы ловили мне рыбку, я бы вам щедро заплатил.
Холгитон наконец во всеуслышание объявил о предложении тучного торговца.
- Нет, кета нам самим нужна, с голоду не хотим зимой помирать, - сказал Баоса.
- Правильно, самим юкола нужна, - поддержали его сразу несколько голосов.
Холгитон перевел.
- Так чего бунтуете, други? - пробасил Салов. - Я же вам деньги плачу, щедро заплачу.
- Он нам за кету деньги заплатит, - вторил ему Холгитон.
- Это ты научился с деньгами обращаться - ты и лови ему.
- Сено косил им летом, тоже за деньги.
- Не надо нам денег, без денег как-нибудь проживем, а без юколы не обойтись.
- Вы же на эти деньги можете потом всякую еду у него же купить! - кричал Холгитон.
- Чего он тогда деньги предлагает? Сразу бы сказал - крупой, мукой, сахаром расплачивается.
- На крупу, на муку можно, конечно, меняться.
- А на порох, свинец он меняется?
- Как вы не понимаете? - злился Холгитон. - Получили бы деньгами и на них могли бы все купить.
- Опять ты за свои деньги! Зачем они нам? Мы не умеем с ними обращаться.
- Пусть меняется на муку, крупу…
- А на дабу, на ситец меняется?
Холгитон с трудом растолковал сородичам условия торговца и попытался подсчитать, какую выгоду принесет рыбакам продажа кеты, но как ни бился - не смог подсчитать.
- Нет, мы не будем ему ловить, - опять заявил Баоса. - Я не хочу, чтобы зимой женщины и дети оставались голодными, да и нам в тайгу надо взять еду и корм собакам.
- Правильно, пусть уезжает.
- Может, в конце путины ему ловить, когда себе юколы вдоволь насушим?
- В конце путины можно.
Услышав о решении рыбаков, Салов побагровел.
- Кому нужна ваша кета в конце путины! Тогда она тощей зубаткой будет. Нет, вы мне сейчас, первую кетинку ловите.
- Ишь какой, ему жирную кету надо! - возмутились рыбаки. - У тебя и так живот большой, зачем тебе жирную кету?
- Не понимаю я, зачем ему требуется так много кеты?
- Ему что, забрал кету - и все, а мы без кеты зимой, без пищи, без одежды и обуви останемся.