- За такого внука дорого? Если б у меня был такой внук, я бы никогда не сказал, что дорого, даже если б не десять, а одиннадцать. Ладно, уговорили. Пусть сначала пять рублей, а потом еще три. Восемь вместо одиннадцати. Кто из ваших знакомых мог бы так снизить цену? Знаю, никто. Вы хорошая женщина, идите, приходите завтра, у вас прелестный внук, дай бог вам здоровья!
Бабуся уходит, а Варфоломей подстерегает очередную жертву. Так и шла его недолгая жизнь на ниве фотоискусства, пока тетиного знакомого не посадили за махинации. Пришлось Варе уволиться и снова искать смысл жизни.
…Все эти и другие эпизоды из его биографии медленно возникают в его мозгу и так же тихо исчезают, пока он сидит один за столиком ресторана в далеком чукотском поселке А-е и ищет виноватых в своих злоключениях, в своих мотаниях по свету, в своей неустроенной судьбе, в своем одиночестве. Да, да, в одиночестве. Всего восемь лет романтики выдержала его жена и нашла более уверенного человека. А почему? А потому, что еще в начале пути Варфоломей сам по себе факт романтической любви считал уже гарантией вечного семейного счастья, никогда не ревновал и доверял, обеспечивая себе спокойную жизнь.
Можно было бы сейчас в ресторане улучшить настроение, да непьющий Варя, вот в чем беда. Единственный способ - исповедаться, излить душу. А это легче всего сделать, если человек посторонний. И такой человек находится.
- Свободно? - спрашивает он.
Варфоломей кивает.
Ни по лицу, ни по одежде профессию человека не определить. Лицо обычное, ничего броского. Одежда тоже - свитер под пиджаком, как у многих, никаких значков на лацканах.
- Заказал?
- Не пью…
- Чего так?
- Не идет…
- А… понимаю… - сказал незнакомец, - жаль, пива нет. Пивом хорошо лечиться… Всем хорош север, а вот пива нет… Да-а… нет в жизни счастья. Потому и бегут отсюда… Кто без пива выдержит-то, а?
Варфоломей угадал в нем приезжего.
- Надолго к нам? - спросил он.
- Как получится… Вот слетаю на Остров, а там видно будет.
Официантка принесла заказ незнакомца.
- Ну, за знакомство, - сказал он. - Меня Черновым зовут. Ваня Чернов, значит. А тебя?
- Варфоломей…
- Варя, значит… Что имя-то такое?
- Сын бородатого… с древнееврейского…
- А-а… понятно…
И Чернов опрокинул стопку.
А Варя, опустив глаза и скучно ковыряя бифштекс, вспомнил о том, что давно не писал на материк, маме. А мама вот в прошлом году прислала ему дорогой подарок - расческу из заморского сандалового дерева - давно мечтал Варя о ней. Мечта сбылась, единственная его мечта, которая осуществилась в жизни, да вот только поздновато, расчесывать уже нечего. По утрам, прихорашиваясь перед зеркалом, а надо сказать, что к внешности своей он относился серьезно, Варфоломей вертел расческу вдыхал тонкий приятный запах сандалового дерева и поглаживал лысину.
"Хорошо, что борода есть", - думал Варфоломей, любовно подстригая ее маленькими ножницами, которые всегда носил с собой в специальном внутреннем кармашке жилета.
- Ну, а вы, - спросил в свою очередь Чернов, - давно тут?
- Полгода…
- А зачем? От теплой жены да на холодный север?
- Нет у меня жены… - потупился Варфоломей.
- Простите… - понял Чернов… - я не хотел.
- Да нет, чего уж там, - решил открыться Варфоломей. - Я вам скажу, когда жена уходит, это очень неприятно. Но когда она не приходит год, два и не возвращается на третий, понимаешь, что это серьезно.
- Да уж как не понять, ушла, значит, - решил сочувствовать Чернов. - А звать-то ее как?
- Марионелла…
- Мурка, значит, - сказал Чернов. - А у меня вот жены нет. Не выходят за меня девушки.
- Почему?
- Да я им не предлагаю, - засмеялся Чернов.
Варфоломей улыбнулся.
- А то, может, выпьешь, а? - предложил Чернов.
- Не-ет! - покачал головой Варя.
- К хорошему человеку ушла? - спросил Чернов.
- К хорошему.
- Это хорошо.
"Чего ж тут хорошего?" - хотел обидеться Варфоломей, да передумал. Он вытащил расческу, понюхал, аккуратно, не глядя в зеркало, расчесал бороду, огладил ее, но Чернов не обратил на расческу ровно никакого внимания, и Варфоломей спрятал ее в карман.
- А здесь вы где? Точка приложения сил? - спросил Чернов.
- Тут студию недавно организовали СВСК - Северо-восточная студия кинохроники. Я у них сценаристом.
- Много фильмов сняли?
- Не снял…
- Всюду такое дело, - успокоил его Чернов. - Хорошие сценарии всегда затирают. Без знакомства с режиссером не пробьешь, это уж точно. Сколько уже написано?
- Нисколько…
- Как?! - оторопел Чернов.
- Я на студии старший сценарист.
- Ну и что? Разве старший сценарист не пишет?
- Должен писать… но… я, наверно, не умею… Я умею читать сценарии. То есть понимать, какой хорош, а какой плох… по какому можно снимать, а на какой и денег даже не дадут.
- Руководите, значит?
- Если так назвать…
- А самому писать не хотелось?
- Хотелось… но у меня нет материала…
- Знания жизни? - спросил Чернов.
- Вот-вот…
- А может быть, вы недооцениваете свои силы? - пытался Чернов успокоить Варфоломея и наставить на правильный путь.
- Не-ет, я себя знаю. Я ведь еще когда в Казахстане сапожничал, стихи писал. Посылал в газеты. Кое-что печатали. Я призывал в стихах молодежь на подвиги, звал на комсомольские стройки, потом призывал на целину, потом на строительство домн и мартенов…
- Вот и хорошо, - опрометчиво похвалил Чернов.
- Нет, вы не поняли. Я рискнул из призывных стихов составить книгу и послал в издательство, между прочим, в наше, северное, уже когда сюда приехал.
- Ну и как?
- Рукопись мне вернули и сказали много неприличного, - признался Варфоломей. Он не понимал, что было в этом простом на вид человеке, что обязывало к откровенности.
А Чернову он понравился своей беззащитностью, ему тут же захотелось помочь ему, а помочь по уставу Ивана Чернова - значит сказать правду.
- Вот что, - сказал он, - эка много на тебя навалилось. Но ты не сгибайся. Надо быть счастливым в друзьях, в своих детях, в книгах, наконец, которые ты пишешь. А баба - ну что ж, это если повезет, А ежли ты и поэт плохой, и баба от тебя ушла, ну, батенька, так тебе и надо!
Варфоломей Шнайдер сидел, понурив голову.
- Вот что я думаю, - повеселел вдруг Чернов. - Давай знакомиться.
- Так мы уж знакомились.
- Ты не так понял. Во-первых, на "ты". Во-вторых, я не пижон с материка, который говорит тебе прописи, а кандидат наук. Биологических наук. Но я все время в снегах, по островам, может, и огрубел малость, прости. Я начальник экспедиции, которая на Острове будет заниматься белыми медведями. Экспедиция так и называется "Полярный медведь".
У Варфоломея округлились глаза:
- Я читал о вас в газетах.
- И радио сообщало, я слушал, - засмеялся Чернов. - Не успеешь приехать, а ваш брат ищет сенсацию. Мы же еще к работе не приступили.
- А прошлогодние результаты?
- Так на то они и прошлогодние… Но я не об этом. Я предлагаю, Варя, поехать на Остров со мной. Такой сценарий напишешь - пальчики оближешь! Пойми верно, мне не реклама нужна… Наоборот, наша работа тихая, я, возможно, на берлоги-то возьму тебя всего один раз, но там такой материал! Остров! Люди! Чукчи и эскимосы, полярники и гидрографы! Ай, что говорить!
- Надо подумать…
- Чего там думать?! Хорошее дело тебе предлагаю. Да если и не напишешь ничего, там от одного сознания, что в двух шагах Северный полюс, становишься человеком. Че-ло-ве-ком! И поступать потом, делать дело, будешь соответственно.
- Как?
- Лучше всех. Потому что человек, побывавший там, уже сделал больше других, значит, он и счастливее. А сделавшему больше и лучше опускаться на низший горизонт нельзя. Он уже приговорен всегда быть на качественно высшем уровне. Понятно?
- Это ваша полярная религия?
- Это наша полярная норма. Норма обычного человека, которому в отличие от других больше повезло. Налить, а?
- Давай! - обреченно согласился Варфоломей Шнайдер.
- Вот это молодец! Вот это уважил! Это по-товарищески! Смотри, ты со мной разделишь, значит, мне меньше достанется, значит, благодаря тебе у меня больше здоровья останется. Понятно?
- Старая песня…
- Ну и пусть. Не люблю пить в одиночку. Это только пьяницы могут. А я просто сегодня отмечаю встречу с поселком. Давно не видел, скучал даже. Вот как бывает… А мотался ведь не по столицам, а тоже на северах. Но по твоему поселку скучал…
Смотрел на него Варфоломей и не верил. Как можно скучать по А-ю? Чего тут интересного? Пурги, морозы с ветром, занесенные по крыши дома, почта приходит с недельным опозданием. Вот, правда, море рядом… рыбалка… белухи и нерпы… киты… Ну, это уж на любителя. Вон на Кавказе никаких китов нет - и то люди живут. А здесь хурмы нет… Наверное, так и надо жить, чтобы чего-нибудь обязательно не было.
На этот раз Варя подозвал официантку и сам заказал.
Потом заказ повторил Ваня.
Затем Варя не захотел оставаться в долгу.
И пошло, и поехало…
- На Острове пить ни-ни… - рассказывал Ваня. - В снегах хорошо пить по чарке после еды перед чаем. Мы так делали. Хорошо тогда спится после спирта. Усталость враз снимает. Но главное - еда и чай. Много еды и много чаю. Ведь правда?
- Правда, - соглашается Варя.
- Вот знай, - был в ударе Ваня, - пять человек подошли к медведю. С разных сторон на разном расстоянии. На кого он может броситься?
- Не знаю… кто ближе?
- Нет! На того, кто вчера выпил! Даже если он далеко в стороне. Медведь терпеть не может алкогольного запаха! Не знаю уж, почему… Но это факт… Другие животные тоже. Хоть лошадь, хоть собака…
- А волк?
- Про волка я не знаю, - честно признался кандидат биологических наук. - Но наверное… Итак, делаем вывод, - встрепенулся он.
- Какой?
- Пора по домам… Ты где живешь?
- Я на подселении, - ответил Варя. - Двухкомнатная квартира… Хозяева в отпуске, а мне дали ключи… Идем ко мне?
- Годится… возьмем с собой чего-нибудь поесть и пойдем к тебе.
Официантка принесла аккуратный сверток, Чернов рассчитался, и только приятели собрались подниматься, как вдруг Варфоломей заметил в опустевшем зале одинокую блондинку за первым у эстрады столиком, и сердце его дрогнуло.
Блондинка улыбнулась, приветливо кивнула Чернову, показала рукой на стол, мол, сейчас допью чай и приду, иди, мол, подойди сам, видишь, я занята.
Чернов обрадовался, вскочил, замахал руками, пошел к ней, поцеловал в щеку, сел рядом, они о чем-то пошептались, он простился и пошел к Варфоломею. Лицо его светилось.
- Сто лет не видел Лорку… - Не меняется, черт возьми!
Таких красивых блондинок Варфоломею не доводилось видеть и в кино. Он вмиг протрезвел и загрустил пуще прежнего.
Если какие-то расхожие представления о красоте блондинок укладываются в стандарты Бриджит и Мерилин, то, соединив достоинства обеих, вы можете получить приблизительный образ Лоры, потому что Лора была красивее и нежней и вся светилась внутренним светом, и исходило от нее солнечное тепло, которого так не хватает всем мужчинам севера в суровой полярной ночи. Достаточно было увидеть ее лицо, ее улыбку - и человек становился счастливее и весь день не понимал, почему у него хорошее настроение.
Есть в мире удивительные лица, они западают с первой встречи в сердце на всю жизнь или надолго, и вместе с этим в душе поселяется грусть, и печаль по уходящим годам, и мысли о смерти.
И нет тебе покоя до тех пор, пока ты не забудешь или искусственно сам не разрушишь этот образ, незаслуженно приписав человеку недостатки, которых тот не имеет. Главное, поскорее разочароваться, и тогда уж наверняка спокойствие вернется к тебе, но разочаровываться Варфоломею не хотелось.
- Пп-познакомь, - выдохнул он.
- С кем? - удивленно спросил Чернов.
- С ней…
- С Лоркой? Хы! Да мы ее сейчас в гости пригласим, на чай. Твои координаты?
Варфоломей сказал адрес, куда они направлялись.
Иван пошел к Глории.
- Она этот дом знает, - сказал он, вернувшись, - ей по пути, заглянет на огонек. Только ей еще надо остаться тут, с подругами поговорить. Она раньше здесь работала.
По дороге домой Варфоломей попытался выяснить у Ивана как можно больше о Глории, но, кроме того, что она дважды была замужем, ничего не узнал.
- Так оно обычно и бывает, - ни к кому не обращаясь, говорил Иван, сервируя стол. - Красивые, они чаще всего несчастливы.
"Если из этого исходить, то я уж совсем красавец", - усмехнулся Варфоломей и полез в карман за сандаловой расческой.
Глава четвертая
Ноэ еще спала, и Машкин первым выскользнул из тепла постели на ледяной пол. Он в два прыжка оказался на кухне, снял с веревки унты - они висели над потухшей печью, - сунул в них босые ноги, накинул на себя длинную шубу, стало тепло, но и еще ощутимей, что в комнате очень холодно.
Он дохнул, облачко теплого воздуха осталось висеть.
Машкин вышел в коридор, ведро угля там было приготовлено с вечера. Он налил в банку солярки, прихватил ведро, и вскоре в доме весело загудела печка.
Как бы тепло ни было натоплено с вечера, за ночь все выдувало, и если ты ленился ночью вставать и подкладывать в печь, то утром процедура вставания была одной из самых неприятных.
Проснулась Ноэ.
- Ты лежи, лежи, еще холодно. Вот скоро чай будет, тогда встанешь.
Ноэ зажмурилась, улыбнулась, натянула одеяло и скрылась с головой.
Машкин хозяйничал на кухне.
Ноэ часто оставалась у Антоши, и здесь, на Острове, никого не интересовало, кто и куда и из какого дома выходит по утрам.
Машкин заглянул в кладовку - было пусто. Надо было идти за мясом в магазин, но магазин откроется только в десять. Тогда он достал с верхней полки (съестное обычно хранилось наверху, чтобы не достали собаки) две "палки" сервелата и принялся рубить их топором.
Твердую копченую колбасу на Остров завезли с запасом на несколько лет. Льды остановили тут снабженческое судно, дальше на юг пробиться было нельзя, и все, предназначенное для других поселков побережья, пришлось выгрузить на Острове.
Колбасу не любили. Считали, раз ее много - значит, никому не нужна. А раз твердая - значит, засохла, испортилась, надо варить. Предпочтение отдавалось мягкой вареной оленьей колбасе, которую самолет привозил раз в месяц из местного пищекомбината, расположенного на той стороне пролива, на материке.
Вода в кастрюле закипела, Антоша бросил туда куски сервелата и поставил чай. Когда колбаса разварилась, он вынул ее, сложил куски в котелок, сунул в духовку, а в бульон засыпал макароны и сухого луку.
- Вставай! - присел он в ногах Ноэ. - Кушать подано.
…Они сидели за столом и заканчивали чай. От теплого хлеба все еще шел пар. Чтобы хлеб не черствел, здесь его обычно держали на морозе, а перед подачей - в духовке, и он всегда был как свежий - горячий и душистый. Масло таяло, намазанное на такой хлеб, и с ним можно много было выпить чаю. На лучше всего такой хлеб шел к мясной или рыбной строганине.
"Интересно, - подумал он, - вот если б Ноэ была моей женой, вставал бы я так рано и готовил бы ей пищу?"
Он подкинул в печь.
"А почему жена должна раньше меня вставать в такой холод?" - вдруг ужаснулся он своей мысли, и ему стало стыдно.
Он пил чай, улыбался.
"В деревне, где-нибудь на материке, меня бы за незаконную связь общественность давно бы осудила", - подумал он.
- Ты чего все время улыбаешься? Я смешная, да?
- Ну, что ты, что ты?! Просто утро хорошее…
- А мне с тобой любое утро хорошее, - просто сказала она. - А вечера еще лучше, - и засмеялась.
"Послушал бы Акулов, - подумал Антоша. - Уже февраль на дворе… Чего бы такого к Восьмому марта ему нарисовать?"
А у Акулова были свои довольно странные заботы. Он мечтал о свадьбе. О Мероприятии с большой буквы. О комсомольско-молодежной свадьбе на весь Остров. И виделось ему, как он стоит у себя в сельсовете в белой рубашке и при галстуке (сколько можно носить осточертевший свитер?!), в черных лакированных туфлях (сколько можно ходить в унтах?!), поздравляет молодоженов, разрешает откупорить бутылку шампанского, сам ставит на проигрыватель пластинку с маршем Мендельсона, а кругом стрекочут камеры телевидения и кинохроники, вспыхивают блицы столичных фоторепортеров. И вот Акулов приглашает всех в столовую, где давно накрыты столы, и он во главе пиршества с микрофоном в руках и с торжественной речью на белом листе бумаги. "А может быть, лучше без бумаги? - думает он. - Взять и заучить речь, а?"
Пятнадцать лет живет на Острове Акулов, из них десять работает председателем сельсовета, но книга записей актов гражданского состояния до сих пор пуста: никого соединить крепкими узами и на всю жизнь ему так и не удалось.
Правда, несколько раз уже намечалось что-то отдаленно похожее на Мероприятие, но молодые пары уезжали на центральную усадьбу, регистрировались там, на чукотской части материка, и там же им сразу предоставляли жилье, а, поскольку Остров и центральная усадьба - территория одного колхоза, руководство колхоза только радовалось, когда люди оставались на усадьбе, уходили потом в тундру, а не сидели на Острове, занимаясь неизвестно чем. Рабочие руки нужны были в тундре, а не на Острове.
"Хоть, бы серебряную, что ли…" - искал паллиатив Акулов.
Но и относительно серебряной свадьбы никаких перспектив не намечалось - чукчи и эскимосы не считали лет.
"В каком году вы поженились с Имаклик, Нанук?" - "Ся-а?.. Не знаю… Тогда еще Тагьюк жив был… он тогда ба-альшого медведя убил…"
Вот и поди разберись, откуда вести летосчисление, тем - более что при паспортизации местного населения отметка о семейном положении тогда не ставилась, все замужние женщины, чукчанки и эскимоски, как, впрочем, и сейчас, носили свои имена, фамилий не было, а принять мужское имя (фамилию) не в обычаях, совсем это не логично. И главное, неудобств никто из семейных не испытывал от того, что там в паспорте записано или не записано. Он, собственно, и не нужен был, чего его читать, он ведь не книга, да и совместной жизни паспорт помочь не мог, что бы туда ни записать. Хорошо живем - вот и хорошо. Плохо живем - плохо это, надо обоим стараться, чтобы жить лучше. Вот и все.
Но зато судебных дел, тяжб и разводов - ничего такого Акулов тоже вспомнить не мог, ни сам, ни из рассказов своего предшественника.
Так что, как видим, зря Машкин думал, будто Акулов его осуждает. Акулов просто на правах более умудренного человека понимал, что, если у людей отношения складываются по сердцу-по совести, туда с инструкцией не надо лезть, а то ведь все испортить можно.
Машкин же в это время, оставив дома Ноэ наводить после праздника порядок, направлялся в сторону лагуны.
На почте сообщили - идет борт, а встречать самолет давно стало традицией для тех, кому в этот момент не было другого дела.