- Дело ваше, - сказал Медучин. - Я тут не начальник. По-моему, правильно. Только не попрекать ее ничем, не обижать.
- Конечно, оговоренная ложка рот дерет… надо по-человечески, - сказал дед.
- Пусть она живет у тебя, а, дед? - спросил Медучин. - А Шкулин переселится к нам. Пусть будет у тебя, от греха подальше.
- Мне баба без надобности, так что я согласный, - засмеялся дед. - Хорошая она, справная. У ей лицо веселое. Надоело мне на ваши рожи смотреть! Чего ржете, кобели?!
Легко стало Медучину, будто камень с души свалился. Но по лицу Шкулина видно было, что не ждал он такого поворота. Дед это сразу понял:
- А Петро-то наш навострился, не спросившись. Эх ты, хрен столовый! Допрежь всего о человеке надо заботу проявлять. Который человек о другом без заботы - пустой он, нехороший. От него одно зло… Не серчай, Петро, правду я тебе говорю.
- Это тебе показалось, дед. От ревности.
- Не скажи!
Стали расходиться.
- Одну бутылочку я вам спрятал, - сказал дед, - утром пригодится. Давайте ко сну.
- Да, - сказал Медучин, - хорошо, будем считать пионерский сбор закрытым, поскольку всем все ясно и вопросов нет.
Он кликнул Верного, тот спрыгнул с крыльца и пошел следом.
Осторожно, чтобы не разбудить Анфису, разбрелись Бровин и Медучин по своим кукулям. Медучин зажег огарок. Анфиса спала. Он прикурил от свечи и задул ее. Бровин похрапывал, а Анфиса, что-то бормотала во сне, разговаривала.
"У нее сегодня слишком много впечатлений, и нервы не совсем в порядке", - подумал он. Медучин вспомнил, как несколько лет назад подошел к своему товарищу - спящему геологу, прислушался к его сонному бормотанию. Оно было довольно связным, и он взял его левую руку, нащупал пульс и задал вопрос голосом той же тональности и о тех же событиях, которые геолог переживал во сне, и тот ему ответил, и этот странный диалог продолжался почти полминуты. Так можно вызнать сокровенное, у некоторых людей это получается, и у Медучина как раз наступило, "это", чему он не знал названия, он испугался и оставил геолога в покое.
Ему захотелось подойти к Анфисе и сделать то же, но она разговаривала во сне по-чукотски, а чисто по-чукотски говорить он не мог, да и смутно чувствовал, что настроиться на ее волну ему не удастся.
4
Медучин очнулся от шума. Ему показалось, что где-то неподалеку кружит вертолет. Он прислушался. Было тихо, под порывами ветра шумели лиственницы.
"Показалось, - подумал он. - Это у меня шумит в голове".
Искать его еще рано, это он знал. Спохватиться должны дней через пять. А вертолетом и того позже: пока ребята дадут знать на аэродром - пройдет неделя. Но все-таки в душе копошилось: "а вдруг?"
Хорошо, если б вдруг опустился тут вертолет и вылез бы из него Юра Филатов. То-то радости было бы! Юра часто помогал рыбакам и ихтиологам, его любили, он очень надежный, не было такого, чтоб он подвел. Все таежники вокруг его знали.
"Хорошо бы, Юра прилетел", - подумал Медучин.
Последний раз они виделись две недели назад Юра приземлился прямо в Избяном и сказал, что у него свободный целый день, даже два, в поселок может вернуться только завтра к вечеру. Сели обедать тут же, на улице - на пеньках да на ящиках. У Анфисы мясо было готово, а Бровин рыбы принес, свежей и вяленой.
- Как ловится? - спросил Юра.
- Хорошо. Лучше и не надо. Возьмете какой надо - вон мешки. Петро! - крикнул Медучин Шкулину. - Возьми в первой камере, там свежая!
Петро собрался в ледник.
- Не спешите, - сказал Юра. - Времени у нас много, да и по другому делу мы.
- Что за дело?
- У-у, секретное! Какая у вас рыба?
- Ну, вам-то самую лучшую, - чиры, нельма, три осетра есть, пелядь. Какую хотите…
- А караси есть?
- Этого добра не держим! - рассмеялся Медучин.
- И зря.
- Почему?
- Караси нам нужны.
- Что за напасть?
- Понимаешь, прислали ребята из Магадана бочонок сметаны. А к сметане что надо? Правильно - карась… А вы, знаю, почему-то считаете его несерьезной рыбой. И у вас ее нет.
- Нет, конечно… Придется половить. Есть тут несколько озерец.
- Половим, времени достаточно. Ну, а пока по первой, чтоб ловилась большая и маленькая.
Шкулин уже разлил давно, он свое дело знает. Анфиса, как и подобает хозяйке, все лучшее гостям. Вертолетчиков она знала. В прошлом году они обслуживали геофизиков, там и встречались.
- Ну, за встречу!
- Дай бог не последнюю! - чокнулся со всеми Шкулин.
Бровин принес мешок с сетями, закинул их в вертолет и тоже присоединился к пирующим.
А потом, вытащив из планшета карту и расстелив ее прямо на земле, Филатов отмечал озерца и протоки, которые показывал ему Медучин, и составлял оптимальный вариант облета их всех на тот случай, если в одном месте рыбы не будет, а в другом ее будет мало. И потом, взяв Медучина, вертолет ушел на юг, и мотался с озера на озеро, и гонял Медучин по тундре этот вертолет, как подвыпивший северянин московское такси, и только на следующий день вернулись ребята в Избяное с двумя мешками крепких коричневых карасей.
…А сейчас больной Медучин лежит в занесенной снегом палатке, и тепло ему от этих воспоминаний. "Хорошо бы, Юра прилетел".
Но Юра не прилетит.
Медучин вспоминает, не должен ли чего ему. Нет, не должен.
- Ай лав ю и зай гезунд! - кричал, прощаясь, Юра и махал рукой из вертолета.
Просьбу ребят Юра выполнил, и на другой день на косу села "Аннушка", затем вторая, а потом еще они возвращались, и вся рыба была вывезена, и ледник очищен. А рыбы-то всего восемь тонн, это капля в море для горняцкого поселка.
- Мало рыбы, ребята, - сказал командир последней "Аннушки". - Надо больше, в поселке одни консервы. На консервах далеко не уедешь. А ваша рыба только в садик да в ясли.
- А что делать?
- Не знаю, придумайте. У нас собираются даже создать бригаду для отстрела медведей и лосей, нужна свежатина. А забой оленей будет только в ноябре. Навигация в этом году поздняя, сами понимаете, картошку и то еще не привезли… сначала генгруз… Ну, я полетел… Приду дня через три, Чукотторг возьмет все, что вы наловите. И чем больше, тем лучше… Ребята на прииске озверели - попробуй-ка пожить на консервах! Ну, чего-то я разговорился. А Юре привет передам. Он сейчас геологов вывозит. Караси были хорошие, спасибо.
Самолет улетел.
- Чего решил, Наука? - спросил Шкулин.
- Ничего.
- Ну и зря. У нас план есть…
- Что за план?
- Надо ставить загородку.
- Так, - крякнул Медучин, - так. Гм…
Шкулин молчал, выжидающе глядя на Медучина. Подошел Бровин. Теперь они стали молчать втроем.
Рыбаки знали, что Медучину известен не только режим реки в разные месяцы, ему известны притоки и проверенные им самим даты наиболее полного осеннего хода, когда рыба скатывается в реку, а оттуда в море. У Медучина карты и дневники двух лет исследований. И наука должна им помочь. Но дело в том, что способ, предложенный рыбаками, - браконьерский. И они знали - Медучин на это не пойдет, и не потому, что он облечен правами и рыбинспектора, и охотинспектора, он человек науки - и это все, и, сколько бы они вместе ни съели таежной каши и таежной соли, - ничто не поможет Медучину идти против себя.
- Мы сделаем сами, Наука. Ты только скажи, где… И все.
- И закрыть глаза. Да?
- Да. Ты ничего не знаешь. Мы сами… - уговаривал Шкулин.
Медучин молчал. Спросил у Бровина:
- Что скажешь, бригадир?
- Дык я чо? Я как все. Я так думаю - мы перед ледоставом и так возьмем, неводом. Понемножку - зато верней. Но там на прииске - люди. Понимаешь, Наука?
- Понимаю, понимаю…
- Вот у нас полна кладовка консервов, - продолжал Бровин. - Мы хоть одну банку за лето съели?
- Нет, только компоты.
- Во, ели только компоты. А остальное нам ни к чему, невкусно и непитательно, - рассмеялся Бровин. - С консервов жиру не нагуляешь. Вот и думаю я - можно поставить загородку и взять тонн пятьдесят, для реки это мелочь. А?
- Ты, Наука, не боись, - опять завел свое Шкулин, - Мы понимаем, тебе оно не с руки - нарушать законы, нагорит….
- Не в этом дело!
- И в этом, чего уж там, и в этом! Мы ж с понятием. Вот и говорим - ты ничего не знаешь… А?
- До вечера! - попрощался Медучин, встал и пошел к реке.
Надо идти по узкой тропинке, огибая фиолетовые островки иван-чая, тут их целая плантация, и тогда справа будет река, слева маленькая черная коптилка, и из крайнего дома выйдет Анфиса и скажет: "Это ты? Здравствуй!" Она всегда так встречала Медучина, и на этот раз она увидела его в окно, вышла:
- Это ты? Здравствуй!
- Здравствуй…
- Где пропадал, Наука?
- В верховьях…
- Ой ли? А не в Ост-Кейпе часом? Баб-то у тебя там, поди, не сосчитать!
- Куда уж! Не до баб нынче…
- Чего так?
- Да так… работа такая…
- Вы из-за работы все забудете. Вот через неделю и я в Ост-Кейп совсем уеду. Думала, ты меня повезешь… оказывается, нет… не ты…
- Некогда мне по поселкам разъезжать.
- Вот и я говорю, некогда. Бровин-то месяц назад, когда вез, сулился…
- Чего он?
- Чего-чего… Балыков обещал - нету, ребенка сделать обещал - нету, думала, хоть назад Наука меня повезет, сломаю по пути мотор, и никуда он от меня из одной палатки не денется, - опять нету! Что делать, а?
В глазах у нее боль и смешинки. Не по себе стало Медучину:
- Ладно тебе, наговоришь тоже!
- Заходи чай пить, чего боишься!
- И зайду… Где дед?
- Скоро придет… пошел лесины прямые для жердей выбирать.
Медучин пил чай, слушал щебетанье Анфисы, смотрел, как она суетится, а на уме у него было одно - предложение рыбаков, загородка эта проклятая… Мучился он и понимал, надо что-то решить, решить окончательно. И от этого решения зависит многое - и авторитет Медучина в тайге, и настроение на прииске, и его собственное спокойствие, и карьера, наверное, тоже… Черт возьми, вот уж слово смешное, карьера…
Вместе придумывать легче, решает он и выходит на крыльцо дожидаться старика.
5
- Вот если тебе работу дали, - вел назидательно Шкулин, - ты старайся от нее сначала отказаться, не получилось - старайся спихнуть ее другому, опять не вышло - сделай тогда ее так, чтобы тебе больше не поручали! Ха-ха-ха!
- То-то, я смотрю, ты не шибко потеешь, когда лонг-линь тянешь, - сквозь смех заметил Бровин.
- Не-е, - замотал головой Шкулин, - на рыбалке я как все, на рыбе сачковать нельзя, а то зимой палец сосать будешь… Работать так работать, на хрен торопиться!
"Вот поди ж ты, - думал Медучин, - отчего это в тайге да в тундре всякая работа делается в охотку? Нет такого, чтоб было лень или противно… странно это. А может быть, это от подспудного сознания, что если ты не сделаешь, то никто не сделает… Может, это просто от необходимости выжить, от инстинкта?"
Задумывался Медучин, хотел разобраться в себе, что же его гонит все время в тундру? Желание быть свободным, ни от кого не зависимым? Неправда, начальство хоть и далеко, по от него все равно никуда не деться… А может быть, все-таки лень? Обычная простая человеческая лень гонит его черт знает куда? "Ну конечно же, - думал, Медучин, - конечно же! Я не хочу подчиняться будильнику, вставать в семь, а в восемь идти на службу. Лучше я здесь встану в пять, а в десять сломаю ногу в Большом Каньоне, как было в прошлом году, но зато буду сам себе голова. Здесь просто ближе к природе. Вот почему мне всегда в поле хорошо, даже если трудно…"
Он собирал карабин, через час им со Шкулиным идти на охоту. В леднике осталась только шея от лося, убитого в прошлом месяце. Решили взять еще одного. В помощь Медучину Бровин выделил Петра, тот видел на дальних косах следы. У Медучина пять лицензий, хватит на весь сезон и на зиму останется. Верного решили не брать, чтобы тот не спугнул зверя.
Мало удовольствия
Сидеть без продовольствия.
Ладушки, ладушки, где были?
У бабушки…
весело сочиняет Шкулин.
- Что-то ты больно веселый, - говорит ему Медучин, - а я, между прочим, сон видел. Вдруг вещий?
- Что еще за сон?
- Будто лось тебя копытом погладил!
- Чо? Правда?
- Ну да. К чему врать без толку.
- О-ха-ха! - засмеялся Шкулин. - Нет такого лося! Тот лось еще не родился али шастает где-нибудь по другим северам! Меньше спать надо, Наука, не будешь тогда глупые сны смотреть!
- Он виноват, что ль, - развел руками дед Тимофей, - приснилось, и ладно. А мне вот чегой-то ничего не снится. Одно время старуха-покойница снилась, а теперь вот совсем я без снов, будто и нет меня.
- Это к здоровью, дед, - успокоил его Бровин, - Сон праведника это называется, потому как ты у нас несть праведник.
- Кхе-кхе-кхе-гм… - проворчал дед, - в прошлом году лучше кашлял… - и пошел готовить охотникам лодку.
…Сейчас, в палатке, Медучин, не может вспомнить, о чем он думал тогда, когда лодка тихо шла в верховья мимо желто-зеленых берегов. Одно он знает - он никогда не переставал удивляться красоте берегов: зеленая стена ивняка и ольховника и редкие нарядные березки, мрачные высокие каменистые обрывы, склоны сопок, поросшие лиственницей и стлаником, и тополя, такие же редкие, как березы, будто только что пришедшие с материка, и красивее тех, материковских, потому что над ними полярные совы, - никогда этого не забыть Медучину; сколько бы раз он ни был в тайге, он каждому тополю говорил "здравствуй", как товарищу, и не стеснялся, что его может услышать Шкулин.
И сейчас, когда все покрыто снегом, тоже очень красиво, это знает Медучин, только надо выйти из палатки, посмотреть. "Посмотреть бы…" - думает он. И опять впадает в забытье.
Очнулся он от яркого света и понял, что в щель палатки бьет солнечный луч. "Раз солнце - значит, морозно. Этот снег уже не растает, - подумал он. - Хорошо бы сейчас на мэрэнтэ, а лодку бечевой по течению…" И еще в связи с мэрэнтэ ему в голову пришла любопытная мысль о том, что он никогда не катался на лыжах, лыжи не были для него развлечением. "Странно… - подумал он. - А почему, собственно, странно? Ну, не ходил на лыжные прогулки, не катался в Солнечной долине, правильно, не занимался лыжным спортом, потому что лыжи и снег - это моя работа. Вот если б я жил на юге, обязательно бы зимой ходил на лыжах и даже стал бы мастером спорта. Ведь плаваю же я мастерски, хотя на пляж попадаю раз в несколько лег… Снег - это уже профессия. Мне совсем нельзя без тундры, это, пожалуй, плохо… Здесь я всегда выберусь, а там, на юге?"
Он смотрел на солнечный луч, и ему не верилось, что его скрутило окончательно. По-прежнему не хотелось есть, но жар сдал, и в голове не шумело, и он думал - дело идет на поправку. Как всякий здоровый человек, никогда не болевший, он прислушался к течению своей болезни, к тому, что происходило с ним, - и было ему любопытно. Он не мог только отличить забытье от тяжелого сна, иначе бы он насторожился. Он радовался солнцу, но не знал, как одолеть слабость и выползти из кукуля, а затем из палатки. "Зачем? - подумал он. - Собрать скарб и спихнуть лодку у меня все равно сил не хватит. И с рекой я не справлюсь тоже…"
Он силился представить, что сейчас делают там, в Избяном, и вспомнил свою недавнюю ссору со Шкулиным, тогда, на охоте. Они разделились, и, когда через полчаса Медучин пришел на выстрелы Шкулина, он увидел мертвую лосиху.
- Зачем ты важенку-то? - тихо спросил Медучин.
Шкулин знал, что никто в тайге не бьет лосих, и молчал, оправдываться было бессмысленно. Так же молча они разделали тушу, погрузили в лодку мясо, а когда пришли в Избяное, им помогали выгружать, и дед, сразу определив мясо, сказал:
- Шкулин небось стрелял?
Медучин кивнул.
- Э-хе-хе, - вздохнул дед и ушел в дом.
И Шкулин, чтобы не попадаться на глаза, пошел к Анфисе, может, она поймет его, заблудшего человека. Анфиса давно уже жила отдельно, там же была и столовая, - так, решили, удобней.
Бровин разжег костер и смолил лосиные ноги для холодца. Делать холодец он не доверял никому, это было его фирменное блюдо. Усталый Медучин перетаскивал из лодки вещи и думал о сне, есть ему не хотелось, он был удручен убийством лосихи. И когда рассказывал деду про охоту, тот слушал, не перебивая. Потом дед Тимофей перевел разговор:
- Мы тут без вас ловили. Мало. Ты что решил?
- Завтра будем ставить загородку. На Лучистом. Я сам буду ее ставить. И акт составлю на себя.
- Сам себя штрафовать будешь? - спросил дед.
- Не знаю. Составлю акт и объяснительную. Пусть в инспекции разбираются.
- Должны понять, - с надеждой сказал дед.
- Лишь бы люди поняли…
- Бог простит, - улыбнулся дед.
- Одна надежда, - засмеялся Медучин.
И вдруг ему удивительно легко стало: решение принято, и гора свалилась с плеч, и люди о нем доброе скажут, может быть, скажут. Откуда им знать, как на их столы пришла рыба?
- Не боишься? - спросил лукаво дед.
- От мандраже - помет в драже, ладушки, ладушки, - пропел Медучин. - Мало удовольствия сидеть без продовольствия… Дан прогноз - не вешать нос! - и дальше весь шкулинский набор.
Дед ласково потрепал его по плечу:
- Храни тебя бог!
- Да ладно, - махнул рукой Медучин.
Вдруг дверь соседнего дома распахнулась, и на крыльцо выскочила растрепанная Анфиса, раскрасневшаяся, в порванной кофточке, глаза - черные молнии, свирепые - не приведи господь!
- Что случилось? - оторопел Бровин.
- Шкулин ваш… пристает… рукам воли много…
На крыльцо следом выскочил Шкулин с изрядно поцарапанной физиономией.
- Ну, картина! - развел руками дед.
- Ах ты, гад! - кинулся к Шкулину Бровин. - Бабы захотелось! Я те покажу! Будешь с медведем в жмурки играть!…
Руки его были заняты лосиными ногами, и он выглядел очень комично. Но ему было не до шуток. Со всего маху он огрел Шкулина лосиной ногой. Тот бросился бежать. Бровин еще раз перетянул его ногой вдоль спины. Шкулин упал.
- Это тебе за лосиху! - приговаривал Бровин. - Это тебе за Анфиску! Не нарушай уговору, гад!
Лосиная нога взлетела над Шкулиным. Дед Тимофей бросился разнимать.
И вдруг Медучина разобрал смех. Он смеялся в голос, схватившись за живот, будто его мучили от смеха колики.
Все остановились и замолчали.
- Ой! - не мог остановиться Медучин. - Ой, братцы! Сон-то вещий оказался! Погладила-таки лосиха Шкулина копытом! Ой, братцы!
Дед как стоял, так и опустился на землю. Он смеялся беззвучно, из глаз его катились слезы.
Бровин плюнул, забрал ноги и пошел к костру досмаливать.
Шкулин поднялся и медленно побрел к реке.
Анфиса вдруг заметила, что кофточка у нее не в порядке, повернулась и юркнула в дом.
Откуда-то примчался Верный.
- Опоздал ты, - гладил собаку Медучин. - Такое кино было! Тварь ты бессловесная, - жалел он пса, - и поговорить-то тебе не с кем!