- Не поймаешь, - засмеялся закутанный в сети Словохотов, - он к нашим ушел.
Не разматывая сети, полицейские бросили Пашку в автомобиль. Машина мчалась между двумя рядами толпы, кричащей: "Да здравствует полиция!.."
- Вы будете допрошены в течение двадцати четырех часов, - произнес чиновник, принимая Пашку. - Отведите его в верхнюю камеру.
Очутившись в небольшой, залитой светом луны комнате, Пашка почувствовал себя пьяным…
- Где Рокамболь? - кричал он, стучась в двери, - где Рокамболь? Долой империалистов, бессонные сволочи!.. - Потом он успокоился и запел песни, которые старался не петь уже полгода. - Над нами наше знамя реет… - начал он.
- Вот вам товарищ, мистер большевик, - прервал его, входя, тюремщик, ведя за собой скованного Рокамболя. - Весь Лондон, мистер, восхищен вашей удалью, собирают даже деньги на вашу надгробную плиту. Я рад доставить вам удовольствие увидеть друга перед смертью. Медведя, говорят, поймали, когда он уже переодевался для побега.
Дверь закрылась.
Звеня кандалами, Рокамболь подошел мелкими шагами к своему хозяину и зарычал жалобно.
- Рычи, милый, - ответил ему матрос, - рычи, зверюга, нет для нас на земле справедливости.
Луна сверкала, небо в высоком и узком прорезе окна казалось серебряно-голубым.
Словохотов подтянулся на руках и влез на подоконник.
- Одиннадцатый этаж, - сказал он, - и только карнизик… не уйдешь. Ну, будем спать… Памятник на могиле нам обеспечен.
Луна светила ровно и театрально. Покой охватывал Пашку. Он положил голову на спину медведя и заснул, еще раз порадовавшись, что он не привил себе изобретение Монда.
…………………………………
- Хольтен, товарищ, который час? - вскричал Пашка, просыпаясь под каким-то сводом.
Молчание и равномерный шум…
- Эй, Рокамболь, подай туфли…
Молчание и шум…
- Тюремщик, - завыл матрос, вспоминая все сразу, - гад ползучий, почему я в карцере - давай чаю…
Молчание.
- Расшибу!.. - И Пашка вскочил.
Ничего невозможно понять, свод над головой… горят лампочки, а внизу журчит вода…
- Тюремщик, чаю! - еще раз закричал Пашка.
Нет, это не тюрьма…
Пашка бросился вперед… Камень под ногами… Вода журчит… еще несколько шагов…
Воля, Лондон, утро - понял он… а свод сверху - Лондонской мост…
- Но кто освободил? Где Рокамболь?
В воздухе слабо пахло духами…
- Сусанка! - сказал Пашка, улыбаясь, - выручила… Непонятно… Жалостливый народ - бабы.
И не был ли он прав?
ГЛАВА 29
ГРЕБЕНКИ В ОПАСНОСТИ. ГАНС ПРИБЕГАЕТ К НЕОБЫЧАЙНОМУ СРЕДСТВУ и переживает необычайные и сложные приключения
Ганс растерянно стоял перед молчавшим радио. Дело в том, что Россия, выпуская токи разной длины, препятствовала телеграфированию. Рыжая лошадь исчезла. Но дело вовсе не в рыжей пророчествовавшей лошади. Мало ли коней!
Охваченный злостью к Ипатьевску, занятый организацией восстания, Ганс забыл протелеграфировать своей фирме секрет гребенок.
И не то что забыл. Он мечтал сам попасть туда и лично вручить формулы.
Иначе ему не выбраться из России.
Теперь все мечты погибли.
Позади толпа, и в ней блестят странно знакомые глаза горбатого китайца.
И вдруг Ганс вспомнил, чьи это глаза.
Да, Гансу придется опять бежать. Ему, кстати, и надоела со своей невероятной пылкостью киргизка. К тому же странно стал побаливать хребет.
Ганс вдохновенно обернулся к толпе. От пристального взгляда китайца он растерялся на секунду, но затем закричал:
- Бог не хочет говорить, когда среди вас есть предатели его святого дела.
- Кто предатель?
- Где ты, волосатый, видишь предателей?
Ганс указал дрожащим пальцем на китайца. А вдруг у того нет документов?..
- Обыщите карманы этого человека, и вы найдете доказательства…
Злобный рев был ответом на его слова. Он не ошибся.
Зеленый мандат китайца показался в воздухе.
- Я иду за другой лошадью, пока вы с ним расправляетесь, - сказал Ганс.
Несколько цепких рук охватили китайца, подняли было на воздух, чтобы ударить о камни, но китаец завопил:
- Смотрира внут!
Посмотрели внутри мандата. Там лежало удостоверение на право переговоров с шайкой ледника Ууота-Тоба. Предав в руки ГПУ главарей, шайка может идти на все четыре стороны.
И тогда киргизы проговорили с достойным благородством:
- Бери, он нам и самим надоел.
- Где же он? - спросил китаец. - Мне его или живого или…
Ганса нигде не было.
Далеко внизу мчалось, порхало облачко пыли.
Киргизы кинулись к лошадям.
Арканы перерезаны, и лошади, обрадовавшись свободе, ускакали в степь.
Кинулись к мотоциклу китайца.
Мотор загудел, побежал по тракту, но не промчавшись и полверсты, остановился. Не было бензина. Китаец кинулся к запасному бидону. Там торчали только перерезанные ремни. Китаец побежал обратно в аул.
Нигде не было бака.
С собой Ганс его не мог увезти, слишком тяжел и неудобен.
Глухие стоны донеслись из одной юрты.
Китайцу стало тоскливо, и он пошел в юрту, надеясь встретить там горе еще больше своего и тем утешиться.
Страшное зрелище предстало пред его глазами.
На кошме валялась Кызымиль и рядом с ней бак бензина. Пустой.
- Куда бенсина? - прорычал китаец.
Кызымиль, возлюбленная, покинутая Гансом, указала на свой живот. Несчастная вздумала отравиться бензином!
- Неужели псе?
- Половину, - прохрипела она.
Другую половину она вылила на кошму, увидав, что яд не действует.
- Половину! Ведь это десять фунтов!
Китаец долго не думал.
Он подал ей чашку горячего молока и подставил под рот горлышко бидона.
И вскоре десять фунтов бензина вернулись в свой уют.
Мотоцикл шел медленно. Все-таки бензин от желудочного сока слегка испортился.
Но китаец Син-Бинь-У верил в свой талант и, поглаживая ствол револьвера, говорил:
- Теперь от меня только на небо уходила.
Но в небо китаец не верил, когда там есть аэропланы.
Как же ему не радоваться!
Порадуемся и мы. Это такое редкое чувство!
Последуем же мы сначала за Гансом.
Он мчался на лошади, пока не загнал ее до смерти. Какая-то старушка в длинном черном платье попалась ему навстречу. Он остановился, чтобы спросить у нее дорогу. Но куда ему идти, он и сам не знал. И со скукой, которая появляется, когда смелость обращается в профессию, проговорил:
- Раздевайся!
И ему показалось, что старуха раздевалась как будто с удовольствием. Он поглядел на ее внезапно замаслившиеся глаза и плюнул.
- Мне только верхнее, сударыня, - сказал он поспешно.
И тогда старуха обозлилась, начала браниться и, увидав серьезность на его лице, расплакалась.
Переодевшись в странницу, Ганс шел по степи.
В те времена, насколько вы помните, грузы по Волге провозили в подводных лодках. По ночам лодки плыли сверху. Они походили на громадных дохлых рыб, которыми в таком изобилии наполнены были наши берега.
И вот однажды команда одной такой лодки заметила странный предмет, плывший через реку. Берега были давно пустынны, и команда скучала. Они стала держать пари. Одни говорили, что это знаменитый медведь Пашки Словохотова, вернувшийся в тоске по родине, а другие - подводная лодка новой конструкции для домашнего обслуживания. Треск мотоцикла слышался вдалеке.
Потому-то и было оказано такое внимание выловленной страннице.
- В Иерусалим идешь? - спросил один из матросов.
- На Афонскую гору, - ответила странница.
И тогда странницу провели в красный уголок агитировать против религии.
- Баба дошлая, если может так плавать.
- Эта поговорит!
И точно, странница после рюмки коньяка заговорила довольно оживленно.
- Может и в Каспийское море лодка-то выйти, дети? - спросила она ласково.
- Может.
Странница подумала.
- В бога Река верите, детки?
- Это что в картинках, в киношках играет… В того…
- Бог Рек, дети, есть воплощение в трех лицах бога отца, бога сына и… Он наполнил горечью реки, дабы мы могли исправиться и вновь вкусить по постам рыбу. Горькое раскаяние надобно теперь вам перед ним. Самим своим лицом упасть перед ним на колени… и просить прощения…
Матросы многозначительно переглянулись. Мотоцикл умолк. Лодка с огромной быстротой резала гнилые волны Волги. Луна, казалось, гналась за лодкой.
Странница продолжала проповедовать о милости бога Река, который любит прощать грешников, самолично являющихся пред его очами.
- Где ж он теперь находится? - мрачно спросили матросы.
Странница оживилась.
- Теперь он, дети, находится на Каспийском море.
- Там же англичане.
- Бог парит над всеми народами, дети мои… Дайте мне Библию…
- Библию?..
Какой-то мрачный матрос подошел близко к ней и прохрипел:
- Над всеми! А ты в воду не хошь с гирей в кармане?
Рев и теснота окружили странницу.
И вскоре Ганс понял, чем кончилась его проповедь.
Команда вывалила его на одеяло и запела:
Из-за острова на стрежень,
На простор большой волны…
А когда дошла до стиха:
И кидает в набежавшую волну… -
каждому матросу показалось, что он Стенька Разин.
Одеяло взметнулось к борту.
Ганс прервал свой крик глотком воды, а вместе с глотком ему в рот попала гнилая дряблая рыба.
Пена, оставляемая лодкой, слилась далеко вдали с лунным светом.
Тогда Ганс начал тонуть по-настоящему, а до сего ему все казалось, что выплывет.
ГЛАВА 30
Показывающая ДАЛЬНЕЙШИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГАНСА
Ганс очнулся от сильной боли в животе.
Глаза у него были забиты песком, перемешанным с рыбьими костями. Открыть их было также больно и трудно.
Ганс стонал.
- Кто вы? - раздался над ним грубый голос.
- Молока… отравлен…
Горячая влага обожгла ему зубы.
Затем его несли на руках.
"Конечно, - сонно думал Ганс, - лучше отдам себя в руки правосудия. Несут… А если самому пробираться через эту страну, то добровольно мозгов лишишься. Здесь же есть какая-то надежда".
Когда ему промыли глаза, он увидал себя в широкой мужицкой избе.
Слабым голосом он спросил:
- Употребляете ли вы гребенки?
- Конечно.
Ганс обрадовался.
- Как культурным людям, я предаю в ваши руки свой дух. Меня зовут Ганс Кюрре.
И от страшного напряжения, произнеся последние слова, он потерял сознание.
Гладко бритый человек сидел против него на стуле.
- Вы Ганс Кюрре? - обрадованно спросил он.
- Я Ганс-Амалия Кюрре, а есть другой… Рек, так он брат…
- Это нам, гражданин, не важно.
Восторженный шепот понесся по толпе, наполнившей избу.
- Настоящий империалист.
- Видал ли кто настоящего империалиста?..
- Где видать!..
Рабочие куртки все прибывали и прибывали. Ганс подумал: "линчевать будут". Он собрал все свои последние силы и сказал:
- Разрешите перед смертью помолиться богу…
Гладко бритый человек испуганно вскочил.
- Что? Умереть? Кто вам сказал, что вы умрете? Вы будете жить, если бы даже это стоило мне жизни. Столько времени не видали живого империалиста, и вдруг умрет. Григорук, садись на самолет и вези сюда из Костромы самого лучшего профессора…
И гладкий человек наставительно проговорил в бледное лицо Ганса:
- Вы, гражданин, находитесь в Костромской губернии в химическом районе. Здесь разрабатываются залежи фосфоритов. Вам известно, что такое фосфорит?..
- Я сам химик… Я могу принести пользу…
- К сожалению, я не могу вести с вами разговоров по химии, так как по профессии я инструктор и режиссер местных пролеткультов. Могу добавить лишь следующее, что ваше пребывание здесь используется для инсценировки массовой картины "Гибель капитала". Очень рады, что вы оказались мужчиной, хотя и находились в платье, очевидно, женского пола. Или, возможно, у вас теперь такова мода…
Ганса сытно накормили, причем гладкий человек упрашивал его в еде не считаться. Он, по-видимому, рассчитывал на Гансе улучшить свою театральную карьеру.
Затем Ганса отвели в клуб. Здесь его ждала громадная стеклянная клетка, и над ней была надпись такого вида, какие бывают в аптеках над банками с лекарством. По-русски и почему-то по-латыни (надо полагать, все от усердия гладкого человека) значилось "империалист".
Латынь больше всего обидела Ганса, и тут-то он решил окончательно, что его в день инсценировки сожгут.
Большая очередь любопытных проходила мимо него, обмениваясь мнениями.
- Человек как человек!..
- Разве что волоса неумерного…
- Это от гордости, мол, не умру!!!
- Видно, империалист!!!
Наконец Ганса утомили настойчивые взгляды, и он слегка задремал.
Проснулся он поздно ночью от какого-то кошмара. Широкое окно бросало большой лунный свет на пустую залу. И Гансу показалось, что он как муха, попавшая между двумя рамами.
Ганс заплакал. Плач его все увеличивался и увеличивался. Судите сами: без суда и следствия, даже не поинтересовавшись годами, хотят, как муху, посадить на иголку и сжечь. Он же знает, читал, как при неимении живых империалистов в Петербурге и Москве жгли чучела.
Плач его становился похожим на вой, а как только приблизился к этому звериному способу выражать отчаяние, тело Ганса приобрело желание раскачиваться. Так, воя и покачиваясь, где-нибудь в ледниковой пещере отчаивался троглодит.
Покачивания эти стали ритмическими.
И вдруг Ганс заметил, что банка в такт его покачиваниям начинает зыбиться. И он вспомнил, что профессор Шиферштейн утверждает: ритмическими покачиваниями один человек может свалить скалу. Тогда Ганс завернулся в одеяло и начал ритмически качаться. Все кругом спало. Одна луна заливала своим светом огромную залу клуба. Громадная стеклянная клетка медленно заколыхалась. Медленно колыхался в ней человек.
И внезапно клетка стала на ребро, качнулась, словно вздыхая, последний раз - и гулкий звон потряс здание. Из-под обломков стекла выскочил маленький человечек. От сотрясения лопнули в зале стекла, и холодный морозный воздух пронесся по красным флагам. Рядом по коридору через все здание гудел широкий приводной ремень. Завод работал в три смены. Уже вдали слышались голоса. Ганс лег на ремень, и он переметнул его в машинное отделение. По всем зданиям клуба слышались поиски преследователей. Ганс забился между вагонеток с гарью. Затем он перелез в вагонетку и зарылся глубоко в гарь. Жирный запах масла и угля, как веревкой, перехватил его шею. А слезы имели вкус соды. Тяжелая наша жизнь на этом свете, до чего тяжелая!
Гукнул маленький электрический паровозик, и вагонетки дрогнули и покатились. Вагонетки опрокидывали в глубокий овраг. Ганс, охватив голову руками, катился впереди, подпрыгивая на мягкой глине. Возчики меланхолически глядели ему вслед:
- Ишь какая тяжелая глыбища!..
- Да, прет, - лениво ответил другой, - сказывают, из бочки червь-то утек.
- Утек!
- Утек. Закурим, что ли?
- А почему не закурить!..
ГЛАВА 31
В этой главе рассказывается о том, как живет в Фрейбурге профессор Шульц, и о том, КАК ПОСЕТИЛ ЕГО ХОЛЬТЕН. В конце главы мы восхищаемся добрым сердцем почтенного профессора
- Вы опять сидели все время на одной стороне дивана, профессор?.. - произнесла женщина, внося в комнату поднос с кофейником, ломтиками белого хлеба и мармеладом…
- Я думаю, Луиза, - ответил старик.
- Думать можно, сидя на каждом конце по очереди: пружины будут снашиваться меньше.
- Меньше, - рассеянно согласился профессор.
В это время раздался звонок.
- Посмотри, кто там, - сказал профессор…
Через минуту старуха вернулась.
- Вас спрашивает какой-то негр, - доложила она.
Но негр вошел сам, не дожидаясь доклада.
- Хольтен! - радостно воскликнул Шульц.
- Здравствуйте, господин профессор, - ответил Хольтен, подавая письмо.
- От Монда? Верните ему это письмо. Я не друг ему. Я не хочу работать с вором сна и чужих идей! Я не хочу больше ни войны, ни даже победы. Даже для Германии!
- Что вы, профессор! - вскричала Луиза.
- Луиза, иди и потуши газовую плиту, - сказал, улыбаясь, профессор. - А вам, Хольтен, я рад… Я люблю вас за Роберта. Есть ли вести о нем?
- Никаких, профессор.
- А я уверен, что он жив. Мне кажется, что он в СССР. Но будем пить кофе… Он не крепкий и не испортит вам сна. Но ведь вам привита бессонница… Бессонница. Это безумие со стороны Монда пускать в дело еще так мало разработанное открытие… Хотите, я займусь вами и верну вам сон.
- Спасибо, профессор, меня мучит не отсутствие сна: я теряю друга и смысл жизни.
- Роберта?
- Нет, Рокамболя… Он в тюрьме… Бедный медведь!
- Медведь?! Да, да! Но почему вас огорчает так судьба этого зверя?
- Ах, профессор, вы не знаете Рокамболя. Это верный и честный друг. Он брошен в тюрьме, и этот Словохотов оставил его одного. Вы знаете, профессор, полиция уверена, что Рокамболь - переодетый большевик, и требует от него, чтобы он разгримировался, а он, бедный, только рычит. Они убьют его… - И слезы негра закапали во вчерашний кофе.
- Можно ли здесь помочь деньгами, Хольтен? - спросил Шульц.
- Может быть, можно, но очень большими…
- Подождите. - Шульц встал, запер дверь, идущую в прихожую, на ключ и ушел в соседнюю комнату.
Вскоре профессор появился, идя задом и таща за собой какой-то старый, заплесневевший чемодан, обвязанный веревкой.
- Как вы думаете, Хольтен, - сказал он, смеясь и высыпая к ногам негра груду золотых слитков, - этого хватит на выкуп вашего Рокамболя?
ГЛАВА 32
О ДОСТОЙНОМ СЛУГЕ и ГОСПОЖАХ его, обитающих, подобно летучим мышам, в расщелинах
Высоко над головой в кустарниках спряталось солнце.
Несколько солдат, лениво устанавливавших зенитную батарею на вершине холма, громко зевнули на весь овраг и тоже ушли.
Запахло сыростью и влажным каменным углем.
Вдруг большая грязная куча зашевелилась, и в слабом сумраке вырисовалась человеческая фигура. Оглядываясь и заметно дрожа (кустарники, к которым прижималась фигура, перенимали ее дрожь), человек пополз по оврагу. Он, видимо, не знал пути и не умел в темноте находить тропинок. Он часто скользил, падал со стонами или вдруг бежал точно в бреду, спотыкаясь, через кустарники. Густая изморозь осеннего вечера пронизывала его насквозь.
Внезапно слабый колокольный звон достиг его уха.
Неужели действительно колокол в этой окаянной стране, где людей, как насекомых, садят в банки с ярлыком: "империалист"?
Да, колокол слышен явственно!
Тогда Ганс, сотворив молитву великому богу Реку, напрягая последние силы, полез вверх по стене оврага.
Колокольный звон чуть слышно, как летучая мышь, скользил над его головой.