Пэнкок с испугом смотрел на большие каменные дома, ему казалось, что улицы здесь вырублены прямо в скалах.
- Опасно здесь жить, - заметил он спутнику. - Вдруг кто уронит что-нибудь тяжелое? Жирник или ступу каменную…
- В Москве жирников нет, - пояснил Косыгин.
- Ну, молоток можно выронить ненароком. С такой высоты на голову упадет, однако, череп может пробить.
- Не слыхал, чтобы роняли что-то на голову, - с сомнением сказал Косыгин.
Красная площадь понравилась Пэнкоку.
- Хорошо, когда просторно, - сказал он, глубоко вздохнув. - Далеко отсюда видно. Вроде бы река там блестит, а?
Извозчик прислушивался к незнакомому разговору, пытливо разглядывал Пэнкока.
- Товарищ, а товарищ, - обратился он наконец к Косыгину, - комиссар, чай, не нашего роду? Коминтерновский он, что ли?
- С Чукотки он.
- А где она, эта самая Чахотка?
- Не Чахотка, а Чукотка, - поправил Косыгин, - это подальше Камчатки будет.
- А разве есть земля дальше Камчатки? - усомнился извозчик.
- Есть.
- Вот чудно, - бормотал извозчик на обратном пути к Николаевскому вокзалу, - аж дальше Камчатки люди живут! Вона какая она, наша Расея. Он давно комиссарит-то, ваш товарищ?
- Давно, - ответил Косыгин.
- Значит, и там, за Камчаткой, тоже Советская власть Установлена, вона как…
В ленинградский поезд Пэнкок входил уверенно, как в свою ярангу. Он быстро занял место, оттеснив какого-то парня в овчинном полушубке. Вообще он заметил, что его морская форма как-то выделяет его и даже чуть-чуть возвышает над другими людьми. И это ему нравилось.
Поезд пришел в Ленинград к вечеру. Трудно было поверить в то, что уже не надо никуда ехать, что достигнута конечная цель долгого путешествия, сложного не столько своей продолжительностью, сколько обилием впечатлений, часто непонятных и непривычных.
29
Как-то Сорокин поднялся на сопку и удивился, как изменили облик селения новые дома Улака. В интернате все было готово к приему учеников: в комнатах стояли аккуратно застланные кровати, длинный стол, покрытый клеенкой, тянулся через всю столовую.
За учениками надо было ехать в тундру.
Раньше Сорокин думал, что на нартах можно ездить только зимой, а тут собаки бежали по пожелтевшей тундре, и нарта скользила по траве ничуть не хуже, чем по снегу. Лишь на каменистых осыпях да на крутых склонах приходилось спрыгивать на землю и помогать собакам.
Удивительно красива осенняя тундра. По ночам прихватывал морозец, покрывал прозрачной ледяной пленкой лужицы, бочажки, берега тихих рек и озер. Утром лед быстро таял под лучами неяркого солнца. Сорокина поразило обилие грибов, ягод и пышных осенних цветов, местами покрывающих тундру сплошным красочным ковром.
На привалах собирали морошку, объедались черной шикшей, пачкая соком руки и губы.
- Вот тебе и пустыня! - повторял Сорокин.
Первый большой привал с ночевкой устроили у горячего источника. От воды пахло сероводородом. Горячий ручеек впадал в небольшой водоем, и температура здесь была вполне приемлемой для купания.
- Американский торговец Пони Карпентер, который жил в Кэнискуне, любил здесь купаться, - сообщил Тэгрын.
Натянули палатку, разделись и забрались в воду.
- Наверное, Пэнкок сейчас в настоящей городской бане моется, - сказал Тэгрын.
По Улаку гуляло множество разных слухов о жизни Пэнкока на русской земле. Долгое время от него не было никаких известий. Но потом из Анадыря пришла телеграмма, подтверждавшая, что парень благополучно добрался до Ленинграда и приступил к занятиям на подготовительном отделении Института народов Севера.
Иногда в радиорубку приходила Йоо и часами просиживала там, наблюдая за работой радиста.
- Что ты тут сидишь? - как-то спросил ее Сорокин.
- А вдруг оттуда Пэнкок заговорит, - с затаенной надеждой прошептала Йоо.
Но Пэнкок молчал, и, грустная, Йоо уходила в свою ярангу.
В темноте пар от горячей воды был не заметен. Но сероводородный запах чувствовался, и поэтому голову приходилось держать высоко. Сорокин видел перед собой яркие созвездия и узкий серпик зарождающегося месяца. На сердце у него было тревожно. В Улаке чувствовалось напряжение. В скором времени должен состояться сход, на котором надо будет принять решение о создании товарищества. В Улаке только об этом и толковали. Говорили, что общим станет все - не только вельботы, байдары, оружие, но и одежда, жилище и даже жены. Источник этих слухов был ясен. Беспокоил Сорокина и интернат. Как-то все получится?..
Вдоволь накупавшись, Сорокин и Тэгрын поужинали холодным мясом и улеглись спать.
Проснулся Сорокин от ярких солнечных лучей, пробивающихся сквозь плотную палаточную ткань. Потянуло запахом костра, - значит, Тэгрын уже встал и готовит чай.
Высунувшись из палатки, Сорокин на нарте, которая служила им столом, увидел кучку каких-то корешков.
- Попробуй, - сказал Тэгрын, - это пэлкумрэт.
Сорокин взял в рот корешок. Он был сладкий и необыкновенно вкусный.
- Где ты набрал? - спросил Сорокин.
- Пойдем покажу.
Чуть в стороне от лагеря, на небольшом возвышении, Тэгрын показал учителю развороченную землю. В ямке лежала щепотка кирпичного чаю. Сорокин вопросительно взглянул на Тэгрына.
- Это же мышиная кладовая! - засмеялся Тэгрын. - Я взял у них корешки.
- А чай откуда у мышей?
- Я положил.
- Зачем?
- Как - зачем? - удивился недогадливости учителя Тэгрын. - Как бы в обмен.
- А что, мыши чай пьют? - недоумевал Сорокин.
Тэгрын расхохотался так громко, что собаки навострили уши.
- Это такой обычай, - объяснил он Сорокину. - Считается, что мыши потом выменяют у своих богатых сородичей на этот чай корешков. Ведь многие звери живут как люди, только мы не понимаем их разговора.
После утреннего чаепития свернули лагерь и поехали дальше.
- Нам бы поспеть ко дню, когда оленеводы забивают телят на зимнюю одежду, - сказал Тэгрын. - Увидим интересный обряд.
- А Млеткын понимает разговор зверей? - спросил Сорокин Тэгрына.
- Понимает, - серьезно сказал Тэгрын. - Он хороший шаман.
- Что значит - хороший шаман? Разве шаман может быть хорошим?
- Может, - ответил Тэгрын. - В самом деле, он неплохой. Лечил раньше хорошо, знал все обычаи и заклинания, старинные предания и установления. Советы давал. Нынче он испортился, потому что захотел потягаться с сильными людьми. Неразумно поступил. Если бы он на нашей стороне был, многое было бы легко сделать…
- Да что ты говоришь, Тэгрын! - с удивлением воскликнул Сорокин. - Советская власть и шаман - это вещи несовместимые!
- Да, Млеткын не годится для Советской власти, - согласился Тэгрын. - Он теперь наш враг. Но многое, что сейчас говорят люди, идет от него. И правильно делает наш советский закон, что отделяет его от государства.
Поднявшись на плато, далеко внизу увидели четыре яранги, крытые лоскутной покрышкой из стриженой оленьей шкуры.
Собаки навострили уши, подняли морды.
- Оленей почуяли, - сказал Тэгрын, - где-то поблизости стадо.
За небольшим пригорком увидели оленей, и Тэгрын едва успел воткнуть между копыльев палку с железным наконечником - остол, чтобы сдержать упряжку.
Навстречу уже бежали пастухи.
- Какомэй, етти, Тэгрын! Кто это с тобой?
- Учитель Сорокин.
- Слышали мы про вас, - сказал пастух, назвавшийся Уакатом.
Невдалеке от яранг, на железной цепи, прикрепленной к вбитым в землю кольям, сидели собаки оленеводов. К ним с другой стороны привязали собак гостей.
Уакат повел приехавших к себе.
Сорокин внимательно приглядывался к яранге оленеводов. Она сильно отличалась от приморской. И размерами своими, и устройством. По существу это был шатер, натянутый на каркас из поставленных пирамидой жердей. Полог по сравнению с приморским был небольшой, и все жилище, видимо, рассчитано на то, чтобы его можно быстро свернуть и перевезти на другое место.
В чоттагин вошел пожилой оленевод в потертой кухлянке.
- Клей меня зовут, - представился он.
Тэгрын назвал ему Сорокина.
- Слышали о тебе, - сказал Клей, - и знаем, для чего вы приехали. Я так скажу - живем мы тут вместе и все вместе сообща решаем. Нынче вечером после забоя соберемся и устроим сход. Тогда и поговорим… А сейчас отдыхайте.
Жена Уаката, одетая в кэркэр с одним спущенным рукавом, обнажавшим полную грудь, так смущавшую Сорокина, подала свежее оленье мясо и чай.
Уакат жадно расспрашивал Тэгрына о жизни тангитанов.
- И еще говорят, есть у них летающие лодки и парящие в воздухе большие черные киты, - допытывался оленевод, - и птичий разговор, который пароходом привезли в Улак. Правда ли все это?
- Насчет летающих лодок и черных парящих китов ничего не могу сказать, - ответил Тэгрын. - Приедет Пэнкок из Ленинграда, расскажет. А вот птичий разговор действительно есть, и называется он - радио.
- А шаманы понимают этот разговор?
- Шаманы?! - усмехнулся Тэгрын. - Да не всякий тангитан его понимает. Я спрашивал милиционера, и тот птичьего радиоразговора не разумеет.
- Хорошо бы поглядеть на того человека, который знает этот разговор, - вздохнул Уакат. - Сам-то он как, на обыкновенного человека похож или больше на птицу?
Тэгрын вспомнил радиста, его широкое веснушчатое лицо и застенчивую улыбку.
- Да простой он человек. При нужде и чукча может научиться разговаривать птичьим голосом по радио.
- И еще хотел я спросить, верно ли, что Пэнкок поехал в Ленинград по железным полосам?
- Верно. Есть такое на тангитанской земле… Большая железная машина везет по железным полосам вагоны… ну вроде сцепленные между собой яранги, что ли… Быстро едет… Вот Пэнкок вернется, сам расскажет.
- Какомэй! Сколько из этого железа ножей можно наделать! - вздохнул Уакат. - С ножами у нас худо. Приходится самим делать. Из старой пилы. Ну, а Ленина он там увидит?
Тэгрын помолчал немного, потом промолвил:
- Ленин умер давно, не слыхал, что ли?
- Да слышал… но вот слух прошел, будто оживили его большевики и на огромном поле у кирпичной стены поставили…
- Эх ты! - улыбнулся Тэгрын. - Недаром Ленин говорил, что молодым людям учиться надо. Ленин умер, потому что он простой человек, как и мы с тобой. Только ум у него необыкновенный… И людей он любил… А большое поле называется Красной площадью. Раньше там царская крепость была, а теперь Советская власть обосновалась. Эта крепость и вправду обнесена красной кирпичной стеной. У этой стены строят специальное хранилище для тела Ленина - Мавзолей называется. Это как бы святилище советского народа будет.
- Вроде наших Холмов предков? - обрадовался своей догадке Уакат.
- Не Холм предков, а Мавзолей! - строго сказал Тэгрын и вынул наконец из дорожного мешка бумагу с переводом обращения Камчатского ревкома:
- Вот она - наша грамота!
Уакат бережно взял листок, предварительно обтерев руки оленьей шерстью.
- Какомэй! Заячьи следы на снегу… Нет, скорее птичьи. Большой ум нужен, чтобы научиться различать среди этой путаницы слова.
- Эту бумагу уже разумеют дети, - сказал Тэгрын. - Захочешь - и ты одолеешь ее за две луны.
- Да мне и за год не выучиться! - с сомнением покачал головой Уакат.
- А я тебе говорю - будешь стараться, за две луны научишься различать значки и писать слова, - твердо сказал Тэгрын. - Раньше и я думал: ни за что мне не одолеть грамоты. А теперь вот могу…
- Не знаю… У меня, однако, не получится, - вздохнул Уакат. - А потом, у вас в Улаке можно по вечерам в школу ходить, а здесь - куда пойдешь?
К наступлению сумерек оленье стадо пригнали ближе к ярангам и расположили на склоне горы с большим не тающим снежником.
Сорокин увидел, что олени не такие уж ручные животные, как ему представлялось раньше: они пугливо шарахались в сторону, если он делал резкие движения или пытался подойти вплотную. Со всех сторон слышалось похрюкивание и глухой топот. Земля слегка вздрагивала. Из тундры пришли женщины, нагруженные охапками зеленых ивовых ветвей. Пучками зелени украсили чоттагины, а часть их понесли к оленьему стаду, где уже собрались оленеводы, вооруженные чаатами и острыми длинными ножами.
Сорокин и Тэгрын наблюдали издали. Вот Клей повернулся в сторону снежника. Похоже, что он шептал заклинания. В сгустившихся сумерках трудно было разглядеть как следует, а подходить близко неловко. Но вот из толпы женщина вынесла на руках убитого теленка и тут же на ивовых ветвях разделала тушу, ловко отделив мягкую, тонкую шкуру. В воздухе запахло кровью.
Забой оленей продолжался недолго, не более часа. И вот к яранге подошли Клей с Уакатом, усталые, но довольные работой.
- Нынче олени хорошо паслись, - сказал Клей. - Овод не донимал: мы держали стадо над морем, в горах - там постоянно дуют ветры.
Видимо предупрежденные Клеем, к яранге потянулись оленеводы. Всего в стойбище было восемь мужчин. Они уселись кружком вокруг столика и, вооружившись ножами, стали обгладывать оленьи кости.
Тэгрын произнес небольшую речь о положении дел на побережье и закончил ее словами:
- Мы пришли к вам за помощью: нам нужно, чтобы ваши дети поехали в Улак учиться грамоте. Вы знаете, Советская власть требует, чтобы закон о грамоте соблюдался везде.
Он сел, и хозяйка преподнесла ему большую сочную кость.
Долгое время все молчали, наконец заговорил пожилой пастух.
- Однако о пользе грамоты мы слышим только слова… А на деле выходит так: если кто одолевает эту премудрость, того по железным полосам отправляют подальше от родины, как это сделали с Пэнкоком.
- Это неправда! - не сдержался Сорокин. - Никто его насильно не отправлял! Пэнкок уехал, чтобы вернуться домой настоящим учителем.
- Какомэй! - услышал он в ответ. - Как хорошо говорит по-нашему! А ведь по виду тангитан!
- Ежели мы отправим ребятишек в школу, кто будет нам помогать пасти оленей? В нашем деле каждая пара рук - это большая подмога. Наши дети привыкли к тундре, к движению, к свободе. А в школе полдня надо неподвижно сидеть за столом и вглядываться в мелкие значки. Это трудно и непривычно, и глаза у ребят могут испортиться… - говорил оленевод.
- Однако у меня хорошие глаза, - возразил ему Тэгрын.
- Так ты когда начал учиться? Уже взрослым…
- А Сорокин?
- Он же тангитан!
- В этом интернате, - продолжал тот же оленевод, - надо спать на особой подставке. По ночам снизу дует, потому что вместо оленьих шкур там стелят белую ткань, из которой шьют камлейки. Да и одевать будут во все матерчатое, тело станет чесаться. Каждое утро надо мыть лицо и специальной палочкой со щетиной на конце еще и полировать зубы. К чему все это? Наш народ к такому непривычен…
- Не это главное, - вступил в разговор другой оленевод. - Наши дети отвыкнут от тундры. Кто будет пасти стада?
Мы сделаем так, - ответил Сорокин, - чтобы ваши дети не забыли тундру. Конечно, в интернате, как вы говорите, они будут спать на подставке, полировать зубы и умываться каждый день. Потому что будущие поколения чукотского народа будут жить совсем в других условиях, в больших и просторных деревянных домах с окнами.
- Тангитанами станут? - спросил кто-то.
- Нет, зачем же… Они останутся чукчами.
- Однако деревянный дом для кочевой жизни тяжеловат, - заметил другой.
- Сделают такой легкий, что его поднимет один олень! - смело пообещал Тэгрын.
Оленеводы, похоже, старались свести разговор к тому, что грамота им не нужна.
Наконец заговорил Уакат:
- Не надо говорить, что грамота не нужна нашему народу. Откуда мы знаем, что будет через год, через два? Нынче жизнь меняется быстро. Давно ли говорили, что ружья нам не надобны, потому что они сильно шумят и пугают зверя, оленей. А нынче только давай ружья… Так и многое другое. Мы еще толком не знаем, для чего нужна грамота. Однако подозреваю, что она потом нам крепко пригодится. Только вот надо подумать, как сделать так, чтобы наши детишки не отвыкли от тундры.
- В середине зимы мы можем отпустить их в тундру, - ответил Сорокин, - а потом на все лето.
- Так-то хорошо, - одобрительно кивнул пожилой оленевод.
Сорокин продолжал:
- Каждый год ваши дети будут узнавать много интересного и нужного. Конечно, не все сразу будет понятно, но мы, большевики, стараемся сделать так, чтобы чукотский народ пришел к новой жизни. Мы хотим, чтобы перемены коснулись не только побережья, но и глубинной тундры. А для этого нужны знания… много знаний… Что такое грамота для вашего народа? Это, как правильно сказали, дорога, которая ведет в будущее. Грамотные люди могут управлять машинами, понимать разговор по радио через железную проволоку, лечить людей, оленей, собак, знать настоящие цены в торговле. Северный человек заслужил хорошую, сытную жизнь. Вот первые слова, написанные на чукотском языке, - Сорокин показал листочки воззвания Камчатского губревкома. - Пройдет немного времени, и вы получите первую настоящую книгу на чукотском языке, а потом появится и газета. А газета - это во много раз лучше, чем гость с новостями. От гостя вы узнаете только о том, что он сам видел, и лишь о той стороне, откуда он приехал, а в газете вы будете читать новости обо всей Чукотке и обо всей стране…
- Какомэй! Вот это интересно! - воскликнул Уакат.
- Не надо никуда ездить - сиди и читай газету, - сказал Гойгой.
- Вам надо избрать свой Совет, как в Улаке, как во многих других селениях, - закончил разговор Сорокин.
После недолгого совещания председателем тундрового Совета единогласно был избран Клей. В конце схода он от имени пастухов обещал послать детей в интернат.