Но год был особый и даже трудный. И хлебозаготовки в этом необычном году обещали сложиться тоже необычно. Страна большая, урожай вообще созревал на ее степных просторах неравномерно: в Сибири и на Алтае, например, почти на месяц позже, чем на Украине. И трудно было пока охватить всю картину урожая. Но там, где он созрел, - в ряде областей юго-запада и юго-востока - уже сейчас можно было предвидеть, что урожай будет пестрый и скорее невысокий, чем средний. И должен был сыграть свою роль такой рычаг, как новые, в несколько раз повышенные цены на хлеб, проданный колхозами государству сверх обязательных поставок.
- Острота и сложность хлебозаготовок в этом году заключается в том, чтобы убедить колхозников продать большую часть излишков хлеба сверх твердых поставок не на рынке, а государству, - говорил Тарасов с трибуны районного Дома культуры. - Убедите с цифрами в руках людей, что это выгодно не только государству. За каждый центнер этого хлеба государство уплачивает намного больше, чем обычно. Сосчитайте вместе с людьми, что это сотни тысяч рублей дополнительных доходов в кассу каждого колхоза. Вы меня хорошо поняли, товарищи? - он обвел присутствующих внимательным взглядом спокойных темных глаз. - …С цифрами в руках, чтобы колхозники продали хлеб добровольно. Пусть сами увидят, что новые закупочные цены не ниже нормальных, рыночных, в том случае, конечно, если спекулянты не взвинчивают их искусственно. Мы не случайно пригласили сюда и районных уполномоченных по заготовкам: ни одного центнера зерна без разрешения общих колхозных собраний на заготовительные пункты не принимать. Никакого администрирования, нажима, самоуправства. Скажите людям всю правду о недороде на юге Украины и в Поволжье, они поймут. Напомните им, что отвезти излишки хлеба на рынок - это обычная торговля, а продать государству для планового распределения по стране - это и социалистическая взаимопомощь. Не забывайте, что это те люди, с которыми мы построили колхозы, выиграли войну и сумели залечить раны. Партия верит в их сознательность. - Тарасов опять оглядел присутствующих спокойными темными глазами и как о чем-то само собой разумеющемся, что они и сами хорошо знали, напомнил: - Это, конечно, не означает отдаваться на самотек.
"Да, социалистическая взаимопомощь", - думал после совещания Еремин. Это были те самые слова, которые лучше всего объясняли и обстановку и сущность задачи, встающей перед коммунистами района. Добиться, чтобы это поняли все люди и сами добровольно приняли решение, которое подскажет им их сознательность.
Как обычно, плановые хлебопоставки колхозы района закончили быстро и даже почти вдвое быстрее, чем - в прошлом году, - не за пятнадцать, а за восемь дней. Начались и хлебозакупки, вступили в действие новые цены. В колхозах заключались договоры на продажу излишков хлеба государству, созывались общие собрания, решали этот вопрос. Вдруг вспыхнули и разгорелись уже совсем, казалось, забытые страсти…
Хлеб всегда был скрытой пружиной борьбы. В борьбе за хлеб обнажались и обострялись противоречия, проходили проверку люди, и, как на фронте, сразу определялось, чего стоит человек. Кто трус, кто герой.
Снова и снова убеждался в эти дни Еремин, какая влиятельная и первостепенная фигура председатель колхоза и сколь многое от него зависит. И опять рад был убедиться, что райком не ошибся в тех, кому доверил эту работу. В колхозе имени Кирова - у Морозова, в Куйбышевском колхозе - у Фролова и даже в колхозе "За власть Советов" - у прижимистого и скуповатого председателя Полторыбатько - собрания прошли без особых потрясений, и уже на другой день там по заключенным договорам возили хлеб на заготпункты. И только в тереховской колхозе "Красный кавалерист", наименее всех затронутом сушью, райком столкнулся с непредвиденными трудностями. И здесь, так же как в других местах, многое, если не все, зависело от председателя. Но оказалось, что тереховский председатель Черенков не тот человек, на которого мог надеяться райком. На него была надежда плохая.
Впервые Еремин это почувствовал на партийном собрании в колхозе, созванном перед общим собранием всех колхозников. Выступая на собрании, Еремин говорил своими словами то, что говорил в районном Доме культуры Тарасов; сказал и о том, какой этот год - особый, трудный год.
- Если все подсчитать: расход горючего, прогон автомашин, неизбежные потери при перевозке, затрату времени на то, чтобы сбыть сейчас хлеб на рынке, - то выйдет, что продать те же триста тонн государству, пожалуй, выгоднее, - говорил Еремин. - Нет, товарищи, это совсем серьезно.
- А мы бы, Иван Дмитриевич, сейчас на рынок не повезли, - насмешливо вставил Черенков, грузный, с бритой головой и тяжело нависшими над глазами веками. - Мы бы подождали до зимы и не остались бы в убытке. Какой же хороший хозяин хлеб летом сбывает?
Еремин насторожился.
- На партийном языке, Семен Поликарпович, - откровенно возмутился секретарь парторганизации колхоза Калмыков, - это называется шкурничеством и спекуляцией на чужом недостатке.
В конце концов партсобрание единогласно проголосовало за то, чтобы обеспечить продажу государству по повышенным ценам трехсот тонн зерна. Вслед за всеми, правда самым последним, поднял руку и Черенков. Но у Еремина были серьезные основания сомневаться, что он будет твердо придерживаться принятого решения, не отступит и не слукавит в острую минуту. К сожалению, с фактами такой недисциплинированности еще приходилось сталкиваться. Бывало, на партийном собрании человек голосует вместе со всеми, а потом вдруг возьмет и пойдет наперекор. То ли у него не хватило мужества открыто поднять руку "против", когда все голосовали "за"…, То ли проспал все собрание и, очнувшись, не разобравшись, в чем дело, поднял руку вместе со всеми. То ли потом дома жена разагитировала. Или же не устоял человек перед возможностью заработать себе дешевый авторитет у окружающих. Соблазнился перспективой выглядеть добрым, сердобольным дядей.
С такими фактами райком сталкивался, и пренебрегать этим нельзя было. Тем более имея дело с таким человеком, как Черепков, на которого никогда нельзя было вполне положиться.
Еремин помнил, как еще осенью Черенков, единственный из всех председателей колхозов, дрогнул и украдкой решил было сеять в сухую, бесплодную почву, лишь бы выполнить план. Помнил Еремин и то, что говорила о нем Дарья Сошникова, и нечаянно услышанный ночью в ее доме рассказ Кольцова. Серьезно настораживала и реплика Черенкова на последнем партсобрании. За ней скрывалось что-то другое, потаенное. Правда, Черенков в конце концов проголосовал вместе со всеми и не слышно было, чтобы он открыто высказывался против продажи хлеба государству. Но и твердых слов о том, что колхоз в состоянии продать и продаст эти триста тонн, никто от него не слышал. Обычно он, не возражая, полуприкрыв глаза тяжелыми веками, выслушивал доводы в пользу того, что колхоз может это сделать без ущерба для хозяйства, и отвечал:
- Вот общее собрание и решит. У него ключи от власти. И тут же спешил перевести разговор на другое.
Не мог забыть Еремин и о том, что за Черенковым водилась и такая слабость, как пристрастие к выпивке. В колхозе были свои виноградники, в каждом доме - самодельное, честно заработанное на трудодни вино, а председателя всякий рад угостить. И Черенков с осени, как только созревал виноград, начинал ходить из двора во двор и так ходил всю зиму. Правда, после того как с ним сурово поговорили на бюро райкома, открытого пьянства за ним уже не замечалось. Но по утрам он приходил в правление с оплывшим лицом и с красными, налитыми кровью глазами. Поговаривали, что у него есть в станице своя компания: бригадир Семин, его тесть - заведующий зерновым амбаром Демин, сын этого Демина, и что с ними председатель проводит за столом, за наглухо закрытыми ставнями, ночи. А вокруг винной бутыли, в тесной компании поддакивающих и подобострастно изливающихся в любви друзей можно и не заметить, как размякнет, сделается податливой и начнет раздавать щедрые векселя одурманенная совесть. А потом плати по этим векселям - друзья заглядывают в душу требовательными глазами, и взгляды их спрашивают: "А хозяин ли ты своему слову?"
Общее собрание в тереховской колхозе назначили на воскресенье. До собрания Еремин решил встретиться и поговорить с Дарьей Сошниковой: может быть, она что-нибудь посоветует, подскажет. Дарья - член правления, бригадир, и чем ближе узнавал ее Еремин, тем больше убеждался, каким она пользуется влиянием в колхозе, особенно среди женщин.
Он нашел ее в садах, на склоне, где в это время уже начинали убирать виноград. Женщины выборочно срезывали с кустов и в круглых корзинах сносили белые и темные гроздья на поляну, к весам. Распоряжалась всем Дарья. Ее голос слышался то в одном, то в другом конце сада. Тогда, зимой Дарья помогала на ферме временно, а здесь была настоящая хозяйка, бригадир.
Еремин отозвал ее в сторону, к сторожке, и они сели рядом на врытую в землю лавку. Дарья встретила Еремина шутливыми словами, что из райкома приезжают в сады только когда поспевает виноград, но после того, как она выслушала Еремина, брови у нее перестали играть, лицо сделалось серьезным.
- Неужели не поймут? - с беспокойством заглядывая ей в глаза, спросил Еремин.
- Люди-то поймут, - глядя прямо перед собой на тропинку, убегавшую среди кустов по склону вниз, к реке, ответила Дарья. - Надо только, Иван Дмитриевич, чтобы от людей ничего не утаивали, откровенно им рассказали, что и почему. Неверов, тот никогда не разговаривал с людьми откровенно, все, бывало, молчком, сопит, сосет свою трубочку. И глаза за очками, как у бирюка, блестят. Всю правду, Иван Дмитриевич, надо людям сказать, это они больше всего любят.
Удивительно совпадали ее слова с тем, что говорил на совещании в районном Доме культуры Тарасов. Верить в людей и никогда не бояться говорить им правду. Это наши советские люди, и правду они всегда поймут.
- А как, Дарья Тимофеевна, по-вашему, Черенков? - осторожно намекнул Еремин.
- Что? - в упор посмотрела на него Дарья. - Вы, Иван Дмитриевич, от меня тоже ничего не утаивайте! - добавила она сердито.
- Он не помешает? - договорил свою мысль Еремин.
- За Черенковым присматривайте, - коротко и твердо ответила Дарья. - Он такой, что иной раз и возражать открыто не станет и может всю обедню испортить.
- Я и сам об этом думал, - с беспокойством сказал Еремин. - Совсем стреножили его Семины-Демины.
- Семины-Демины?
- Вам бы; Иван Дмитриевич, как секретарю райкома, уже давно пора к этой свадьбе в нашем колхозе присмотреться, - с укоризной сказала Дарья. - Эта беда для нас почище засухи. Засуха придет один раз в десять - пятнадцать лет и ушла, а эта болячка наш колхоз уже пятый год сушит. Издали, с берега, посмотреть - колхоз как и все: тот же самый устав, демократия. Но только, Иван Дмитриевич, не для всех.
- Не для всех?
- Какая же это демократия, если ею управляют всего две семьи и тянут, как быка за налыгач, куда им нужно? Семины, с Демиными переженились, кто сват, кто шуряк, кто двоюродный брат, пораспустили всюду корни, нагрели теплые места и властвуют. В степи и в садах они бывают через два дня на третий, а на недостаток не жалуются. Сенцо у них всегда накошено раньше других. Топливо завезено еще с лета, в закромах - на два года зерна. И все строятся, справляют свадьбы, мотоциклы меняют на "Москвичи", "Москвичи" - на "Победы". Если бы все это заработанное - не жалко. С колхозной бахчи машинами на базар арбузы и дыни увозят, круглый год в городе белой мукой торгуют, своего вина всегда по две-три бочки. Воруют, а не поймаешь, а поймаешь - нельзя доказать. Еще и сам виноват будешь. Шуряк - бухгалтер колхоза, свояк - завфермой, тесть - кладовщик, зять - сторож виноградного сада, невестка - весовщица. Объедают колхоз среди бела дня. И смотри поперек горла не стань: и тебя скушают. Вот только меня никак не могут. - И она засмеялась низким негромким смехом. - Черенкова они крепко опутали, с ними он гуляет, а может быть, и в доле состоит. Если Семиным-Деминым невыгодно будет эти триста тонн государству продать - и он не захочет. А они в этом году надеются большой оборот с хлебом сделать.
- Да, эту болячку мы запустили, - мрачно сказал Еремин.
- И давно! - подхватила Дарья. - Ох, Иван Дмитриевич, и в некоторых других колхозах надо посмотреть, кто от нашей демократии ключи в руках держит. Иногда сверху кажется, река совсем тихо течет, спокойно, а потом присмотришься - вода в ней мутная. Но вы, Иван Дмитриевич, не бойтесь, найдется в нашем колхозе и на Семиных-Деминых управа. По-ихнему все равно не будет, - вставая с лавки и прощаясь с Ереминым, успокаивающе сказала Дарья. - Они умные, но и нам, живучи с ними, приходится умнеть. Шуметь они, конечно, пошумят, вы сами увидите, как они разыграют свои ноты, но весь колхоз сбить с панталыку им все равно не удастся, - угрожающе поиграв бровями, совсем уже твердо пообещала Дарья, пожимая руку Еремину.
По самым скромным подсчетам, тереховский колхоз "Красный кавалерист" в состоянии был продать государству без ущерба для хозяйства не менее трехсот тонн хлеба по новым, повышенным ценам. И то, что Черенков увиливал и не вывез еще ни килограмма, серьезно омрачало картину хлебозаготовок по всему району.
Видимо, посматривая на ту игру, которую затеял Черенков, и ожидая, что из этого выйдет, стали медленнее вывозить хлеб и некоторые другие колхозы. Неожиданно закупки хлеба по району затормозились.
Еремин чувствовал, что обком пока проявляет терпение, ждет, очевидно, надеясь, что райком сам справится с положением. Еремин давно уже отметил, что Тарасов вообще не любит опекать руководителей в районах, предпочитая предоставлять им свободу действий и лишь в самом крайнем случае вмешиваясь в их работу. Но и терпение обкома имело свой предел. И Еремин почувствовал это, когда в район приехал уполномоченный обкома по хлебным закупкам - Семенов.
Еремин не видел Семенова еще с того самого пленума, после которого тот вернулся в свой кабинет второго секретаря. С тех пор он успел оправиться, держался с былой уверенностью. Вернулась к нему утраченная было решительность слов и жестов. В конце концов, он ведь продолжал оставаться вторым секретарем обкома. Кое-что Еремин заметил у него и новое. Например, разговаривая, Семенов нередко теперь ронял: "я думаю", "мне думается", как это делал Тарасов. Михаил Брагин рассказал Еремину и другие подробности о Семенове. Оказывается, у него появилась новая, неизвестная ранее черта, сходная с такой же чертой в характере у Тарасова. Рассказывали, что Тарасов неравнодушен к зеленому полю стадиона и по-детски унывает, когда местные футболисты проигрывают иногородним. С некоторых пор эта страсть проснулась и у Семенова, он теперь не пропускал ни одного футбольного матча. Заметил Еремин изменение и в его одежде: он теперь носил не куртку с накладными карманами, а обыкновенный костюм с галстуком, шляпу.
Есть люди, которые тем охотнее усваивают внешние черты и манеры вышестоящих авторитетов, что искренне думают, будто это и есть те главные черты их характера, которые делают их авторитетными в глазах окружающих.
Однако для Еремина не понадобилось много времени убедиться, что Семенов продолжал оставаться все тем же Семеновым.
- Ну, Еремин, в сравнении с соседями ты - кулак! - сказал он, здороваясь и бросая на стол кожаный желтый портфель с застежкой-молнией.
- И вы приехали меня раскулачивать? - отшутился Еремин.
- Это само собой, - искоса посмотрел на него Семенов. - Нет, ты серьезно мне объясни: земля у вас с соседями одинаковая, климатические и прочие условия равные, а урожай почти вдвое выше.
Еремин не хотел вспоминать старое и теперь уже отболевшее, но почему-то, взглянув на остриженную ежиком голову Семенова, не сдержался:
- Зато, Федор Лукич, соседи осенью на три недели раньше нас отрапортовали.
- Ну, это ты брось, не мальчики, - скользнул по его лицу помрачневшим взглядом Семенов. Шея у него, туго охваченная галстуком, покраснела. - В общем, хлеб у вас есть.
- Есть, - сдержанно согласился Еремин.
- Вот это по-государственному, - повеселел Семенов. - И если говорить откровенно, хлеба у вас неистощимые запасы.
- А этого я бы не сказал, - ответил Еремин. - Засуха и нас обидела.
- Обидела? - иронически переспросил Семенов. - Если ты думаешь, что я это говорю громкие фразы, не зная хлебных ресурсов вашего района, то ты жестоко ошибаешься. По дороге я побывал в ваших колхозах. - и не по полчаса. Я тебе сейчас назову колхозы, где еще на три года хватит хлеба. Например… - он порылся в своем портфеле с застежкой-молнией, доставая бумаги. Еремин ждал, что он назовет сейчас "Красный кавалерист", и немало удивился, когда Семенов, достав нужный лист бумаги и скользнув по нему глазами, назвал: -…Например, колхоз имени Кирова. Но председатель там жила.
- Кто? Морозов?
- Да. Ты не знал? Ого, еще какая жила! Зажал хлеб, - Семенов показал руками, - и держит. Я вынужден был лично обязать его заключить дополнительно договор на продажу еще пятисот тонн хлеба.
Еремин помрачнел:
- Вот это зря!
- Как - зря! - округленными глазами повел на него Семенов.
- Колхоз Кирова вывез все, что мог и что должен был вывезти, и сверх того добровольно решил продать еще сто пятьдесят тонн.
- Жалкая подачка, - пренебрежительно сказал Семенов. - А у самих хлеба не перекачаешь.
- Это только так кажется, Федор Лукич.
- То есть как - кажется?! - возмутился Семенов. - Я у них ситуацию с хлебом целый день изучал. Лично все амбары проверил.
- Это же передовое, многоотраслевое хозяйство, с высокоразвитым животноводством. Взять у них еще пятьсот тонн - совсем подорвать кормовую базу. А "Красный кавалерист" может триста тонн без ущерба продать.
- Ты что, шутишь?! - раздраженно посмотрел на него Семенов. - Или не знаешь положения дел в колхозах? Был я и в "Красном кавалеристе" и могу сказать, что на Черенкова вы, пожалуй, зря так ополчились. Конечно, он в состоянии вывезти еще пятьдесят - сто тонн, и он мне обещал, но не больше. Простые цифры говорят, что в колхозе имени Кирова в два и три раза больше хлеба. Какая у них средняя урожайность?
- Тринадцать и восемь десятых центнера с гектара, - сказал Еремин.
- Ну вот, видишь, я и говорю, что ты не знаешь положения, - торжествующе сказал Семенов. Он достал из кармана очки, водрузил на переносице, заглядывая в бумаги. - А в "Красном кавалеристе" - восемь и две десятых центнера. Ай-яй-яй, Еремин, этого я от тебя не ожидал! - складывая дужки очков и пряча их в футляр; укоризненно покачал головой Семенов. - Да в колхозе имени Кирова останется хлеба больше, чем в любом другом колхозе района.
- И больше голов скота на каждый гектар пашни. Конечно, если взять цифру в отрыве от всего, то действительно может сложиться такое впечатление. Давайте разберемся. - Еремин достал и раскрыл свою записную книжку, взял карандаш. - Вот сравнительная таблица интенсивности развития животноводства по району. Крупного рогатого скота в колхозе имени Кирова…
- Ты что, меня учить вздумал? - побагровев, перебил его Семенов.
Еремин удивленно поднял голову от стола:
- Почему учить? Я предлагаю вместе разобраться.
- Потом разберешься. Наедине с самим собой, - насмешливо сказал Семенов. - Мне твоя итальянская бухгалтерия не нужна. Ты что, Еремин, младенец?! Речь идет о хлебе, а ты ко мне с рогатым скотом!
- Это нельзя отрывать.