В любом случае у него было теперь сложное положение. Длительное время дорога не справляется с планом перевозок, и возглавляет эту дорогу пожилой, выработавшийся, очевидно, человек. Что бы ни делал теперь Уржумов, ему придется преодолевать эти два главных барьера.
Обидно: чуть где захромала дорога или ее отделение, в министерстве сразу же начинают рассматривать через увеличительное стекло - тянет ли? тот ли человек? За малейшие просчеты вызывают "на ковер"... Что ж ему теперь, действовать по принципу "мне так сказали", давить властью, в глубине души хорошо понимая, что разносы все равно не помогут, что нормально дорога может работать лишь в том случае, если сегодня же, не теряя ни дня, взяться за реконструкцию важнейших железнодорожных узлов, сортировочных станций, за строительство вторых, третьих путей, новых депо, жилья... Но кто будет бить в министерские колокола, спорить, отстаивать, доказывать? Кто? Уржумов, седой усталый человек, или кто-то другой, кто не раздумывает сейчас о том, как бы доработать оставшиеся до пенсии годы?..
Давно приучив себя к самоанализу, Уржумов заметил вдруг, что в его размышлениях на первом плане оказалась все-таки собственная личность. Все, о чем он думал - и позавчера, шагая после заседания коллегии по улицам Москвы, и сейчас, - сводилось к инстинктивному, подспудному чувству самозащиты. А если поставить вопрос прямо: так ли мала его собственная вина? Имел ли право самоуспокоиться в те дни, когда дорога работала хорошо? Правда, он предвидел многие из сегодняшних трудностей, говорил об этом, но достаточно ли громко и решительно?
Ну вот. Опять знакомо заболела голова... Нет, надо отдохнуть, к черту мысли!
Уржумов встал, прошел к окну. День начался знойным, безветренным - понуро, не шелохнувшись, стояли в управленческом сквере пыльные стриженые тополя. Солнце было пока где-то сбоку, но через час-полтора оно повиснет вон в той широкой фрамуге, и тогда придется вставать и задергивать шторы. Лучше уж сделать это сейчас.
В кабинете стало темнее и тише. Но Уржумов не удовлетворился уже и этим. Открыл дверцу часов, поймал маятник. Убедился, что тот замер, огляделся, что бы еще сделать?
Кажется, ничто больше не мешало ему углубиться в эти простыни-сводки, где так назойливо бросались в глаза подчеркнутые красным карандашом цифры суточных, декадных и месячных задолженностей дороги в перевозке грузов. Безобидные вроде бы двадцать - тридцать недогруженных в сутки вагонов выросли теперь в десятки составов, - не перевезено четыре миллиона тонн!
Уржумов даже нарисовал на листке эту цифру. Ехидная длинноносая четверка словно на прогулку вывела кругленькие, пузатые нули. И такие эти нули были важные, нахальные, что он, злясь, смял лист, бросил его в корзину. Наверное, он ждал, что цифра эта придаст его мыслям какое-нибудь иное направление. Но миллионные долги, да еще им самим выписанные на бумаге, лишь хлестнули по нервам, жестче напомнили о том, кто он в зачем сидит в этом большом кабинете.
"Болезненное восприятие у человека, - неожиданно посторонне подумал о себе Уржумов. - Зрение не выносит больших цифр, слух - шума". Он попытался сосредоточиться на чтении бумаг и - не смог.
"Да в чем же дело?"
Несколько минут сидел неподвижно, прислушивался к себе. "Болен я, что ли?" - подумал тревожно.
- Лидия Григорьевна! - вызвал он по переговорному устройству секретаря. - Минут десять не пускайте ко мне никого.
- Поняла. Динамик отключился.
"Почему она говорит по́няла, а не поняла́?" - с раздражением, которое не мог унять, подумал Уржумов.
Выйдя из-за стола, он снял китель, распустил галстук. Стал круто вращать туловищем - затрещали суставы.
- Вот так, так... - приговаривал Уржумов, чувствуя, как приятно разогревается тело. - А то словно чугуном налили... Бегать надо, Константин Андреевич, бегать. От всех болезней...
Теперь наклониться... Еще разок...
Остановился, передохнул. И опять встал перед глазами Бортников, их сегодняшний разговор на Сортировке, письмо Забелина. Эх, Забелин, Забелин!..
Уржумов услышал, как отворилась дверь, повернулся - на пороге стоял Желнин. Улыбался:
- Чтобы тело и душа были молоды, Константин Андреевич?
Уржумов смутился, стал быстро приводить себя в порядок. Говорил, не поднимая глаз:
- А знаешь, Василий Иванович, хорошо! Кровь по телу прошла, заиграла.
- Спортом вам надо заниматься, Константин Андреевич. - Желнин какими-то неслышными шагами пересек кабинет, сел к столу Уржумова. - Вот поправим дело...
- Обязательно поправим, Василий Иванович! Сил у дороги хватит.
- У дороги-то, конечно...
Желнин спохватился, замолчал. Поспешил сменить разговор:
- Что там, на коллегии, было?
Уржумов не торопился с ответом. Надел очки, потом снял их, стал протирать стекла носовым платком. Тянул время - говорить сейчас с Желниным не хотелось.
- Ну, что... Я же тогда звонил вам: заслушали мой отчет, все честь по чести. Потом навалились - за срыв регулировочного задания, за опоздания поездов, за погрузку... Вот, миллиончики висят... Прижали за них к стене, что называется... Ладно, соберем на днях всех начальников служб, поговорим подробно. Коллегия была серьезная.
- А Семен Николаевич?
Уржумов заметил, как напряглось в ожидании ответа лицо первого заместителя. Подумал: "Что уж ты ловишь так - кто сказал? что сказал?.." Ответил как можно спокойнее:
- Дали нам на исправление квартал.
Желнин с заметным разочарованием откинулся на спинку стула.
- За квартал не успеем. Шутка сказать - четыре миллиона тонн! Это сколько же надо грузить в сутки, чтобы долг покрыть!
- Ну, сколько успеем. Главное, сдвинуть дело с мертвой точки, не наращивать задолженность. Тогда все будут видеть, что не зря мы с вами тут сидим, - и Уржумов выразительно постучал костяшками пальцев по крышке стола.
- Да, наверное... - рассеянно качал лысиной Желнин.
На пороге кабинета беззвучно возник помощник Уржумова - горбоносый пожилой человек, в выправке которого легко угадывался бывший военный. Терпеливо и молча ждал.
- Слушаю, Александр Никитич, - сказал Уржумов.
- Звонил Колобов, из обкома, просил вас приехать в три часа, - четко доложил помощник.
- Сказал зачем?
- Нет.
- Хорошо, идите. Я позвоню ему.
Уржумов набрал номер.
- Сергей Федорович?.. Добрый день. Уржумов... Да, мне помощник сказал... Как дела? Вот позавчера с коллегии прибыл. Не хвалили, конечно. Не за что хвалить... Да, мы мероприятия наметили, считаю, что они... для вас экземпляр прихватить? Хорошо. В три буду.
Помрачнев, Уржумов положил трубку. Сказал после паузы Желнину:
- Директора заводов бить меня сегодня собираются. В три часа совет у них, почему-то в обкоме проводят.
- Неспроста это...
- Разумеется. Сегодня утром Бортников у нас на Сортировке был.
- Я в курсе, - Желнин поднялся. - Вы уехали, и мне позвонили.
- Вот что, Василий Иванович. Проводи-ка селекторное без меня. Я посижу, к совету подготовиться надо.
- Конечно, Константин Андреевич! О чем речь!
Желнин торопливо вышел из кабинета.
IV.
Капитолина Николаевна, еще за дверями приготовив одну из "пробивных" своих улыбок, шла по ковровой дорожке к столу Желнина. Стол был старинным, с толстыми точеными ножками, грузный и прочный. Гвоздева, пока шла, успела подумать, что таких столов мало уж встретишь в кабинетах больших начальников, - мебель повсюду современная, полированная, а первый заместитель начальника дороги почему-то держит в кабинете это вот "ретро".
Желнин, оторвавшись от бумаг, смотрел, как она шла; не выдержал напора ее улыбки, улыбнулся в ответ. Радушным жестом показал на кресло перед столом.
Гвоздева, благодарно и вместе с тем с достоинством кивнув, села.
- Василий Иванович, - начала она, - я представляю здесь...
- ...Вогольский завод, я знаю, - нетерпеливо перебил ее Желнин, но прежняя приветливая улыбка жила на его лице. - Мне ваш Гаджиев звонил.
- Да, директор и Константина Андреевича вызывал...
- Потом и ко мне обращался. Да... Но вы напрасно, я думаю, приехали, милая...
- Капитолина Николаевна, - быстро подсказала Гвоздева и, наверное, малость поспешила с этой подсказкой, а главное, с тоном, каким она у нее получилась, - вроде бы намекала на то, что обращение "милая" здесь неуместно. Она, дескать, в кабинете по вполне официальному делу, так что будьте любезны... Но слово не воробей, вылетело - не поймаешь...
Желнин перестал улыбаться, лицо его построжело.
- Вот я и говорю: зря вы ехали, Капитолина Николаевна. ("Суши-то, суши сколько в голосе!") План по наливу цистерн мы имеем, за него с нас спрашивают тоже очень строго. Но, боюсь, в этом месяце мы уже не сможем ничем помочь вашему заводу. На дороге сложная поездная обстановка, маневры весьма и весьма затруднены. Да и порожних цистерн, насколько я уловил из утреннего доклада движенцев, на подходе что-то не... Впрочем, подождите, уточним.
Желнин надавил клавишу.
- Степняк?.. Как у нас с порожними цистернами?.. Так, понял... Вот видите, Капитолина Николаевна, - обратился он снова к Гвоздевой. - Цистерны вообще-то есть на дороге, но они далеко от Красногорска, на Прикамском отделении.
- Василий Иванович! - Гвоздева подалась грудью вперед, в глазах ее, искусно подсиненных, выразительных, жила мольба. - Выручите! Цистерны нам позарез нужны. Неужели нельзя их как-то...
- Кому-нибудь я бы не стал объяснять, - Желнин снисходительно смотрел на посетительницу, - а вам скажу: ночью на отделении был затяжной, серьезный сбой. Поезда четного направления практически стояли, и...
- Но что-то надо делать, Василий Иванович! - в отчаянии воскликнула Капитолина Николаевна. - Сегодня двадцать девятое число, и все наши планы - месячный, квартальный...
- Да, двадцать девятое, - механически повторил Желнин и вдруг вспомнил что-то, словно бы спохватился. "Двадцать девятое?! Надо же!" Он улыбнулся каким-то своим мыслям, покачал головой. Потянулся снова к клавише.
- Степняк!.. Ты вот что. Надо бы попробовать с цистернами... Да я все понимаю не хуже тебя... А план по наливу кто за нас с тобою будет выполнять?.. То-то и оно. Короче, давай попытаемся продвинуть... Олег Михайлович, я же говорю: постарайтесь.
- Не знаю, как и благодарить вас! - Гвоздева порывисто встала, лихорадочно соображая, каким же образом ответить добром за добро и заодно закрепить так удачно начавшееся такое нужное ей знакомство.
- Не надо меня благодарить, - поднял ладонь Желнин. - Пока что я ничего для вас не сделал.
Зазвонил один из телефонов, и он быстро поднял трубку, всем своим видом показывая, что все, мол, уважаемая, не могу больше уделить вам ни минуты, до свидания.
Капитолина Николаевна приложила руки к груди, прикрыла с легким поклоном глаза - спасибо. Пошла к двери, размышляя о том, что этот разговор у Желнина - еще полдела. Гарантий-то никаких... Звонок Степняку мог оказаться формальным, ничего не сдвинуть. Надо бы сейчас зайти к Степняку, в распорядительный отдел, потолковать с ним. Ковать железо, пока горячо!..
V.
Жаркий летний день набирал силу. Солнце не поднялось еще и до середины неба, а духота в кабинете уже мешала работать.
Бойчук вышел в коридор, на минуту-другую распахнув окно и дверь. Стоял у стены, курил. Уйти дальше нельзя - его могут вызвать по селектору в любой миг.
Из кабинета - очень тесного, с одним окном - тянул еле ощутимый теплый сквознячок. Конечно, пользы от этого проветривания мало, через полчаса максимум надо будет опять вставать и открывать окно, в которое тут же снова ворвется шум привокзальной площади. Отделенческое начальство лишь обещает поставить в кабинетах кондиционеры, но воз и ныне там.
Да, кондиционер бы надо. Вентилятор, что еле-еле вертится над головой, гоняет тот же душный воздух, проку от него мало. Вон у всех почти диспетчеров двери комнат открыты настежь...
Бойчук торопливо замял сигарету - селектор позвал его.
- Слушаю. - Нога привычно нашла педаль переговорного устройства, пальцы машинально сгребли цветные карандаши. Локти диспетчера лежат на наклонной, удобной в работе крышке стола, перед глазами - давно изученная, отпечатавшаяся в памяти схема участка, так называемого "круга", Ключи - Красногорск. "Круга", пожалуй, самого ответственного, самого напряженного на дороге.
Станция, которая его вызывала, почему-то молчала.
- Диспетчер слушает, - терпеливо повторил Бойчук, встряхивая ворот рубашки - он лип к шее. Поднял голову - вентилятор под потолком лениво и медленно вращал лопастями, даже бумага на столе не шевелилась.
В динамике что-то скрипнуло, пискнуло, зашуршало. Потом виновато заговорил женский голос:
- Тут что-то с трубкой у меня, Евгений Алексеевич.
- Слышу, слышу тебя, Сергеевна!
- Санга говорит. Две тысячи сорок второй проследовал в десять тридцать восемь.
- Понял.
Черная линия на графике - "нитка" тянется вверх. Хорошо, что Санга не задержала этот транзитный состав, он тоже постарается поскорее протолкнуть его за Красногорск.
За его спиной - Беляев. Когда вошел дежурный по отделению, Бойчук не видел, отвернулся, наверное, в этот момент к окну.
- Придется в Шумкове "Россию" остановить, - размышляет вслух Беляев, - больше, пожалуй, негде. По Ключам бы... нет, там уже опоздали.
- Ты о чем это, Владимир Николаевич?
Бойчук на минуту отрывается от дела, смотрит на дежурного по отделению с недоумением - зачем еще понадобилось останавливать скорый поезд? И так ведь опаздывает.
- Приказ из управления дороги: пропустить цистерны.
Беляев локтем уперся в лист графика, склонился к Бойчуку, почти касаясь его лица волосами, от которых исходит запах одеколона.
- А с этими что делать? - Бойчук острием карандаша тычет в номера транзитных грузовых и пассажирских поездов. - Вы же сами мне с Исаевым говорили...
- Говорили, говорили, - Беляев с неудовольствием обрывает диспетчера. - Мне вот тоже говорили. А теперь другое сказали... Словом, так, Евгений Алексеевич: уточни, где у тебя сейчас "Россия", и тормозни ее в Шумкове. Цистерны, три состава с Прикамского отделения, пропусти. Причем постарайся организовать скоростной пропуск.
Беляев, глянув на часы Бойчука, которые лежали на столе, ушел.
"Вот, час от часу не легче. И так толкотня на участке. Теперь еще лучше придумали..."
Бойчук переключил тумблер на селекторе, вызвал:
- Ключи!.. Ключи!..
- Слушаю, Евгений Алексеевич, - тут же отозвался девичий голосок.
- Валюш, где-то в ваших краях "Россия"...
- Она на подходе, Евгений Алексеевич, Верхнюю уже проследовала.
- Да, это я знаю... В общем, сразу вызови меня, как только "двойка" на станцию войдет.
- Хорошо.
"Василек, василек, мой любимый цветок..." - почему-то ввинчивается в мозг настырный мотив детской песенки. Прыгают в ушах, колются дребезжащие звуки - дочка в их однокомнатной квартире с упорством осваивала пианино. "Василек, василек..."
- Чтоб тебя, василек!.. - в сердцах говорит Бойчук.
Некоторое время он сидит, глядит на испещренный "нитками" график. Потом решительно поднимается и, не обращая внимания на чей-то голос в селекторе, быстро идет по коридору, к кабинету Исаева.
Белая рубашка начальника отделения резко контрастировала с коричневой полировкой стены. В кабинете жарко, солнце светит во все три высоких окна; Исаев снял светло-серый свой китель, чуть распустил на белоснежной рубашке галстук.
Увидев Бойчука, начальник отделения поморщился.
- Я же сказал тебе, Евгений Алексеевич. Некогда сейчас. Через полчаса разбор ночного сбоя, в управление надо докладывать. Да и у тебя - тишь, что ли, на участке?
- Я не уйду, Федор Николаевич, - твердо, с трудом сдерживая себя, сказал Бойчук.
- Ладно. Пускай летит все к чертям собачьим! - Исаев злился и не скрывал этого от диспетчера. - Давай решать личные вопросы. Итак, у тебя что - жилье?
- Да, жилье. Четверо живем в однокомнатной квартире. Сколько можно?
- Все?
- Все.
- Квартир у меня нет. Вот сдадим дом на Сортировке...
- Там и фундамента еще нет.
- Будет. И дом будет.
- Когда?
- Не знаю. На будущий год, наверное. - Исаев отвел от Бойчука жесткий, почти обжигающий холодом взгляд - кто-то вызывал его по внутренней связи. Начальник отделения чуть помедлил, потом: решительно взял трубку телефона, буркнул в нее: "Подождите!", снова перевел глаза на диспетчера. - Почему ты ко мне пришел, Евгений Алексеевич? Не могу же я всеми вопросами заниматься!.. Есть, в конце концов, местком, райисполком. Тут дай бог с поездами бы справиться.
- Федор Николаевич, я прошу лично вас!.. Я дважды уступал очередь!
- Евгений Алексеевич, я еще раз говорю: вот сдадим дом...
- Но я уже пять лет... У меня нервы не выдерживают.
- Я не врач, - сухо отрезал Исаев. - Зачем мне об этом рассказывать?
- Да, но вы начальник отделения! К кому же мне еще обращаться?
- Некогда мне, Бойчук, понимаешь? - Исаев потряс трубкой, голос его стал плачущим:- Меня люди ждут, понимаешь?! Не позволяет здоровье - профессию смени, в колхоз поезжай, на свежий воздух...
Выпрямился под взглядом Бойчука, натянуто улыбнулся:
- Я пошутил, конечно. Должен понимать, что...
- Не надо так шутить, Федор Николаевич! - голос диспетчера дрожал, лицо его - сухое, скуластое, с иссиня-черными глазами под высоким и красивым лбом - побледнело. - Я столько лет отдал транспорту!
- Я пошутил, извините!
Исаев нажал на слова, склонил лобастую большую голову в извиняющемся и быстром поклоне-кивке, прижав при этом руку с трубкой к груди, и тут же поднес ее к уху, не глянув больше на растерянно стоящего перед ним Бойчука...
VI.
На кривой, огибающей широкий зеленый луг и большой с каменными белыми постройками поселок за ним, показался встречный поезд, пассажирский, несшийся с предельной скоростью. Локомотивы быстро сближались, в окне "чээски" мелькнуло знакомое лицо, Борис не сумел все же разглядеть, кто это, но поднял в приветствии руку, коротко и весело гуднул. Лицо встречного машиниста тут же пропало: вспыхнуло на солнце лобовое стекло кабины, замелькали зеленые с желтой полосой посередине вагоны. Когда проскочил последний, Санька дернул форточку, высунулся - забились, затрепыхались на ветру его белые длинные волосы.
- Хвостовое ограждение на месте, - сказал он машинисту, снова задвигая форточку.
Борис кивнул, потянулся к рации.
- Нечетный!.. У вас все в порядке.
- У вас тоже! - прохрипела рация в ответ. - Счастливо!
Впереди - распахнутый простор. Блестят четыре полосы рельсов, сходясь далеко в одну точку, серые бетонные столбы опор с вытянутыми руками кронштейнов, поддерживающих контактный провод, образуют длинный и узкий коридор, теряющий свои очертания-границы в той же дали - знакомая, не раз виденная картина. Кажется, что поезд, втискиваясь в этот все сужающийся коридор, также уменьшается, заостряясь с головы, с локомотива, старается этим острием прошить узость коридора, не застрять...
Борис усмехнулся, хорошо понимая, что все это - лишь фокусы зрения.