Она слегка изменила прическу, подвела глаза, надела простой, но изящный серебряный медальон на тонкой цепочке и стала еще привлекательней. Все-таки странно выглядела эта интеллигентная современная женщина в коммунальной обстановке, почти убогой по своей простоте. Что она делает дома целыми днями: неужели только варит, стирает, печет?
Вика у него никогда тыкву не готовила, да и никто из знакомых тоже, но чтобы угодить хозяйке, Вранцов подцепил вилкой небольшой кусочек и пожевал осторожно. К его удивлению, оказалось и в самом деле вкусно - что–то среднее между кабачками и цветной капустой. Нежный вкус, аппетитная поджаристая корочка. А когда запил глотком легкого столового вина из бокала, просто замечательно показалось. Он сказал об этом хозяйке - та расцвела, собственноручно положила ему самый поджаристый кусочек.
- Коля не предупредил, что будут гости, - сказала она извиняющимся тоном. - Так что ужин у нас простой.
- Ну, что вы, - запротестовал Вранцов. - Очень вкусно. Тыква - прелесть! В жизни ничего вкуснее не ел.
Ужин и в самом деле ему понравился. Или проголодался он так, но аппетит появился зверский. Под ободряющие возгласы хозяев, Вранцов набрал себе на тарелку целую гору каши и, заедая ее кусочками тыквы, уписывал с жадностью почти неприличной, запивая простым, но вкусным столовым вином.
- Давай, давай! Это же ручная работа, штучное изделие! - шутливо рекламировал Везенин Глашину стряпню. - Ценность в наш век столовок и ширпотреба. Чем ближе к основным потребностям человека, тем лучше кустарное в сравнении с промышленным.
- Я так не поднимусь из–за стола, - пошутил Вранцов. - Закормите меня. Очень все вкусно. Надо будет жене сказать, чтобы тыкву приготовила.
- Она просто готовится, - сказала Глаша. - Я рецепт могу дать.
- Вы, кажется, во ВГИКе учились? - спросил Вранцов, доедая последний ломтик. - Если не ошибаюсь, на киноведческом?..
- Было дело. Даже закончила его.
- Диплом с отличием, - не удержался, сообщил Везении.
- С отличием? - удивился Вранцов. - И сидит дома, не работает.
- Как это не работает! - перебил Везении. - Прекрасно ведет дом, всех нас кормит, поит, одевает. Детей здоровыми растит и воспитывает, мне во всем помогает - и это называется не работает?.. Странные понятия в нашем городе, сударь!..
- Я хотел сказать, не служит, - поправился слегка задетый Вранцов.
- Я служу, - улыбнулась Глаша. - Детям служу, семье, дому. Меня эта карьера устраивает.
- Но коллектив, общение… - напомнил Вранцов.
- Неплохо, конечно, - сказала она. - Но что–то мне не попадался коллектив роднее, чем семья, интереснее, чем моя семья. Какой же смысл разрываться пополам, жертвовать семьей ради службы?
- Но это же непрестижно, дорогая! - саркастическим тоном воскликнул Везенин. - Служить надо в офисе, в "конторе", желательно солидной, которая ничего не производит, но занимает полквартала в центре Москвы и одним названием своим внушает священный трепет обывателю. Вот тогда тебя станут ценить и уважать. Тогда конечно!..
Вранцов, усмехаясь, сказал, что его жена служит, к примеру. Да и большинство женщин в наше время не мыслят себя без службы.
- И ради бога, - запальчиво возразил Везенин. - Но зачем абсолютно всех в эти рамки вгонять? У нас стало восприниматься чем–то ненормальным, когда женщина, мать двоих детей, не служит. Чуть ли не к тунеядству приравнивается!.. А Наташа Ростова служила? А Татьяна Ларина где работала? Ты можешь представить себе их на службе? А Лауру? Беатриче?.. А мать Ньютона, мать Шекспира? И ничего, жили. Сумели послужить человечеству. Вдохновляли гениев, воспитывали гениев. А нам что, гении больше не нужны?.. - он вскочил, начал нервно расхаживать по комнате. - Мы же социологи, и знаем, что семья - это не просто стирка или готовка. Назначение семьи, как определил еще Энгельс, состоит в "воспроизводстве жизни во всех ее проявлениях", ее исходной социальной функцией является воспроизводство самого человеческого рода. И не просто физически, но и духовно. Что может быть ответственней, что может быть важней?.. Частная жизнь, семейная жизнь выше общественной. Частная жизнь первична, а общественная вторична - вот чего нельзя забывать!.. Именно в недрах семьи зарождается будущее страны, формируется ее будущее величие или падение. Прав был Розанов, сказавший, что "семья есть самая аристократическая форма жизни". А мы низвели ее до какого–то примитива, чуть ли не стыдимся ее.
Разгорячившись, Везенин побледнел, голос его напрягся. Видно было, что сдерживает себя, но лицо кривилось, выдавая волнение. "Чего он так заводится? - удивленно подумал Вранцов. - Неладно что–то у Коли с нервишками".
- Недавно мне в руки попали результаты одного конкретного социологического исследования, - сказал Везенин. - Решили выяснить, сколько чистого времени посвящает сегодня воспитанию своего ребенка средняя мать. И выяснилось, что 16 минут в будни и 27 минут в выходные дни. В будущем, путем расширения сферы услуг, предполагается довести цифру до 51 минуты. Заманчивая перспектива, не правда ли?.. Ну, вовлечем всех поголовно в материальное производство, вдохновим себя призрачными цифрами временных успехов, но природу ведь не обманешь. Мы же корень подрубаем, который питает все.
- Не будь наивным, - сказал ему Вранцов. - Это же трюизм, что без женского труда сегодня не может развиваться экономика.
- Интересно! - воскликнул Везенин. - В технически отсталые времена могла развиваться, а в эпоху автоматики и кибернетики почему–то нет. Что это за прогресс такой, черт подери? Ради чего он тогда?.. Сначала довели экономику до такого самоедского состояния, а теперь: не может, мол!..
- Ты что же, за возврат к Домострою?
- Я за многообразие против обезлички, за органический рост против тупого стандарта, за личность против стадности. Я за то, чтобы все люди, и мужчины и женщины, жили по–разному, дополняя друг друга, поскольку они очень разные по природе своей. Да, есть женщины, которые нашли себя в творчестве, в карьере, на службе. Честь им и хвала! Встречаются и такие, что испытывают непреодолимое отвращение к материнству, замужеству. Ради Бога и на здоровье, как говорится! Им–то сам бог велел служить. Но зачем же всех–то стричь под одну гребенку? Когда мы избавимся от этого тотального подхода, от этого стремления все и вся привести к одному знаменателю?.. Когда мы поймем, что истина во множественности, многообразии, что Бог даже леса не сравнял, что у каждой твари живой своя роль, свое место в мироздании? Когда, наконец, перестанем насиловать природу, человека, принося в жертву голому принципу не только себя, но и будущие поколения? Они ведь не давали на это согласия своего..
- Я разве против? Я не спорю, - шутливо открестился Вранцов перед таким напором.
- Извини, старик, - сказал Везении, опять сбавив тон, делая над собой усилия, чтобы успокоиться. - Накипело, знаешь ли, а потолковать по душам не с кем. - Он провел руками по лицу, шумно выдохнул и опять сел за стол. - Сколько я писал об этом, сколько статей посылал в газеты, в журналы - и ни черта! Глухо!.. Я же не экстремист какой–нибудь, понимаю, что нельзя все так сразу, нужна постепенность. Но ведь и слушать не хотят, вообще нельзя поднимать острых вопросов!.. Ну, может, я не прав - спорьте со мной, докажите мне!.. Нет, никто не спорит. Так почему нельзя? А просто так, нельзя, и все! Не вашего, мол, это ума дело. Нет проблем, как говорится. "Все хорошо, прекрасная маркиза!" Всегда у нас все было хорошо. А в результате экономика трещит по швам, семья разваливается, алкоголизм, наркомания, детская смертность растет…
- Коля, может, не надо?.. - показала Глаша глазами на детей.
- Да что там, - с горечью сказал он. - Думаешь, они не видят, что вокруг творится. Сашка уже взрослый парень - сам все понимает… А впрочем, верно, спать пора! Давайте–ка, друзья, допивайте компот и на боковую.
Дети встали, но не сразу ушли, а сначала помогли матери убрать со стола. Чтобы не мешать им, Вранцов с Колей пересели в угол к письменному столу. Девочка принесла веник, совок и аккуратно подмела крошки на полу. Подметая, она наклонялась, и пушистый хвостик перехваченных резинкой волос на затылке мягко падал то на одну щеку, то на другую. Вранцов умилился, с какой старательностью убирает, словно маленькая хозяйка. Ему даже грустно стало, что у самого дочки нет. Захотелось тоже такую вот крохотулю с тонкой шейкой, пушистым хвостиком на затылке и розовыми ушками.
- Посмотри, какой порядок, - кончив работу, тронула она отца за рукав.
- Молодцом! Купи себе медаль! - рассеянно приласкал ее Везенин, и малышка порозовела от удовольствия.
В девять часов дочка в пижамке, умытая, чистенькая, как херувимчик, с еще влажными волосенками на лбу, пришла сказать отцу спокойной ночи. Везенин поцеловал дочку, сына хлопнул дружески по плечу, и те отправились в свою комнату спать. Вранцов невольно позавидовал такой воспитанности. Его оболтус, мрачный, что оторвали от телевизора, каждый раз с боем укладывался спать, да и то лишь после одиннадцати. Умываться и ноги мыть перед сном терпеть не мог, и часто, заходя к нему спящему, Вранцов морщился, видя грязноватые ступни сына с давно не стриженными ногтями, торчавшие из–под смятого одеяла. Ворчал на Вику, что не следит за парнем, а она вспыхивала: "Все я должна! Почему сам не воспитываешь?" В конце концов он махнул рукой, решив, что иначе в этом возрасте и быть не может. "Хорошо им, конечно, - подумал сейчас. - Мать дома, дети всегда под присмотром…"
IX
Долго засиживаться в гостях он не собирался и в половине десятого собрался было уходить. Но Коля остановил: "Посидим еще - время детское, Глаша кофейку сварит. Не стесняйся, подвинул ему пепельницу, кури…" От кофе Вранцову трудно было отказаться, да и хорошо, уютно сиделось в старом скрипучем кресле, и он остался. Достал сигареты, со вкусом закурил. Везенин тоже взял сигарету, но, слегка помяв нервными сухими пальцами, отложил в сторону. "Бросил, - пояснил он. - В моем положении нельзя болеть - поневоле приходится вести спартанскую жизнь".
Вместо кофе, сказав шутливо, что на ночь он вреден, Глаша принесла им по чашке жидковатого чая. Заметно было, что ей неловко отказывать гостю, но кофе, недавно вздорожавшего в очередной раз, как понял Вранцов, в доме просто–напросто не было. Пустячный этот эпизод нисколько не огорчил его, а даже расположил к Везениным, сочувственно настроил по отношению к ним. "Надо же, - про себя усмехнулся он. - На кофе не хватает. Дела у Коли, и вправду, не блеск!.." А он–то, разомлев в этой семейной идиллии, чуть ли не позавидовать ему был готов.
Глаша погасила верхний свет, оставив лишь матовый плафон на стене, и в комнате стало по–особому уютно, как в старину при свечах. Зеленовато–желтый кристалл аквариума красиво светился в полутьме, поблескивая рыбками, медленно проплывавшими сквозь него. Старинные ходики на стене мирно тикали.
Сама Глаша устроилась с каким–то вязанием на диване поодаль. Она откинулась, облокотись на валик, и поза эта рельефно подчеркивала проступавшую под тонкой тканью экзотического наряда зрелую красоту цветущей женщины. А высокие брови, казавшиеся еще выше над полуопущенными ресницами, придавали лицу даже какой–то надменный, аристократический вид. "Да, разглядел Коля красавицу, ничего не скажешь", - опять подумал Вранцов, вспоминая скромную, незаметную девочку, какой она раньше была. Его Вика в те годы интересней, пожалуй, выглядела… "Видная баба, а дома сидит, - подумал с сожалением. - Такая нигде б не затерялась, всюду была б на виду…"
- Не жалеете о своей специальности? - спросил он. - Все–таки мир кино, большие возможности…
- Не очень, - чуть помедлив, не поднимая глаз от вязания, сказала она. - Все это иллюзия. Раньше кино так и называли: "иллюзион". А что касается возможностей, у киноведа не так уж они велики.
- В общем–то да, - согласился Вранцов. - Мы ведь с вами в каком–то смысле коллеги. Я работал одно время в системе Госкино, но в конце концов тоже ушел, поближе к серьезному делу.
Он мельком упомянул известных актеров и режиссеров, с которыми был знаком, но на Глашу это не произвело особого впечатления. Она охотно поддерживала разговор, но тон был сдержанный, слишком уж светский. Выяснилось, что она служила некоторое время после института, но дети часто болели в детском саду, да и служба оказалась неинтересной - решила уйти. Мелькнула в ее словах легкая горечь, но к чему она относится: к тому, что служба оказалась рутинной, или что все–таки пришлось оставить ее - понять было трудно.
- Кино, - вмешался замолчавший было Везении. - Кино не просто в кризисе нынче - в маразме! Да иначе и быть не может - всюду застой. Сорок лет жуем одно и то же мочало. Наше поколение успело за это время родиться, вырасти, почти состариться, а на экране все то же, все те же. Феллини велик - снимаю шляпу! Но величие–то в прошлом, когда юнцами мы восхищались "Дорогой" и "Ночами Кабирии".
- Вы как, согласны с этим? - спросил Вранцов у Глаши.
- В общем, да. А относительно Феллини не совсем.
- Для нее Феллини - бог, - отмахнулся Везенин. - Каждый кадр его - совершенство. Но и совершенство должно обновляться… Подумать только - сорок лет! Если взять от сорок пятого назад такой же срок, ведь это же будет девятьсот пятый год. Эпоха Мельеса, примитивных одночастевок, когда монтажа и в помине еще не было, а Эйзенштейн под стол пешком ходил. Сколько раз кино за этот срок обновилось! Каждые пять–шесть лет закатывались прежние звезды и восходили новые. Гениальный Чаплин - и тот продержался всего двадцать лет. А в наш век космических скоростей ничего не меняется. Где новые Феллини и Бергманы? Их нет.
- Таланты не рождаются по заказу, - возразил Вранцов.
- Таланты рождаются регулярно, пока рождаются дети. А вот проявить им себя не каждая эпоха дает. После войны мир обновился, как после потопа. Для новых талантов был широкий простор. Мы, слава Богу, выросли и живем в мирное время, но зато мы хорошо узнали, что такое маразм и застой. Все стареет, все дряхлеет. Возьми нашу науку. Средний возраст кандидата сорок лет, средний возраст доктора под шестьдесят. Ничего себе юные дарования!..
- Меня не надо убеждать, - сказал Вранцов. - Я и сам вижу…
Что же ты предлагаешь? Сбросить Феллини с корабля современности?
- Не нужно никого сбрасывать, - поморщился Везенин. - Необходимо распахнуть двери, дать дорогу молодым. И если молодые растут хилыми, не спешите их в этом обвинять. А все ли благополучно с почвой, на которой они растут?.. Нас же учили, что бытие определяет сознание. А что представляет собой сегодняшнее бытие молодого ученого, да и вообще бытие интеллигента?.. У нас теперь считается нескромным до сорока выходить на защиту докторской. Нескромно быть Эйнштейном, который в 26 лет создал теорию относительности. Просто нахальство быть Эваристом Галуа, который в 20 лет совершил переворот в математике, нескромно подражать Марксу, который в 25 начал критический пересмотр гегелевской "Философии права"!.. Вот и получается, что на словах мы "впереди планеты всей", а на деле в хвосте тащимся.
Это был странный разговор, не похожий на обычный застольный треп.
О таких вещах говорилось обычно с шуточками, с ленцой, а Коля "выступал" с таким жаром, будто сию минуту собирался все проблемы решить. Вранцов слушал и смотрел на него с удивлением. Прежний запал юности неведомо какими путями еще сохранился в нем, что–то давнее, еще студенческое было в той горячности, с которой он доказывал, рассуждал, хотя никто, собственно, и не спорил с ним. Как только умудрился Везенин сохраниться таким нетронутым, в каких только палестинах все эти годы проспал? Послушать его, так не то что сорок, и тридцати мужику не дашь. Он сам, хоть и был на год старше Везенина, прежде этой разницы никогда не ощущал. Даже наоборот, в чем–то тот казался взрослее, крепче стоящим на ногах. А сейчас вдруг почувствовал себя намного старше, опытней Коли, который горячился и впрямь, как вчерашний студент. Да разве можно на таком серьезе? Его же за дурачка могут принять. Деловые мужики его просто не поймут.
"А ведь он неудачник! - окончательно решил он тогда. - Неудачник, хоть сам этого и не сознает… Бытие определяет сознание. А он живет по–прежнему, как вчерашний студент. Коммуналка, дешевая мебель, тыкву с кашей едят… Диоген нашелся! Забрался в свою бочку и мыслит глобально, пока другие худо–бедно, но дело делают, да и материально на уровне живут. А этот остался каким–то вечным студентом. Решаем мировые проблемы, а денег даже на кофе и сигареты нет… И жена это терпит. А красивая баба - могла бы неплохо устроиться. Любит, видать. Это в Коле есть. Да и язык подвешен - закружил бабе голову. Вон как смотрит на него, с какой заботой…"
- Чертовски нашему поколению не повезло, - продолжал Везенин с горечью. - Нам досталось не лучшее время. А сколько было способных ребят, сколько замыслов, сколько стремлений! Где они? Где "тридцать витязей прекрасных", где наш "лицей"?.. Все в распыл пошло, без толку перевелось!.. Нищенская зарплата, зависимое положение, власть номенклатуры, которая шагу не дает ступить. Как говаривал Ницше, "недостаточно обладать талантом, нужно еще получить патент на обладание им". У нас ведь до того забюрократили науку, что бюрократ сделался всесильным в ней. Сколько будет дважды два, решает уже не факультет, а руководящий бюрократ.
Видя, что Везенин все больше заводится, Глаша с беспокойством поглядывала на него. Когда, сделав короткую паузу, он брал чашку, чтобы отхлебнуть чаю, рука его заметно вздрагивала. "Подожди, - сказала Глаша, вставая с дивана. - Мне нужно прикинуть размер". Она заставила его встать прямо, вытянуть руки в стороны, приложила связанный кусок к груди, потом к спине, прикидывая, сколько еще нужно добавить петель. Поневоле оставаясь во время этой примерки неподвижным, помолчать хотя бы минуту Везенин все равно не мог.
- Ты никогда не задумывался над характерной для нашего времени оппозицией: интеллигент - бюрократ? А тема интересная, даже интригующая, можно сказать. Формально нынешний бюрократ - это тоже интеллигент: ромбик на лацкане, а то и ученая степень, какие–то там труды. Но, в сущности, они антиподы, враги. Интеллигент "пашет", а купоны стрижет бюрократ. Интеллигент ищет, изобретает, а плоды поисков и открытий присваивает себе бюрократ. Одному - нищета и ранний инфаркт, другому - карьера, чины и звания. Мудрено ли, что первых остается все меньше, а вторых плодится все больше. Формально наукой управляет государство, а на деле узурпировавший его функции бюрократ. Все мы сегодня его крепостные, его интеллигентные рабы. И рабами останемся, ибо страшно разобщены. "Честные люди у нас по обыкновению в раздоре и одиночестве, и только между плутами видится что–то похожее на дружбу и соединение".
- Да что говорить, - продолжал он, стоя, как распятый, с вытянутыми в стороны руками, - талант всегда был и будет зависим от посредственности - ибо он стремится к деянию, к творчеству, а посредственность только к власти. Даже если талантливый человек появляется на политическом поприще, он избирает путь реформ, смелых преобразований, а это тернистый путь. Тогда как посредственность занята только одним - как любыми путями захватить и упрочить господствующее положение, как покрепче удержать в своих руках власть.