Из-за поворота выскакивает тракторишко, подминает гусеницами снег, ровняет сугробы. На узенькой улочке Таня жмется к заборчику, уступая трактору дорогу. За трактором на лыжах едет мальчишка, держась за веревку, привязанную к кабине. Трактор подпрыгивает, мальчишка, потеряв равновесие, падает, зарывается носом в снег, но тут же вскакивает, испуганно оглядывается.
Увидев в пяти шагах от себя Таню, улыбается.
- Трастуй, - говорит он, старательно выговаривая по-русски трудное для него слово. - Я тибя знаю!
- Откуда же ты меня знаешь? - улыбается Таня.
- Я у Лендревны хрип больной был! - теперь уже скороговоркой сообщает мальчишка.
- А, помню, помню, - говорит Таня, хотя вовсе не помнит его. - Значит, ты выздоровел?
- Я катаюсь! - гордо сообщает мальчишка и, потеряв вдруг всякий интерес к Тане, пускается догонять трактор.
Да, все видно сейчас, в этот час суток, когда день отвоевывает у ночи малость света. И все станет через час иным, трудно узнаваемым, когда снова загустеет чернота, высыплют звезды и медью взблеснет вверху луна.
Но тогда Таня уже вернется с аэродрома, узнав у диспетчера, что пассажирский самолет пойдет в Угольный лишь завтра вечером.
14
Получив радиограмму от Вуквутагина и окончательно убедившись, что для предания Копылова суду нет никаких оснований, Таня решила прекратить производством дело.
Единственным слушателем и зрителем судебного заседания, проходившего в кабинете Семечкина, был сам Семечкин. Устроившись на табуретке у порога, он топил печку и все время без надобности ворошил горевшие в ней поленья, звякая кочергой. Молоденькая эскимоска Катюша Рультына, секретарь поссовета, ставшая временно секретарем суда, отчего-то крайне смущалась и не поднимала глаз от ученической тетрадки, предназначенной для ведения протокола. Что касается народных заседателей, то оба они, пекарь Яковлев и счетовод колхоза Кипутка, с той минуты, как переступили порог поссовета, с нескрываемым любопытством разглядывали судью и подсудимого. Хотя они и были народными заседателями, но в их бытность в Светлом еще ни разу не вершился суд, поэтому все, что они видели и слышали, было им в новинку и весьма интересно.
В такой необычной обстановке, да еще потому, что она испытывала непроходящую неловкость перед Копыловым, Таня никак не могла вести заседание в той торжественной строгости и в том незыблемом порядке, которые следует знать и свято соблюдать каждому судье. И потому, выйдя с Яковлевым и Кипуткой из заседательской комнаты, а точнее из безоконной каморки, которая примыкала к кабинету Семечкина и в которой хранился поссоветовский архив, у Тани не хватило духу прибегнуть к требованию: "Встать, суд идет!" Это выглядело бы сейчас и напыщенно и нелепо. Оглашать решение следовало стоя, но, как только они вошли из каморки в кабинет, пекарь Яковлев, худощавый, чернявый, с усиками "а ля Чаплин" и моложавый счетовод Кипутка тотчас же уселись за стол Семечкина и у Тани опять не хватило решимости сказать им, что садиться в этот момент народным заседателям не положено, а положено стоять - одному слева, другому справа возле нее.
Однако, когда они вошли, Копылов без всяких напоминаний поднялся с табуретки, а когда Таня начала оглашать решение, встал и Семечкин и, опершись на кочергу, окаменел у порога.
- Ввиду того, что ревизионная комиссия, - скороговоркой, ни на кого не глядя, читала Таня решение, - при проверке материальных ценностей на торговой базе Белого Мыса допустила ошибку, исправленную затем повторной ревизией, которая не подтвердила недостачу, нет никаких оснований для предания Копылова Михаила Антоновича суду. В связи с изложенным и на основании радиограммы от девятого октября шестидесятого года, за номером тридцать дробь восемнадцать, присланной председателем поселкового Совета Белый Мыс Вуквутагиным и подписанной членами ревизионной комиссии Тынеску, Рынтытагиным и Волковым, суд постановляет: уголовное дело в отношении Копылова Михаила Антоновича дальнейшим производством прекратить.
Таня передохнула. У нее вдруг запершило в горле, она неловко кашлянула и, лишь теперь прямо взглянув на Копылова, сказала:
- Вам понятно? Суд не считает возможным привлекать вас к ответственности.
- Что и не требовалось доказывать, - буркнул Копылов и продолжал: - Уж если меня судить, так за то, что разбил рожу вашему следователю. Тут я полностью отвечаю.
- Какому следователю? - не поняла Таня. - При чем следователь?
- При том, что он отпетая сволочь, - усмехнулся Копылов. - Когда я ему помял кости, он не пикнул, а стоило мне уехать в тундру, он, скотина, заварил кашу с ревизией и состряпал это дельце.
"Ну, так нельзя, это слишком!" - вспыхнула Таня. И тут же постучала карандашом по столу, сказала строже и суше:
- Держитесь, пожалуйста, в рамках приличия.
- Я прилично, - буркнул он.
- Если вы хотите что-либо сказать по существу - пожалуйста.
- А я по существу, - возразил он. - Если ваш следователь допускает произвол, то будь он хоть папа римский, а суд обязан поставить его на место.
"Что он привязался к следователю, если ошиблась ревизия? И неужели он действительно дрался?" - недоуменно подумала Таня, а вслух сказала:
- Хорошо, следователь тоже, конечно, мог допустить ошибку, но это уже другая сторона дела.
- Какая ошибка? - нахмурился Копылов. - Чистой воды произвол, а чем это кончилось, мы знаем.
"Он видит, что я волнуюсь, и хочет меня позлить, - мелькнуло у Тани. - Он думает, что я… Нет, он думает, что все мы какие-то крючкотворы".
Меж тем Яковлев и Кипутка многозначительно переглянулись.
Яковлев, воспользовавшись Таниным молчанием, с любопытством спросил Копылова:
- Значит, ты этому следователю… того? А за что ты его?
Семечкин оторвался от кочерги, с интересом взглянул на Яковлева, на Копылова, поставил кочергу к печке, прошагал в неожиданно наступившей тишине к столу и уселся на свободный стул рядом с Кипуткой.
Копылов почему-то молчал, насупившись.
- Да за что ты его? - живо повторил Семечкин, забыв или не зная, что задавать вопросы подсудимому могут лишь судья или заседатели.
- Что ж, я могу сказать, - неохотно ответил наконец Копылов. - Причина в женщине.
"Вот оно!.. - мелькнуло тут же у Тани. - Значит, Семечкин был прав? Женщина все-таки замешана!.."
- Так, - многозначительно протянул Яковлев. - Понятно…
- Ну, ну, выкладывай, - снова нетерпеливо потребовал Семечкин.
Копылов нахмурился еще больше, потом так же нехотя сказал:
- А что выкладывать? Нахлестался ваш Седых, как скотина, спирту и полез к ней ночью в дом. Она, как назло, двери забыла на крючок взять. Вот и все.
- А ты сам откедова знал, что дверь на крючок не взята? - подозрительно спросил Семечкин.
- Потом узнал, когда она от него по снегу в одной рубашке убегала, - неприязненно ответил он Семечкину. И мягче добавил. - А она совсем еще девчонка…
- Вы любили ее? - чуть слышно спросила Катюша Рультына и, отчаянно покраснев, опустила в протокол глаза. Как и Семечкин, она не знала или забыла, что не вправе задавать вопросы.
- Это мое личное дело, - холодно ответил Михаил, глядя почему-то не на Катюшу, а на Таню.
Таня невольно потупилась.
- Хо-хо! - громко вздохнул молчавший до этого счетовод Кипутка. И нараспев проговорил. - Хорошо делал, когда такой бандит зуб бил, плохо делал, когда район не ехал, райком партия не писал. Надо ехать, всю правду говорить. Зачем раньше не ехал, зачем языком шевелить ленился?
- А следователь мне другое трепал, - прервал счетовода Семечкин. - Он тогда от нас в Угольный летел. Трепал, что тебя баба опутала, потому, мол, и растрата.
За столом стало шумно.
- Это когда же он летел? - спросил Яковлев.
- Почему я не видал? - спросил Кипутка.
- Я его помню, я ему на командировка печать ложила, - сказала Катюша.
- А как его фамилия? - добивался Яковлев.
- А черт его знает, - ответил Семечкин.
Таня слышала и не слышала, о чем они говорят.
"Да-да, это тот самый случай… Смолякова говорила, - мгновенно вспомнила она. - Не судья, а следователь. И не какой-то, а Седых… Потом отомстил ему, состряпал дело… Второй акт получил и уничтожил… Неужели мог?.. Конечно, мог, никакая почта не пропала… Не зря я сомневалась… Спихнул в суд, уехал из района… Ах, как подло все!.."
Ей вдруг стало так совестно за себя, так совестно перед всеми, кто был рядом, словно это не Седых, а она сама совершила какую-то мерзость, что она готова была провалиться сквозь землю. И, сгорая от стыда и неловкости, она сказала Копылову:
- Суд направит прокурору области частное определение с изложением всех фактов в отношении Седых. Я позабочусь, чтобы прокуратура обратила особое внимание на это определение. Думаю, что Седых получит по заслугам.
И она поспешила объявить заседание закрытым.
- Я свободен и могу идти? - не скрывая иронии, спросил тотчас же Копылов.
- Да-да, пожалуйста, - ответила она, не отрывая глаз от папки.
Он повернулся и молча вышел.
Семечкин, Яковлев и Кипутка тоже вскоре ушли. Семечкин был, на удивление, оживлен и вовсе не казался Тане таким сонным, как в прежние дни. Уходя, он сказал ей:
- Что я вам говорил? Говорил, что можно зазря человека посадить. На то и суд, чтоб выяснить.
Ничего похожего Семечкин не говорил, но, не желая спорить с ним, Таня сказала:
- Да, вы правильно говорили.
Уже из коридора до Тани донесся голос Семечкина, втолковывающего Яковлеву:
- Ты мне в своей пекарне чистку труб не тяни. Через тебя отправка сведеньев задерживается.
Ответа Яковлева Таня не расслышала.
"А все-таки я скажу в райисполкоме насчет Семечкина, - подумала она. - Пусть ему подыщут подходящую работу. Нельзя же так".
Больше часа она оставалась в поссовете, приводя в порядок бумаги и разбирая протокол, который у Катюши получился неразборчивым и чересчур коротким.
Складывая в портфель бумаги, она уронила на пол какую-то справку. Подняла, открыла папку, положила туда справку. Взгляд ее наткнулся на радиограмму: "Выехать на суд не могу Занят К тому же не считаю себя виновным". И еще одна радиограмма: "Быть не могу Уезжаю по делам тундру К тому же погода портится"… Вот они, эти "к тому же", любимые словечки Михаила! И вот почему, слыша их от него в избушке, она поймала себя на мысли, что они ей о чем-то напоминают. Выходит, они напоминали ей о его радиограммах.
Из поссовета она вышла вместе с Катюшей.
- Мне туда, - Катюша махнула рукой вправо. - А вам?
- А мне туда, - показала Таня влево.
- Не заблудитесь у нас? Хотите, провожу?
- Спасибо, не заблужусь.
- Тогда до свидания.
- До свидания.
Катюша пошла к центру поселка, и на улице в лад ее шагам тонко и певуче заскрипел снег.
Несколько минут Таня стояла в нерешительности, не зная, куда идти. Время еще было раннее, часов восемь вечера, и во всех без исключения домах светились огни. В каком-то ближнем дворе жалобно скулила собака.
"Пойду к Лене, она даже не знает, что я уезжала и вернулась, - подумала Таня. - А завтра улечу. Лена меня проводит".
И она медленно пошла по улице, так медленно, что даже снег не скрипел под ее ногами.
С ней происходило что-то непонятное. Несли бы кто-нибудь спросил сейчас, чем вызвано такое ее состояние, она вряд ли смогла вразумительно объяснить.
Первый дом за поворотом - дом зоотехника. Свет горит, желтеют затянутые морозом окна. Пятый дом - дом Лены. Там тоже светится.
У дома зоотехника Таня остановилась, услышав голос Копылова во дворе:
- Лапу!.. Полкан, лапу!.. Так, братец… Мерси…
Похоже, он запрягает собак. Значит, отгонит их сейчас в колхоз. В десять вечера на Москву будет рейсовый самолет. Это она тоже узнала у диспетчера. А может, он распрягает собак? Может, вернулся Тихон Миронович?..
Она не хотела заходить в этот дом, собиралась идти к Лене. И все же какая-то неведомая сила цепко ухватила ее за плечо и повела к калитке.
- Где это вы бродите? - громко спросил ее Копылов и с размаху вогнал в снег остол, закрепляя нарты, чтобы собаки не сорвали их с места. - Я бы давно уехал, да ключ у меня остался. Держите, - протянул он ей ключ, который она отдала ему утром.
- Спасибо, - сказала Таня.
- Так и быть - пожалуйста! - усмехнулся он. Потом сказал: - Ну, пошли в дом, я тулуп свой возьму.
"Да-да, раз он уезжает, я могу остаться, - подумала Таня, идя за ним. - Зачем стеснять Лену, раз он уезжает?.."
Он задержался в сенях, а она прошла на кухню, неуверенно сняла пальто, будто все еще сомневалась, правильно ли делает, оставаясь здесь.
Вошел Копылов, держа на одном плече огромный овчинный тулуп.
- Ну, дорогой товарищ судья, будем прощаться, - сказал он, блеснув белизной зубов. - Передайте Миронычу, пускай не теряет надежды: как-нибудь загляну к нему. Да, не забудьте еще сказать, что я архив его переполовинил.
- Вряд ли я передам, я завтра улечу, - ответила Таня.
- Тогда сам догадается, - сказал он, гася улыбку. И, привычно нахмурившись, добавил: - Ну, поехал я.
Он взялся за ручку дверей, повернулся к Тане:
- А судья из вас, между прочим, не ахти какой. Не надо бояться смотреть в глаза подсудимому.
- Вам показалось… - отчего-то смешалась Таня.
- Может быть. - Он поправил на плече тулуп. - Хотите, вместе поедем? - вдруг предложил он. - Я, знаете ли, решил сперва в райцентр слетать.
- В райцентр? - быстро переспросила Таня. - Сегодня туда нет пассажирского.
- Зачем пассажирский? Меня и грузовые устраивают.
- Нет, я не могу… У меня еще дела…
- Ладно. Я понял. Никаких дел у вас, конечно, нет, - хрипловато сказал он и, круто повернувшись, вышел.
Несколько секунд Таня стояла неподвижно посреди кухни. Потом села к столу, обхватила руками лицо. Лицо горело. Во дворе послышался заливистый лай собак, голос Копылова и скрип полозьев. Потом все стихло.
Вскоре на крыльце послышались шаги, и Таня встрепенулась.
"Вернулся!" - было ее первой радостной мыслью.
Но двери открылись, и на кухне появилась Лена.
- Ну, Танька, это свинство! - набросилась она на Таню и затарахтела, как из пулемета: - Уехала - не сказала, вернулась - не приходишь. Тут Костя прилетел, мы тебя весь день ищем. Наконец узнали, что в поссовете суд, а у него как раз собрание у строителей. В десять явится. Ты что, только пришла? Совсем плита холодная. Значит, это правда, что ты вернулась с этим самым Копыловым?
- Правда, - сказала Таня упавшим голосом.
- И он здесь был с тобой в пургу?
- Был.
- И ты его оправдала на суде?
- Его не за что было судить. Но откуда ты все знаешь?
- Там о тебе Смолякова всякую чушь несет. Я ее час назад встретила, и она мне с улыбочкой докладывает: "Вы слышали? Никогда бы не подумала, что она может так низко упасть. Привезла в дом преступника, ночевала с ним, потом оправдала". Вот подлая сплетница! Я ей сказанула как следует! Ты не обращай внимания.
- Я не обращаю, - грустно ответила Таня. - Разве в этом дело?
- Вот именно, - согласилась Лена. - Давай лучше плиту разжигать. Сообразим ужин к Костиному приходу.
Известие о том, что прилетел Костя, в первую минуту пролетело как-то мимо Таниных ушей. И только потом она подумала, что после того, как послала Косте радиограмму и получила ответ, она, по сути, ни разу о нем не вспомнила.
- Нет, Ленка, - покачала головой Таня. - Я сейчас на аэродром иду. Ты меня проводишь немножко?
- Как, ты улетаешь? - изумилась Лена. - А Костя?
Таня прошла в боковушку, вынесла свой чемоданчик и, укладывая в него портфель с бумагами, сказала:
- Мне не надо с ним встречаться. Ты же все знаешь. Я хотела обмануть себя. Но ни мне, ни ему этого не надо.
Лена молча поглядела на Таню, потом присела на табуретку у стола, потом сказала сердечно и участливо:
- Конечно, знаю. Все дело ведь в любви, Танька. - Она подумала и добавила: - Павел ведь тоже улетел… В Магадан… Будет просить перевод…
- Вот что… Значит, вы уедете отсюда вместе?
- Да, - просто ответила Лена. - Сперва он, потом я. А может быть, сразу вдвоем.
- А если не переведут?
- Не знаю… Все равно это уже решено.
- А Смолякову я все-таки уволила бы, - убежденно сказала Таня.
- Я написала в роно, подожду, что они ответят. - Лена помолчала, спросила: - Хочешь, я с ним поговорю?
- С кем?
- С Костей.
- Не надо. Я сама все объясню, когда вернется в Угольный.
- Да, так лучше, - согласилась Лена.
- Ты проводишь меня? - спросила Таня, надевая пальто.
- Конечно, - поднялась Лена и вдруг сказала: - Постой, куда ты, собственно, идешь? Сегодня нет пассажирского в Угольный.
- Зачем пассажирский? - ответила Таня. - Ходят грузовые. Мне все равно.
Они погасили в доме свет, повесили на двери замок. Отдавая Лене ключи на колечке от дома, Таня сказала:
- Передай Тихону Мироновичу большое спасибо. Не забудешь?
- Конечно, передам. - Лена спрятала ключи в варежку.
- И цветы приходи поливать. Один кактус совсем чахленький.
- Обязательно.
Они закрыли на засов калитку, подперли снизу тяжелым камнем, чтоб очередная пурга не сорвала ее с петель, и пошли по центральной улице поселка к аэродрому, держась вдвоем руками за ручку совсем легонького чемоданчика.
Они ни о чем не говорили. Просто шли по центральной улице, слабо освещенной редкими фонарями и окнами домов.
Когда дорога резко свернула вправо и потянулась по берегу океана, заваленному тяжелыми льдами, Таня остановилась.
- Ну, беги домой, Ленка.
- Не боишься одна?
- Нисколько. - Таня чмокнула Лену в щеку.
Лена тоже поцеловала Таню, пообещала:
- Я, может быть, приеду к тебе. Может, на зимние каникулы…
- Обязательно приезжай.
Они еще постояли немного на морозе, говоря друг другу хорошие, нежные слова, опять поцеловались и быстро разошлись в разные стороны.
15
Таня вошла в махонький зал аэропорта и сразу увидела Копылова. Он сидел на скамье у рубчатой деревянной колонны, подпиравшей потолок, один в холодном, нетопленном зале и смотрел на двери. Он тоже увидел ее и тут же поднялся.
- Вот видите, я решила лететь… - сказала она, точно оправдываясь перед ним.
Копылов улыбнулся ей и молча взял у нее чемоданчик. Потом поднял с пола свой чемодан.
- У меня еще нет билета, - сказала Таня. - Сейчас возьму.
- Стойте здесь. - Он опустил на пол чемоданы и быстро пошел к двери с табличкой "Диспетчерская".
Самолет был маленький, кургузый, тупорылый, из серии машин ледовой разведки, с низкой, почти у самой земли дверцей, так что никакого трапа, чтоб взобраться в него, не требовалось. Моторы уже работали, и пилот, выглянув из кабины и увидев на взлетном поле две приближающиеся фигуры, крикнул:
- Поспеши, ребята, взлетаем!
Этим самолетом колхоз отправлял куда-то на юг пушнину. Вся хвостовая часть и правый борт были завалены мягкими мешками, набитыми мехом. Свободной оставалась лишь часть скамейки у левого борта.