После того как из одних крайних дверей барака высыпали девчонки, а из других крайних дверей - парни (парней, правда, было мало) и, прыгая через лужи, потянулись за Женей Полуниным в столовку, после того как вернулись, позавтракав, после того как в барак к ним (теперь уж общежитие) начало стягиваться поселковое начальство и после того, наконец, как механик Коля Коржик трижды сбегал в короткую разведку, - после всего этого автобазовские парни знали решительно все.
Они знали, что новоселов приехало не пятьсот, как ожидалось, а всего сто двадцать и что остальные, возможно, подъедут позже, если, конечно, придет еще один корабль. Знали, что девчонок прибыло втрое больше, чем ребят, что половина ребят из самой Москвы, а другая половина из Киева, а девчонок ни москвичек, ни киевлянок нет, зато есть и орловчанки, и ростовчанки, и харьковчанки, и из Гомеля, и даже из какого-то Закалужска. Еще они знали, что ребята из Москвы все, как один, электрики, что перед поездкой на Север пятерых из них принимал министр энергетической промышленности и подарил каждому по черному дубленому кожуху, которые Коля Коржик осмотрел, ощупал, еще раз осмотрел и пришел к выводу, что кожухи ничуть не лучше и не хуже тех, что висят в их магазине.
Все это они знали из рассказов Коли Коржика, побывавшего у новоселов, и не сомневались в достоверности каждого Колиного слова. Они не сомневались в его словах и завидовали легкому характеру Коржика, который вот так запросто, без всяких-яких скачет через лужу в соседний барак и даже щупает там чужие, дареные кожухи.
Все парни, представьте себе, все до единого, охотно отправились бы вместе с Коржиком к новоселам, дабы представиться и познакомиться, если бы не считали, что это и неловко, и не тактично, и не солидно. К тому же вернувшийся из очередной вылазки Коржик доложил, что приехавшим сейчас не до знакомства, так как пришло начальство и все заняты организационными делами.
И потому двадцать или тридцать парней, набившихся в трехкоечную комнату, где жил Коржик, топтались и сидели у стола, мостились на краешках коек, подпирали плечами, затянутыми в дорогие бостоновые пиджаки, фанерные стены, оклеенные цветастыми обложками журналов (преимущественно актрисами из "Советского экрана"), пускали папиросный дым в направлении открытого окна и "пережевывали" последнее сообщение Коржика о том, что в бараке напротив творится сущая неразбериха, так как все начальники: и кадровик геологоразведки, и прораб со стройки, и какой-то приезжий директор зверофермы тянут новоселов каждый к себе, а те мечутся от одного к другому, не зная, как им быть и что делать.
- Вот-вот растащат по району, никого в поселке не останется. Прошлый раз так было. Разве это дело? Зачем тогда ехали? - возмущался фрезеровщик Пашка Михайлов и сердито глядел на Колю Коржика, точно это он растаскивал новоселов по району.
- Нет, при чем тут звероферма? Слышь, Коржик, при чем звероферма? - кипятился мастер инструменталки Алик Левша, парень горячий и вообще несдержанный. - Что они, с ума посходили, психи ненормальные.
- Братцы, давайте толком рассуждать: что бабам в поселке делать? - доказывал шофер Мишка Веселов, огромадный, плечистый детина. - Да это же даже не бабы - пигалицы! Какой с них прок? Пацанов я ихних тоже видел - сопля соплей.
- Брось, пожалуйста, - не соглашался Алик Левша, который иногда, правда в редких случаях, заменял крепкие словечки, обильно насыщавшие его лексикон, "культурными", вроде "пожалуйста", "извиняюсь", "мерси-спасибо". - Как это - что делать? У тебя, Веселов, башка - во, а соображения нуль целых нуль десятых.
- Да это же точно: либо им замуж выходить, либо назад скаты поворачивать, - добродушно посмеиваясь, отвечал Алику Веселов. - Ты сам мозгами раскинь: какая у них специальность? Ну какая? А-а!..
- Почему? Там одна машинистка есть, - мгновенно отозвался Коля Коржик. - С этим… как он?.. перманентом. Мечта девочка! Одна, кажется, поварихой была, одна в детсадике…
- Ну, я и говорю - детсадик приехал! - усмехнулся Мишка Веселов и продолжал: - А без шуток, я бы всех на Дом культуры послал. К весне бы сделали.
- Точно, - согласился Мишкин дружок Вася Ляхов, тоже шофер и тоже парень крупных габаритов. - Пять лет строят - не построят, а построят - на капремонт закроют.
- Вот-вот, вас бы с Лешкой на Дом культуры! - снова возмутился фрезеровщик Пашка Михайлов. - С вашими фигурами только камни таскать. Какие там заработки, знаешь?
- Ясное дело, хреновые, - констатировал Алик Левша. - В месяц двадцать дней актированных. Сиди - лапу соси.
- Какое актирование? Там на внутреннюю отделку перешли, - возразил Ляхов. - Ставь "козлы", ставь времянки и лепи на стены всякие финтифлюшки. Милое дело. Это тебе не на трассе, когда пуржишка прихватит.
- Милое не милое, а на стройке уродоваться - не женское дело, - сказал Пашка Михайлов.
- Кто говорит - женское? - усмехнулся Веселов. - Женское дело - детей рожать, пеленки полоскать, в кинишко с мужем ходить. Мне культурный отдых после рейса - во как нужен.
- В смысле, на боковую?
- Почему? - усмехнулся Веселов. - Сорганизовали бы мы к вечерку, примерно, танцы. С афишкой, чин по чину. Плохо? Думаешь, не прибегут? - Он кивнул на раскрытое окно. - Как пить дать, прибегут.
- Идея! Надо раскумекать, - сказал Алик.
- Кумекай, - усмехнулся Веселов. - В клубе все скамейки намертво шурупами к полу привинчены.
- Можно у нас.
- Это где же у нас? В коридоре, что ли?
- Кухня здоровая. Кастрюли - в сарай, шкаф - за дверь.
- А играть на чем будешь, на гребешке?
- Позвать Кузьмина с оркестром.
- Не пойдет.
- Пойдет. Что ему стоит?
- Не пойдет. Он со вчерашнего с гриппом залег.
- Откуда знаешь?
- Жену его видел, в аптеку бежала.
- Зачем весь оркестр? Две трубы - и хватит.
- Да вся их капелла гриппует.
- Так уж и вся?
- Говорю, жена Кузьмина сказала: все духовики грипп схватили.
Словом, пока руководители поселка определяли в одном бараке трудовую судьбу прибывших новоселов, в другом бараке спорили о том же, прикидывая, что к чему и как лучше.
Один Лешка Бокалов не участвовал в разговоре. Он лежал на койке Коржика в свитере и стеганых брюках, глядел в дощатый потолок, курил и молчал. Настроение у него было препаскуднейшее. Уж очень ему не хотелось ехать на свой 205-й километр. А ехать надо было, и как можно скорее, потому что кран "Пионер" стоял поломанным и Тарусов ждал запчасти. Лешка знал, что если к утру он не явится с запчастями, Тарусов засядет за селектор и поднимет такую шумиху, что и небу, и Лешке станет жарко. Тарусову плевать на Лешкины переживания, он строит мост и кроме этого ничего не желает.
Потому разговоры парней о танцах, о Доме культуры и о предстоящем знакомстве с девчатами только нагоняли на Лешку тоску.
"Живут же люди! - думал он, пуская в потолок папиросный дым. - Черт меня дернул связаться с мостовиками! Сидел бы себе в поселке, ходил бы в рейсы. Неделя в рейсе, неделя на приколе. Хочешь - танцуй, хочешь - на голове ходи, сам себе хозяин".
Дело в том, что Лешка не просто должен был везти на 205-й груз. Он работал на этом самом 205-м, а точнее, еще дальше 205-го, в стороне от трассы, строил мост через речку, которую его начальник Тарусов называл "загадкой природы". Река имела свойство раз десять за коротенькое лето то сжиматься в паршивенький ручеек, то разливаться метров на сто в ширину, затопляя лепившиеся с холма домики мостовиков. С мостом бились уже два года и столько раз меняли место его постройки, что пока лишь вогнали в берег всего несколько свай. Такое житье-бытье, на отшибе у всего земного света, до вчерашнего дня вполне устраивало Лешку. Он не имел никаких претензий ни к себе самому, ни к хитрой бестии речке, ни к поломавшемуся крану "Пионер", ни к своему горластому, петушливому начальнику Тарусову.
А сегодня он посылал к черту и мост, и речку, и кран, и Тарусова.
Лешка поднялся, сопровождаемый ржавым скрипом койки, спустил ноги в длинных шерстяных носках.
- Ладно, парни, хватит базарить, - сказал он. - Ты бы, Коржик, на корабль сбегал: будут сегодня горючее разгружать? Если нет, может, у команды пару-тройку бутылок достанешь.
В районе уже месяца три не было в продаже спирта (водку и вино вообще не завозили), а корабль должен был доставить этот иссякший продукт.
- А что, не мешало бы сообразить, - поддержал Лешку оживившийся Веселов.
- Я пить не буду, - сказал Лешка. - С собой возьму, ребят наших угощать буду.
- Ты не будешь, а мы не прочь. Коржик, я с тобой пройдусь, - поднялся с табуретки Веселов.
- Дело ваше, - сказал Лешка. Он достал из кармана брюк кучу смятых десятирублевок, бросил на стол четыре бумажки. - Бери, сколько дадут.
- Возьму, - с готовностью ответил Коржик, но от денег отказался: - У меня своих хватает. Какие счеты?
- Ты что, мне обязан? - спросил Лешка, недобро глянув на Коржика, после чего тот мгновенно сгреб со стола десятирублевки и сунул в карман пиджака.
Коля Коржик потому с такой готовностью мог выполнить любое Лешкино желание и потому не хотел брать денег, что считал себя в неоплатном долгу перед Лешкой после того, как тот спас его в пургу на трассе и полуживого, с обмороженными руками и ногами приволок на себе в больницу, так как ни его вскочившая в заметенный снегом овраг машина (тогда Коржик был шофером), ни Лешкина машина, ползшая той же дорогой сутки спустя, пробиться в поселок не смогли. С тех пор они сдружились, и с тех пор Коля Коржик готов был расшибиться для друга в лепешку.
На корабль пожелали отправиться все, кроме Лешки.
Комната мигом опустела, а Лешка снова лег на койку, снова пустил в потолок струю дыма.
Из головы у него не выходила девчонка, уронившая в воду чемодан. Он помнил, как она, бедолага, заплакала, потеряв чемодан, как прижала к себе тощий рюкзачок, и ему было бесконечно жаль ее. Лешке хотелось выйти на улицу, перейти через лужу и посмотреть на эту самую девчонку. Как ему казалось, она и теперь еще плачет и растирает ладошкой по щеке слезы.
Но он продолжал лежать, курить и проклинать свой 205-й километр и свой ЗИЛ с ящиком запчастей в кузове, который стоял во дворе общежития и ждал Лешку.
Он продолжал лежать и мучиться и тогда, когда вернулись ходоки на корабль. Разгрузку еще не начинали, в магазин никаких бочек со спиртом еще не возили, и никто ничего, кроме Коли Коржика, не достал. Коля же раздобыл у матросов ни много ни мало - четыре бутылки "московской" и торжественно вручил их Лешке вместе с измятыми десятками, пролепетав при этом какие-то слова насчет того, что на "Онеге" попались свои ребята и ничего с него за бутылки не взяли.
Лешка молча взял две десятирублевки, а две молча сунул Коле в боковой кармашек. Потом, на зависть всему люду, спрятал бутылки в обшарпанный чемоданчик, ногой задвинул чемоданчик под койку и объявил, чтоб все расходились, так как ему надо пару часов поспать, а потом ехать на свой 205-й километр.
- Давай, братва, расходись! - тотчас же распорядился Коржик, растворяя двери в коридор. - Человеку поспать надо! Надымили, понимаешь, грязи натащили!..
"Братва" возражать не стала. Дружно выкатившись за дверь, переместилась в комнату Алика Левши. Комнат в общежитии было много, и места везде хватало.
Оставшись вдвоем с Коржиком, Лешка спросил его:
- Ты девчонку эту самую видел?
- Какую?
- Ну, чемодан у которой загремел?
- А я ее и не запомнил, - ответил Коля.
- Я тоже в лицо не запомнил. И как зовут не знаешь?
- Не знаю. А тебе зачем?
- Да просто, - небрежно сказал Лешка.
- Так я могу узнать, - с готовностью предложил Коля.
- Узнай, если охота. Мне, собственно, ни к чему, - притворно зевнул Лешка. - Впрочем, ты сходи узнай, а я пока вздремну.
Коржик возвратился в мгновение ока и, вернувшись, застал Лешку вовсе не спавшим, а расхаживающим по комнате.
- Нюшей ее зовут, - сообщил Коржик. - Это получается или Нюра, или Нюся, или Маруся сокращенная.
- Настя? - спросил Лешка. - Ну, какая она из себя?
- Нормальная, - пожал плечами Коля.
- Плачет?
- Не плачет - орет. Там у них черт-те что творится.
3
У новоселов же и впрямь творилась полная неразбериха. Почему? Да потому, что все, о чем они мечтали по пути в Каменное Сердце, растворилось в тумане и кануло в волны Тихого океана, по которому пришла "Онега".
Они мечтали строить (если не Комсомольск и не Братск, то что-то похожее), мечтали воздвигать, дерзать и покорять. Мечтали жить в палатках в морозы и в пургу, работать, не жалея себя, а в вольные часы сидеть у трескучего, жаркого костра, перекидывать в ладошках картошку, запивать горячим чаем из котелка, смотреть на морозные звезды, говорить о чем-то таком особенном или негромко петь тоже какие-то особенные, необыкновенные песни, как песни, с которой они не расставались всю дорогу на "Онеге":
…Пока я ходить умею,
Пока я дышать умею,
Пока я смотреть умею,
Я буду идти вперед.И снег, и ветер,
И звезд ночной полет…
Меня мое сердце
В тревожную даль зовет.
Да, да, да! Они мечтали о снеге, о ветре и о манящей тревожной дали!
И не надо над этим иронизировать, не надо снисходительно улыбаться! Покуда живет на земле человек, не умрет и романтика. Пусть пройдет тысяча и двести тысяч лет, она все равно будет стучаться в сердца юности, будет уводить ее, увлекать в свою манящую, тревожную даль. Только тот не поймет этого, кто в шуме ветра слышит лишь нудный гул, не различая дивных мелодий напева, кто, глядя на небо, не видит, как расшалившиеся звезды водят веселые хороводы и о чем-то шепчутся друг с дружкой, тихонечко шевеля зеленоватыми усиками-лучами. Только тот не поймет, кто по лености, по трусости или по равнодушию сам ни разу не приоткрыл дверь в волшебный мир романтики. Несчастные, бедные люди!..
Но кто виноват, - что иногда получается не так, как думалось и гадалось?
Кто виноват, что поселок Каменное Сердце был построен задолго до того, как "Онега" бросила якорь в его маленьком порту, и что в поселке ничего такого грандиозного и особо важного не возводилось?
Никто в этом не виноват. Поселку нужен был Дом культуры, общественная баня и хлебный магазин. И они потихоньку строились. Еще поселку нужны были люди на разные работы, в основном малоромантичные: в пекарню, в столовую, в школу-интернат, на новую птицеферму. Ну, еще штукатуры и рабочие геологических партий.
И вот когда новоселы узнали, какую бесперспективную перспективу преподносит им судьба-злодейка, они крепко растерялись и притихли.
Но долго пребывать в таком отрешенном состоянии им не позволили набежавшие начальники разных предприятий. Начальники так расписывали свои предприятия и сулили такие золотые горы, что устоять было невозможно. Начальники метались от харьковчанок к орловчанкам, от москвичей к киевлянам, звали, предлагали, уговаривали, держали речи.
- Девочки, поехали, пожалейте меня, старика! - горячо уговаривал харьковчанок седой директор зверофермы (новоселы держались группами, согласно областному делению: ростовчане с ростовчанами, гомельчане с гомельчанами и так далее). - Работа легкая, мечта, а не работа! Пятьдесят километров от поселка. Ферма - дворец! Клетки стоят, лисички бегают. Покормил лисичек - гуляй на здоровье. В поселок захотели - автобус на ходу. Процентные надбавки идут. Ну что, девочки, едем? Двадцать человек беру. Вы у меня в шубках черно-бурых ходить будете… Значит, едем? Сейчас автобус подгоним…
Харьковчанки ехать отказались. Директор махнул рукой, бросился к девчатам из Закалужска, а к харьковчанкам тут же подкатила женщина чрезмерной полноты:
- Девушки, будем знакомы. Я инспектор коммунального отдела. Представляете, у нас в райцентре до сих пор нет первоклассного ателье. Где, спрашивается, пошить модное платье?..
Харьковчанки снова отказались.
С парнями было проще, на парней был большой спрос. Их обхаживали сразу трое: прораб-строитель, главный капитан Петя Алферов и кадровик геологоразведки. Кадровику усиленно помогал Сашка Старовойтов, шофер, тренер и вратарь.
Долговязая Сашкина фигура маячила в разных углах огромной кухни, где решалась судьба новоселов. Сашка шептался с парнями, потом тащил к ним кадровика. Кадровик, кроме прочих благ, обещал суточные и полевые. Петя Алферов тоже шептался с парнями и обещал суточные и морские. Прораб ничего не обещал, кроме твердых расценок, и потому остался с носом. Парни из Москвы, включая тех, что были на приеме у министра и получили кожухи, записались в геологоразведку, киевляне записались к Пете Алферову.
А записавшись, подхватили свои рюкзаки и чемоданы и были таковы - и у геологов, и у портовиков имелись свои общежития.
Часа через два ряды новоселов заметно поредели: автобус укатил девчат на звероферму, грузовик на птицеферму, а те, кто пошел в пекаря, повара, в ателье и еще бог знает куда, разбрелись по комнатам.
Кухня опустела. И стало ясно, что только гордые харьковчанки и девчата из Закалужска остались не у дел.
И тогда они, несмотря на административно-территориальную разобщенность, вдруг сплотились и пошли в наступление на Женю Полунина.
- Безобразие! - возмущалась Валя Бессонова, очень серьезная девушка из Харькова. - Мы ехали строить, мы думали, что здесь нужны, а вы хотите, чтобы мы… - Валя вспыхнула лицом, и голос у нее задрожал от обиды и несправедливости. - Хотите, чтобы мы каких-то лисиц кормили или что-то шили. Может быть, еще пеленки?..
Девчонки поддержали Валю, окружили Женю Полунина и наперебой заговорили:
- Раз мы не нужны, мы уедем!
- Правильно!
- Это же насмешка - машинку крутить!
- Или курочек кормить. Цып-цып-цып!..
- Девочки, давайте уезжать, пока "Онега" не ушла!..
Но Женя Полунин был готов к такому натиску, даже к большему натиску был готов. Он поднял руку, прося тишины, и сказал:
- Девушки, успокойтесь. Я вас понимаю. Раз вы хотите строить, стройте, пожалуйста. Мы будем только приветствовать. Наш Дом культуры - первоочередной строительный объект.
- У нас в Закалужске тоже Дом культуры строят, тоже райцентр. Мы и там могли остаться, - насмешливо сказала чернявая девушка с челочкой, прищурив черные, как смородины, глаза.
- Закалужск - одно, а Каменное Сердце - другое. Какие в вашем Закалужске трудности?
- Хватает!
- Но там и людей хватает, - сказал Женя.
- Не очень-то на такую стройку идут! - сердито ответила девушка. - Недаром два года топчутся!
- Как тебя зовут? - спросил ее Женя.
- Допустим - Нюша, а что?
- Вот вчера ты, Нюша, чемодан за бортом оставила, плакала, а сегодня горячишься не в меру, - сказал Женя.
- Мало что вчера было! - отрезала Нюша. - Вчера я обо всем другого мнения была.
- У нее свитер красивый в чемодане пропал - объяснила Жене Нюшина землячка Катя Горохова. - С оленями.
- Ничего, я другой куплю, - не очень-то уверенно сказала Нюша.
Женя Полунин хотел что-то ответить Нюше, но, увидев появившегося в дверях Коржика, спросил:
- Ты что, Коржик?
- А что, нельзя? - в свою очередь удивился тот.
- Нельзя, раз тебя не приглашали.
- Могу уйти, - миролюбиво ответил Коржик и исчез за дверью так же внезапно, как и появился.