Томми прервал чтение и объяснил матросу:
- У нас с одного участка в год по три урожая снимают. Сначала садят одно, потом что-нибудь другое. Земля хорошая и тепло.
Затем он снова взялся за чтение.
- "Дома случилось несчастье. Папа упал с Мустанга и вывихнул ногу. Лежит теперь в постели.."
Мальчик свистнул.
- Так я и думал, - сказал он. - На этом коне нельзя ездить. Он совсем старый, и чуть только спустишь повод, сразу спотыкается. Я на нем раз, знаешь, как упал?
Он оттянул пальцем губу и показал сломанный зуб в нижней челюсти.
- Это я с него свалился и лицом прямо в грабли. Хорошо, что не в глаз.
Далее в письме говорилось о том, что Фрида решила нанять работника - Сэнди Андерсона, соседа, что урожай клубники ожидается хороший и что скоро приедут туристы ловить рыбу.
- "Еще я хочу тебе написать, - читал мальчик, - что я очень по тебе соскучилась. А мама всё время говорит, что тебе уже пора приехать. Возвращайся скорее, мы все будем тебе очень рады. Папа не может простить себе, что он тебя тогда побил. В следующем письме я пришлю тебе фотографию нашего сада. Тебе передает привет твой товарищ Эдди Букер. Остаюсь любящая тебя сестра Фрида".
Мальчик закончил чтение. Матрос слушал его с напряженным вниманием. Ему самому никто никогда не писал писем. Только один раз его по почте предупредили, что оставленный им в залог в гостинице пиджак будет продан, если он не уплатит по счету.
То, что мальчик вел переписку, возвышало его в глазах Майка. Но, с другой стороны, он почувствовал, что Томми, с которым он уже успел, несмотря на свой нелюдимый нрав, подружиться, уходит куда-то от него. У мальчика, кроме этих труб и помойки, где они работали, была еще своя, другая жизнь, с которой его связывали письма. У матроса же не было ничего, кроме того, чем он сейчас занимался. Он завидовал мальчику.
Томми это почувствовал.
- Хочешь, почитай сам. - Он протянул матросу письмо.
Майк умел читать только печатный текст, да и то медленно. Тем не менее он осторожно взял письмо толстыми пальцами и принялся рассматривать его.
- Хорошо написано, - сказал он, хотя письмо было написано неровным, неумелым почерком. - Она у тебя грамотная.
Томми комментировал письмо:
- Сэнди Андерсон, которого Фрида хочет нанять, настоящий пьяница. Он ей сделал предложение, но она ему отказала, и с тех пор он стал пить еще больше… А с Эдди Букером мы вместе в школе учились. Он ростом выше меня, но я быстрее его бегал. Мы всегда вместе бегали, когда были маленькие.
Улегшись на трубу, он еще долго рассказывал о ферме родителей. По его словам выходило, что ферма была самым чудесным местом в мире.
- Знаешь, вот скоро весна придет, у нас в саду апельсиновые деревья расцветут. Вот красиво! И тепло. На солнце выйдешь, - он зябко поеживался, накрывая плечо пиджаком, - так как будто у печки сидишь, А небо - синее. Здесь никогда такого и не бывает.
Майк слушал. После долгого молчания, когда Томми решил, что матрос уже заснул, тот неожиданно сказал:
- Ты говоришь, сестра наймет рабочего?
- Да. Она же пишет.
- А ты говорил, что он пьяница. Какой же из него работник?
- Ну и что?
- Разве там безработицы нету, что она другого не сможет найти?
- Там безработицы нету, - во Флориде, - убежденно сказал мальчик. - Там всё не так, как в других местах. Мы там о таких вещах и не слыхали.
- А когда я в Тампе был, там много ребят сидело на берегу. Я хорошо помню.
- Так это в порту, а не на фермах, - объяснил Томми. - А на фермах всегда работы сколько хочешь. Не веришь?
Майк промолчал. Потом он повернулся к своей трубе.
- Ну, давай спать.
Конец зимы был суров. Снега больше не выпадало, но на небо до самого горизонта надвинулась плотная серая пелена.
Особенно тяжелыми были дни в начале марта. Не переставая хлестал крупный дождь.
На помойке из развороченных куч мусора сочилась густая вонючая жижа. Под ногами хлюпала вода. Люди тяжело переступали в разбухших, насквозь промокших ботинках. Одежда прилипала к телу. Рабочие дрожали на сквозном ветру, стоя у транспортеров.
Мальчишке было хуже всех. Приступы кашля, участившиеся за последние дни, то и дело схватывали его. Он непрерывно трясся, выхватывая из плывущей перед ним массы ржавые болты, дверные скобы и другой металлический мусор.
Однажды во время обеденного перерыва они с матросом сели в кабину грузовика.
Майк мрачно поглядывал на серое низкое небо и бесконечные, протянувшиеся чуть ли не до горизонта, горы мусора. В плотных тучах не видно было никакого просвета. Казалось, ни солнце, ни синее небо вообще не существуют.
Томми никак не мог согреться. Он обхватил руками острые коленки. Зубы у него щелкали. Он напрасно пытался справиться с дрожью.
- Лучше бы ты шел домой, - сказал матрос. - А то тебе совсем погано станет… Или пойди в закусочную, там погреешься.
Томми покачал головой. У них теперь сменился старший рабочий, и тот, который заступил на это место, уже несколько раз косо поглядывал на мальчишку. В городе было сколько угодно взрослых, которые с радостью заменили бы его на транспортере.
- Нельзя, - ответил он, не переставая трястись. - Меняй так уже хотят выгнать. - Он посмотрел тоскливо па серое, безнадежное небо. - А у нас сейчас самая весна начинается. С моря дует теплый ветер. Можно лежать на песке и загорать.
Дождь, не переставая, лил весь день. Работать было невыносимо трудно. Грузовики застревали в грязи, и рабочим приходилось толкать их и подкладывать под колеса доски. Матрос сбился с ног. Он то кидал мусор лопатой, то, согнувшись и увязая в грязи, подталкивал застрявшие машины.
Вечером у них обоих не хватило сил идти через весь город пешком Они добрались до Латинского квартала трамваем.
На трубах их ожидала неприятность.
Сильный косой дождь хлестал в стену, возле которой проходили трубы. По стене бежали холодные струи воды. Трубы были мокрые.
Томми и Майк надеялись просушить одежду и согреться. Теперь на это нельзя было рассчитывать.
- Пойдем в ночлежку, - предложил матрос. - Жалко денег, но ничего не поделаешь.
Томми, который знал город, как свои пять пальцев, повел товарища в ближайший ночлежный дом. Однако попасть туда не удалось.
В переулке возле дома, чуть освещенная тусклым светом электрического фонаря, стояла плотная молчаливая толпа.
Томми окинул ее взглядом и безапелляционно сказал матросу:
- Ничего не выйдет. Здесь всего в доме триста мест, а на улице человек пятьсот. Они начнут пускать в одиннадцать часов, но нам всё равно не попасть.
- А куда-нибудь в другой дом?
- Везде то же самое. Сегодня всякий последние деньги истратит, лишь бы переночевать в тепле.
Матрос знал, что сам он в давке сумеет пробиться к дверям, когда начнут пускать. Но протащить с собой Томми ему не удалось бы. Мальчика в толпе могли помять.
Они пошли обратно.
На темных улицах почти не было прохожих. Разбрызгивая воду и переваливаясь па ухабах, изредка проезжал случайный автомобиль.
- А у нас во Флориде, - говорил Томми, - под любым деревом можно ночевать. И никогда не замерзнешь. А если дождь, каждый к себе в амбар пустит.
Матрос вздыхал. Он уже заметил, что чем холоднее, мрачнее и тяжелее было мальчишке здесь, тем теплее и радостнее было на ферме, которая не выходила у Томми из головы.
Часть ночи они просидели в закусочной, где знакомый буфетчик разрешил им подремать за столиком, и к утру вернулись на трубы.
Мальчишка выглядел совсем больным. На щеках у него загорелись красные пятна. Глаза снизу были обведены синими прозрачными кругами. У него начинался жар. Ему больше не было холодно, и он расстегнул ворот грязной, давно не стиранной рубашки.
- Ты бы не ходил лучше сегодня на работу, - сказал матрос с сомнением.
Томми, сжав яркие, пылающие губы, покачал головой.
- Нельзя. Выгонят.
Рабочему дню не было конца. Майк с трудом поднимал тяжелую лопату. Дождь лил плотными струями. Внизу под ногами тоже была вода. Матросу казалось, что весь мир затоплен. Он думал о том, как тяжело сейчас мальчишке, и с тревогой поглядывал на мусорные холмы, за которыми стояли транспортеры.
Перед обеденным перерывом к нему поспешно подошел один из рабочих.
- Эй! Подойди к нам. Там твоему приятелю совсем плохо.
Матрос бросил лопату и побежал к Томми.
Небольшая группа людей стояла, сомкнувшись плотным кольцом. Матрос раздвинул их.
Мальчишка лежал лицом вниз на своем пиджаке, брошенном прямо в грязь. Плечи у него вздрагивали. Он непрерывно кашлял.
- Уже с полчаса так, - сказал тот, который позвал матроса. - Я его хотел поднять, - он не дается.
Майк наклонился над Томми и взял его за плечи. Мальчик, не переставая кашлять, оглянулся на него и махнул рукой.
- Уходи, пройдет.
- Давай я тебя отведу, - предложил Майк.
- Куда?
Матрос огляделся. Действительно, куда?
- Положи его на брезент, - сказал один из рабочих.
Майк хотел поднять мальчика, но тот отчаянно замотал головой. Лицо у него было всё в грязи. Глаза блестели.
- Не надо, не надо.
Он боялся, что его увидит старший рабочий.
Шофер машины, которую грузил матрос, посоветовал ему посадить мальчика в кабинку.
- Пускай со мной ездит. Там хоть дождя нету.
Майк отнес Томми в машину. Мальчик сначала слабо протестовал, потом затих.
Через час, когда грузовик снова приехал за мусором, шофер сказал матросу:
- Положил его у кладовщика. Там его никто не увидит. А кладовщик - парень ничего.
Томми пролежал у кладовщика еще около часа и вернулся на той же машине. За всё это время старший рабочий ни разу не появлялся у транспортеров, так что отсутствие мальчика не было замечено.
Томми пошел к себе на рабочее место. Шофер закурил и предложил сигарету матросу.
- Занятный мальчишка. Брат?
- Нет, - сказал матрос. - Так… товарищ.
- Занятный… Он мне всю дорогу такие истории рассказывал. Как в книге. И смеется сам. Как будто и не болен вовсе.
- Он такой, - согласился Майк. - Кашляет-кашляет, - кажется, вот-вот помрет, а потом, через полчаса, как ни в чем не бывало.
К вечеру дождь, наконец, кончился. Томми совсем оправился и был, по обыкновению, весел и разговорчив.
В закусочной он сказал:
- Надо, пожалуй, написать Фриде. Я схожу на почту за бумагой.
Томми сбегал на почту и вернулся в закусочную. Карандаш он взял у буфетчика. Матрос ревниво следил за приготовлениями.
- Давай напишем вместе, - сказал мальчик. - От нас обоих.
- Давай, - охотно согласился матрос.
Письмо, однако, сочинил один мальчик, так как Майк попросту ничего не мог придумать.
Томми писал, что у него теперь есть товарищ, мистер Спид, с которым они вместе живут. Он спрашивал, поправился ли отец, и советовал сестре попытаться нанять кого-нибудь другого вместо Сэнди Андерсона. О себе он рассказал, что здоров и живет хорошо.
Писал Томми медленно, старательно выводя буквы и следя, чтобы строчки не налезали одна на другую.
Окончив, он прочел всё написанное Майку и спросил, не хочет ли тот чего-нибудь добавить.
- Напиши еще насчет этого Сэнди. Зачем же ей пьяница?
- Я уже написал.
- Ну тогда всё.
- Я еще от тебя привет добавлю.
Они вместе дошли до почтового ящика. Когда письмо было уже опущено, матрос спохватился.
- Надо было у нее спросить, как там сейчас у вас с безработицей.
- Спросим в следующем письме, - сказал Томми. - Она, наверное, на это скоро ответит.
До самого вечера разговор вертелся вокруг Фриды.
Когда в закусочной буфетчик принес им пирожков, Томми принялся рассказывать, какие пирожки умеет печь его сестра:
- Жирные-жирные. И рассыпаются. Я один раз двадцать штук съел. Подряд. Никак не мог остановиться. Она для всех приготовила и оставила на плите. А я все съел.
- Двадцать штук? - удивился матрос. - Они, наверное, маленькие были.
- Ну да - маленькие. Больше этих.
- Как же ты съел?
- Я тебе и говорю, что я чуть-чуть не умер. Меня в больницу возили.
- Ну и что?
- Доктор меня катал. Знаешь, как лошадь катается, когда объестся? Только так и спасли…
Расстилая свой пиджак на трубах, он вспоминал о том, как чисто Фрида стирает простыни.
- Такие белые, что просто ложиться страшно. Я на них никогда не спал. Потихоньку сверну и ложусь прямо на матрас. Она всё удивлялась, почему они у меня так долго не пачкаются…
Через неделю мальчик принес с почты новое письмо. Они снова отправились в ту же закусочную. Матрос с волнением следил, как Томми распечатывает конверт.
- Ты осторожнее. Не разорви.
В письме было сказано, что отец поправился и уже ходит, что Сэнди решили не брать и справляться своими силами. После разных домашних новостей и просьбы вернуться скорей домой, мальчик прочел:
- "Передай от меня привет мистеру Спиду и скажи, что и я, и мама, и папа очень благодарны ему за то, что он о тебе заботится".
Матрос густо покраснел. Он оправил на себе уже совсем расползшийся свитер и спросил:
- Так и сказано - мистеру Спиду?
- Так и сказано.
- Покажи.
Мальчик подал ему письмо.
- Покажи, в каком месте.
Томми показал.
Нахмурив брови и шевеля губами, матрос с усилием прочел:
- Верно… "Мистеру Спиду".
Он был очень польщен. Ни разу в жизни его еще ни кто не называл мистером Спидом.
Два следующих дня постоянной темой разговора было письмо.
- Хорошо, что она не стала брать этого Сэнди, - говорил Майк неожиданно, когда они отдыхали во время короткого перерыва на работе. - Из пьяницы никогда толку не будет. Я раз на китобое ходил, так у нас стрелок был. Вахтенный кита заметит, а он пьяный лежит. Никто не мог понять, где он выпивку прячет. Нас всех обыскивали перед выходом в рейс…
Разговор переходил на китобойный промысел, но в конце его матрос вдруг снова возвращался к письму.
- Если у отца нога еще болит, надо на ночь спиртом растирать. Ты напиши ей.
- Напишем вместе, - говорил Томми.
За месяц мальчик принес еще несколько писем. Майк теперь активно участвовал в составлении ответов. Постепенно он вошел в жизнь семьи, которую знал по письмам и рассказам Томми.
Матрос стал приветливее и общительнее. Всю жизнь он работал в случайно собранных коллективах, где каждый думал только о самом себе. И Майк тоже привык думать только о самом себе. Его мир был замкнут палубой парохода и портовыми кабаками. Мальчишка, с его рассказами и особенно с его постоянной заинтересованностью делами своей семьи, раздвинул этот мир. Кроме вечно сыплющих ругательствами боцманов и равнодушных ко всему буфетчиков в портовых харчевнях, в сознание матроса прочно вошли отец и мать мальчика и его сестра Фрида. Матрос размышлял теперь не только о своей судьбе, но и о жизни на далекой ферме во Флориде.
Кроме того, Томми с его способностью замечать в людях интересное и забавное научил его присматриваться внимательнее и к тому, что окружало его сейчас.
Всё чаще и чаще Майк задумывался, не остаться ли ему на берегу и не попробовать ли начать что-нибудь новое.
Однажды, выслушав очередной рассказ о том, как умна и добра Фрида, матрос несмело сказал:
- А что, она, пожалуй, и смотреть не стала бы на такого парня, как я?
- Почему не стала бы? - сказал Томми серьезно. - Ты человек хороший.
- Да я ведь необразованный совсем. А она, видно, не меньше твоего книг прочла.
- Ну и что же. Зато ты работящий. Вон тебя на помойке как любят.
По мере того, как в приносимых мальчиком письмах всё увеличивалась часть, начинающаяся словами: "Передай мистеру Спиду…", матрос всё чаще и чаще задумывался о девушке, которую так красноречиво описывал его друг.
Между тем здоровье мальчишки ухудшалось.
В город пришла весна. Стало тепло, но в воздухе была разлита томительная сырость. Утром над улицами поднимался едкий туман. Днем то и дело моросил дождь.
Томми по утрам просыпался раньше матроса и долго скорчившись сидел на трубе. Лицо у него стало совсем серым, глаза потускнели. Он и раньше был худ, но теперь лицо его совсем обтянулось, скулы выступали.
Он стал хуже работать и быстро утомляться. Прежде старший рабочий не имел случая к нему придраться, но теперь он часто останавливался возле Томми и подолгу смотрел, не пропускает ли он металлического лома. При нем руки мальчика ходили с прежней быстротой, но как только старший рабочий отходил, Томми бессильно опускался на корточки и подолгу сидел, равнодушно глядя на суетящихся рабочих.
Воздух на помойке становился всё тяжелее с каждым днем. Мусор оттаивал, над холмами поднималась густая вонь. Здесь и здоровому человеку было тяжело дышать. Мальчик же просто задыхался. Кашель теперь терзал его непрерывно. Иногда он не спал целыми ночами, и, просыпаясь на трубе, матрос всегда слышал сухой лающий звук.
Томми стал молчаливее и безучастнее к тому, что происходило вокруг. Теперь уже матрос стал обращать внимание мальчика то на нелепую фигуру разодетой женщины с жирной собачкой на тротуаре, то на интересную витрину магазина. Томми отвечал ему слабой улыбкой.
Однажды вечером они сидели вдвоем в закусочной. На улице лил дождь. Посетители входили в плащах и с зонтиками. Мальчик положил острый подбородок на руки. Недопитый стакан кофе и начатый бутерброд стояли перед ним. Ему не хотелось есть. Он печально смотрел на темную улицу за стеклами окна, по которым сбегали капли.
- Знаешь что, - сказал Майк, - ты теперь совсем больной. Почему ты не хочешь поехать к своим? Там ведь уже тепло.
- Там тепло, - повторил мальчик мечтательно. - И на траве уже можно лежать.
- Ну так в чем дело? Знаешь, сколько у тебя теперь денег?
У них уже давно была общая касса. Мальчик отдавал все свои деньги матросу, и тот держал их в поясном кармане на брюках.
- Сколько? Восемнадцать долларов.
- Да, восемнадцать долларов. На еду хватит. А доехать можно товарными.
Мальчик молчал.
- И вот еще что, - предложил Майк. - Я вот думал, что если я тоже с тобой поеду. Если там безработицы нету, я наймусь где-нибудь на берегу. А раз там тепло, буду жить хоть на улице, пока не найду что-нибудь.
- Вот здорово! - глаза у мальчика заблестели. - Поедем вместе. - Обычное безразличие покинуло его, он оживился. - Конечно, поедем.
- Ты не бойся, - предупредил матрос: - Я к твоим родным навязываться не буду. Только провожу тебя и отправлюсь что-нибудь искать.
- Что ты! Что ты! - Томми замахал руками. - Разве тебя отпустили бы? Разве Фрида отпустит? У нас, знаешь, один человек полгода жил. Приехал в гости и стал жить. Мы прямо к нам и поедем.
- Прямо к вам нельзя, - сказал матрос. - Нужно сначала письмо написать. Вдруг сестра будет против.
- Фрида!.. Никогда она не будет против. Знаешь, как она тебя уважает?
- Всё равно надо написать.
- Ну идет, - согласился мальчик. - Напишем прямо сейчас.