5
Дом бургомистра был очень велик и имел предлинные коридоры. В начале каждого коридора горела свеча, и всего в доме бургомистра каждую ночь горело семнадцать свечей.
Схоласт зажег восемнадцатую, оделся и отправился по коридору от комнаты, ему отведенной, до лестницы, над которой помещалась комната бургомистра.
- Gloria tibi, Domine,- сказал Швериндох, когда добрался до этой лестницы, - самая трудная часть пути пройдена.
В одной руке он держал свечу, а в другой большие щипцы для сахара. И в кармане у него была еще одна свеча и еще одни щипцы, поменьше.
- Торопись, схоласт, - говорил он, поднимаясь по лестнице, и от дыханья в руках его колебалось пламя свечи. Он собирался уже проскользнуть в комнату бургомистра, как вдруг на повороте встретился с Анной Марией, молоденькой служанкой. Увидев учителя в таком странном виде, со свечой и со щипцами в руках, она очень удивилась, по сказала, скромно опустив глаза:
- Добрый вечер, Herr Швериндох.
- Добрый вечер, Анна Мария, - отвечал смущенный схоласт.
Так они стояли молча, покамест кто-то не затушил свечу. И схоласт хоть и не вернулся до утра в свою комнату, однако же не дошел в эту ночь и до комнаты бургомистра.
На следующую ночь он снова собрался идти, и снова зажег свечу, и взял с собой щипцы для сахара и другие щипцы, поменьше, и, повторяя в уме молитвы, добрался наконец до комнаты бургомистра.
Маленькая лампочка горела над кроватью бургомистра, и он спал, полуоткрыв рот, вытянув вперед губы.
- Sanctum et terribili nomen ejus, - прошептал схоласт, - initium sapienliae timor domini.
Колпак плясал на его голове, потому что голова тряслась неудержимо. Но он плясал от радости.
- Разумеется, это плохая плата за гостеприимство, - прошептал он на ухо Швериндоху, - и вы, разумеется, не должны были бы этого совершать. Но ведь если Гомункулюс оживет, вы получите право на все миракли, открытые Фаустом, стекольщиком и шарлатаном.
- Nisi dominus custodierat civitatem, - шептал схоласт, наклонял свечу и пытаясь осветить бургомистра, - frustra vigilat, qui cuslodit eam.
- Щипцами для сахара, - советовал колпак, размахивая кисточкой, - стоит только поглубже засунуть щипцы, покрепче сжать их в руке, и вы, дорогой ученый, непременно вытащите душу. И эта душа, соединившись с вашим детищем узами химических соединений, подарит миру нечто вполне необыкновенное. Решайтесь, любезнейший Швериндох!
И видя, что Швериндох уже просунул щипцы сквозь полуоткрытые губы, он засмеялся и снова заплясал на его голове.
И схоласт потащил щипцы, переступая охладевшими ногами.
Коренастая, неуклюжая душа бургомистра была по-своему очаровательна - как-никак это была душа. Она повисла на щипцах с необыкновенной легкостью, переливаясь всеми цветами солнечного спектра.
Схоласт стянул с головы колпак, подхватил бургомистрову душу другой парой щипцов и, не касаясь пальцами, осторожно уложил ее на дно колпака. Затем бросился вон из комнаты.
Бургомистр перевернулся на другой бок и крякнул. Немного погодя вздохнул с сожаленьем и опять крякнул.
От сильного дыханья ночник погас.
6
Пока луна еще не побледнела и звезды на небе, скорее! Ученый бакалавр, magister scholarium, скорее, скорее!
Он открыл колбу и вытащил из нее своего Гомункулюса. Маленький человечек лежал перед ним с равнодушным и спокойным, видом, и во всех органах его тела была полнейшая беззаботность.
Схоласт дрожащими руками открыл его рот, взял щипцами бургомистрову душу и, сотворив новую молитву, попытался вложить ее в Гомункулюса, подобно тому как после урока с Ансельмом вкладывал в футляр свои очки. И вдруг остановился с изумлением.
- Схоласт, - говорил Гомункулюс, - четыре странника не прошли еще предназначенного им пути, а бургомистрова душа не подходит для меня по размеру. Ступай в ад, ступай в ад, схоласт, там много душ, и среди них ты найдешь для меня подходящую.
Тут он умолк, и Швериндох опомнился от своего изумления.
Но душа уже воспользовалась этой минутой и из открытого колпака улетела на небо.
- Что ты сделал? - сказал колпак, прыгая в руках схоласта от огорчения. - Что ты сделал, хозяин?
7
И тогда Освальд Швериндох вновь закупорил колбу, застегнул свою тогу и, даже не успев надеть на голову колпак, отправился на дно кукольного ящика, не получив даже платы, следуемой ему за уроки, которые он давал сыну бургомистра Ансельму, школьнику.
И пятый странник захлопнул за ним крышку ящика и промолвил:
- А вот:
КНИГА ТРЕТЬЯ
Путь сына стекольщика,
по имени Курт
1
Память мне говорит - будь тверд, а судьба говорит иное. Я устал. Сегодня к ночи мне не дойти до Геттингена, а ночь будет дождлива и пасмурна. О сын стекольщика, будь тверд в испытаниях.
Так он говорил с горечью, и по дороге гулял ветер, а на небе зажигались звезды.
- Курт, если даже ты встретишь крестьянскую повозку, то никакой крестьянин не позволит невидимому человеку отдохнуть на своей повозке. Когда неловкий человек загораживает собою свет, нужный для работы, ему говорит: отойди, ты не сын стекольщика.
Он шел неутомимо и к ночи пришел в Геттинген и, проходя через городские ворота, повторял со вздохом:
- Память мне говорит - будь тверд, а судьба говорит иное.
2
Время в Геттингене проходит незаметно, и, если бы неизвестный изобретатель колесных часов не изобрел их в конце концов после долгих опытов и мучительных размышлений, геттингенские бюргеры, мастера, ученики и подмастерья жили бы, не замечая времени, - как животные или деревья.
Фрау Шнеллеркопф, содержательница гостиницы на Шмиденштрассе, не однажды говорила своему мужу, что в Геттингене не успеешь и глазом моргнуть, как жизнь уже окончилась и нужно звать пастора и платить ему за причащение талер, - на что Herr Шнеллеркопф отвечал глубокомысленно: "Und?.." - и смотрел на часы. Часы тикали, время шло предлинными шагами, сын стекольщика также шел предлинными шагами, покамест не постучался у дверей гостиницы.
Была поздняя ночь. Herr Шнеллеркопф уже спал, и его жена пошла отворить двери.
- Кто стучит?
- Я, - отвечал сын стекольщика, - сын стекольщика, уважаемая фрейлейн.
- Я не фрейлейн, - отвечала хозяйка, - что вам нужно?
- Переночевать в вашей гостинице, любезная фрау.
- Да, фрау, - отвечала хозяйка с достоинством, - Подождите, я зажгу свечу и отворю двери.
Она вернулась с зажженной свечой и отворила двери.
- Благодарю вас, - сказал сын стекольщика и вошел в комнату.
- Боже мой, - закричала хозяйка, - да где же вы? Я никого не вижу.
- У вас, вероятно, плохое зрение, - отвечал странник, оборотясь к ней, - впрочем, действительно меня трудно заметить. Вы совершенно справедливо отметили это печальное обстоятельство.
- Что это значит? - говорила фрау, поводя вокруг свечой. - Вы меня не испугаете. Я не пугливая женщина.
- Боже меня сохрани пугать вас, - отвечал сын стекольщика, - я человек грустного характера и тверд в испытаниях. Надеюсь, вы не будете возражать мне, что твердость есть одно из лучших качеств моего характера.
- Я вас не знаю и не знаю вашего характера, - возразила хозяйка. - Да и какой же характер может быть у человека, которого нельзя увидеть невооруженным глазом?
- Течение судьбы скрыто от людей, - в свою очередь возразил сын стекольщика, - но, поверьте, я совершенно не виновен в том, что мой отец слишком любил свое ремесло.
- В таком случае я не могу пустить вас в мой дом, - продолжала хозяйка, по-прежнему размахивая дрожащей свечой в воздухе.
- Любезная хозяйка, - сказал сын стекольщика, - вы не можете уверить меня в том, что у лучшей из геттингенских женщин столь жестокое сердце. Я очень давно в пути, я устал, и вы не можете оставить меня за дверьми вашего почтенного дома.
Фрау Шнеллеркопф задумалась.
- Хорошо, - сказала она наконец, - я провожу вас в комнату, но только, пожалуйста, с утра примите ваш настоящий вид.
- Увы, - отвечал странник, - увы, любезная фрау, вы никогда не увидите меня в моем настоящем виде, потому что я имею только один - ненастоящий, и в нем совершенно не поддаюсь описанию.
Фрау Шнеллеркопф проводила своего постояльца в отведенную ему комнату, пожелала ему доброй ночи и, озадаченная этим странным происшествием, вернулась к мужу. Herr Шпеллеркопф крепко спал, но, разбуженный женой, выслушал ее внимательно, сел на постели и сказал с изумлением: "Und?.."
3
Наутро сын стекольщика бродил по городу Геттингену, печально глядел вдоль узких улиц и снова говорил сам с собой:
- Я начинаю думать, что оживить Гомункулюса легче, чем найти самого себя. Но я все же найду себя, я верну себе вес и объем, я стану тем, кем был бы я, если бы судьба не сделала стекольщика моим отцом!
Он шел, внимательно разглядывая почтенных бюргеров и полных фрау, попадавшихся ему навстречу.
- Курт, Курт, - снова говорил он, - ведь и ты мог бы быть всеми уважаемым человеком! Ты мог быть толстым или тонким, высоким или низким. А теперь? На что ты тратишь теперь свою злосчастную жизнь?
Тут он наткнулся на седого старика с длинной палкой в руках, который шел по левой стороне улицы, высоко задрав голову и что-то пристально разглядывая на совершенно безоблачном небе.
- Невежа, - спокойно сказал старик, не опуская головы, - мерзавец, не уважающий старости и ученых познаний во всех областях наук.
- Простите, Herr, - отвечал сын стекольщика, несколько озадаченный, - но вы немного ошиблись в вашем поразительно полном определении моего ума и характера. Мой характер имеет твердость во всех испытаниях жизни, а что касается ума, то он проникает в самую суть человеческого познания.
- Не вижу, - сказал старик, еще выше задирая голову, - не вижу, ибо слежу за звездой Сириус, совершающей сегодня свой обычный путь по ниспадающей параболе.
- Не вижу, - ответил странник, в свою очередь задирая голову, - небо совершенно безоблачно и ясно.
- Что ты можешь увидеть? - с презрением отвечал старик. - Звезду Сириус можно увидеть лишь по личному с ней уговору.
- Если память мне не изменяет, - сказал сын стекольщика, - то, кроме Сириуса, по личному уговору можно увидеть Большую Медведицу и Близнецов.
- Левая лапа Большой Медведицы не поддается уговору, - с важностью продолжал старик, - что же касается головы и остальных лап, то ты не ошибся.
- Я не ошибся и относительно Близнецов.
- Что касается Близнецов, то это вопрос чрезвычайно спорный. На собрании астрологов в Бренне Близнецы были признаны достойными изучения. Вообще же говоря, прохожий, ты можешь за мной следовать до вечера. Вечером я опущу голову, увижу тебя, и мы подробнее поговорим об этих занимательных вопросах.
- Я очень боюсь, - отвечал сын стекольщика, - я очень боюсь, любезный астролог, что меня и по уговору нельзя увидеть. В этом отношении я гораздо неподатливее лапы благородного созвездия.
- В твоей речи, - сказал старик, - я замечаю логическую ошибку. Большая посылка не соответствует выводу. Ты не есть звездное тело. Следовательно, тебя можно увидеть без всякого уговора.
- Дорогой астролог, - возразил сын стекольщика, - я советую вам убедиться в истине моих слов. Что же касается вашего предложения пробыть с вами до вечера, то я не вижу в этом прямой необходимости. Я буду сейчас смотреть на Сириус, а вы смотрите на меня. Посмотрим, кто из нас скорее что-либо увидит.
- Бездельник, - возразил астролог, - не отвлекай скромного ученого от его высоких занятий. К тому же если бы даже я и пожелал согласиться с тобой, то я все равно не мог бы опустить головы, потому что у меня затекла шея.
Сын стекольщика прислонил к его глазам руку и сказал, смеясь:
- Вот вам ясное доказательство моих слов, - и другой рукой с силой дернул его за бороду.
- Парабола! - закричал старик. - Ты заставил меня упустить нисхождение!
- Я прошу прощения за мой дерзкий поступок, - отвечал сын стекольщика, - но взгляните на меня. Видите вы что-нибудь?
- Я ничего не вижу, - возразил астролог с спокойствием, - но не сомневаюсь, что мог бы увидеть тебя по уговору.
Вокруг них собралась толпа.
- Астролог Лангшнейдериус, по-видимому, сошел с ума, - сказал один бюргер другому и выпучил глаза на астролога, - он стоит посреди улицы и разговаривает сам с собой двумя голосами.
- Астролог Лангшнейдериус, по-видимому, сошел с ума, - сказал второй бюргер третьему и также выпучил глаза на астролога, - в его руках шляпа и палка, одежда наброшена на плечо, и он говорит сам с собой двумя голосами.
Но в это время виновники странного приключения последовали далее по геттингенским улицам.
4
- Ты очень напоминаешь мне, - начал старик, когда они добрались до его дома и уселись в кресла, - одного из учеников знаменитого арабского философа и врача Авиценны.
- В этом нет ничего удивительного, - сказал сын стекольщика, - потому что я, в сущности говоря, и есть ученик Авиценны.
- Давно ли ты оставил своего благородного учителя? - волнуясь продолжал старик.
- Недавно, - отвечал странник с некоторым сожаленьем в голосе, - недавно, всего лишь года два тому назад.
- Года два тому назад? - переспросил с изумлением астролог. - Ты, без сомнения, врешь, потому что Авиценна вот уже триста лет как умер.
- Прежде чем продолжать этот разговор, - сказал странник, - будьте так добры повернуться ко мне лицом. Несмотря на то что я оказал вам почтение, которое питаю ко всем дряхлым людям, вы сели ко мне задом и разговариваете не со мной, а со своим ночным горшком.
- Странник, - отвечал астролог и на этот раз действительно повернулся к нему спиной, - тебе должно быть известно, что зрение у астрологов вообще не отличается остротой. Кроме того, тебе, как ученику Авиценны, ведомы многие тайны нашей священной науки. Твое исчезновение есть, конечно, прямое следствие занятий магией и астрологией.
- Не совсем, - отвечал сын стекольщика, делаясь вдруг необыкновенно мрачным, - не совсем. Мое исчезновение есть прямое следствие сильной любви моего отца к своему ремеслу.
- Непонятно, - сказал старик, - значит, твоему отцу были известны эти тайны.
- Мой отец, - начал сын стекольщика, - был стекольщик. А моя мать, дорогой астролог, была пугливая женщина. Отец так любил свое ремесло, что каждую неделю высаживал все окна в нашем маленьком доме исключительно для того, чтобы вставить новые стекла, а что касается будущего ребенка, то не хотел иметь никакого другого, кроме как в совершенстве похожего на свое ремесло. Не знаю, как это случилось, но я родился, увы, совершенно прозрачным. Это обстоятельство однажды заставило моего отца вставить меня в раму. По счастливой случайности эта рама находилась в комнате доктора Иоганна Фауста, и я познакомился со знаменитым ученым, который руководил мною во время всей моей дальнейшей жизни. Так что вы грубо ошиблись, приняв меня за ученика Авиценны. Мой учитель - Фауст.
- Фауст? - сказал старик, - Не помню.
- И он, полюбив меня, сделал своим помощником по изучению тайн философского камня. Но не философскому камню отданы теперь все мои желания и силы. Я ищу другое.
- Что же ты ищешь?
- Самого себя.
- Самого себя? - повторил старик. - Но как же ты потерял себя и с какой целью теперь ты себя ищешь?
- Я ищу себя, - отвечал странник, - для того, чтобы стать худым или толстым, высоким или низким, чтобы жениться, поступить на службу, зажить наконец как человек.
- Стало быть, ты не знаешь даже, худ ты или толст, высок или мал, стар или молод. Ты не знаешь даже, есть ли у тебя голова на плечах?
- Не знаю.
- Не может быть!
- Да, ей-богу, не знаю, - отвечал сын стекольщика и заплакал.
Заплакал и старик. Но поздно было плакать, потому что пятый странник уже держал открытым ящик для кукол.
Вечером же старик сказал сыну стекольщика:
- В городе Аугсбурге живет некий Амедей Вендт. Явись к нему и скажи, что тебя послал астролог Лангшнейдериус, и он укажет тебе, где найти то, что ты ищешь.
5
- В путь, в путь! По дороге ветер. С неба сумерки, и зажигаются звезды. Память мне говорит - будь тверд, а судьба говорит иное.
Так он говорил, повторяя эти слова снова и снова, пока не добрался до города Аугсбурга.
Он долго искал Амедея Вендта в этом городе, но не нашел его, да и не мог найти, потому что Амедей Вендт родился ровно через двадцать лет после его путешествия.
Тогда он сел на камень и снова заплакал. А наутро он пустился в дальнейший путь.