Олег Николаевич - старший Лидин брат, про него Лидия говорила: "Ему бы торчащие уши - был бы вылитый Каренин".
- Это было так давно, словно не было вовсе, - сказала Кира Сергеевна.
Лидия писала своим стремительным, рвущимся почерком:
"Кирка, родная, когда же ты пожалуешь ко мне? Стареем, а видимся редко, хочется поплакаться тебе в жилетку. Ты счастливая, у тебя замечательная семья, кроме нее, есть любимая работа. А я если что и интегрирую, то исключительно семейный бюджет, который трещит по всем швам. Ждем!"
Женечкино письмо было бодрее и энергичнее.
"Мать-градоначальница, привет! Моя дражайшая не показывает своего письма, значит, пишет, что я плохой. Не верь, я хороший. В трудных, почти походных условиях добился отличных показателей: а) по линии личной - произвел шесть потомков (считая и внуков), седьмой не за горами, б) по линии служебной - схватил с неба еще одну звезду и стал полковником. Приказываю: в текущем году прибыть к нам и об исполнении доложить! Приезжай!"
"Приезжай", "Ждем!"- так всегда заканчивались все их письма. Кира Сергеевна подумала, что у нее, кроме Лидии и Женечки, никого нет. Всех друзей растеряла, праздники встречать не с кем.
Она сложила письмо. Спросила Ирину:
- Ты хотела бы, чтоб Лидия была твоей матерью?
Ирина засмеялась, обняла мать.
- А ты ревнивая. Зачем мне ее в матери? Она у меня в подругах.
От ее волос пахло дымом и духами. Кире Сергеевне хотелось долго сидеть так, чувствуя на шее жаркие руки дочери. Но пришел Юрий, чмокнул Ирину в висок, стал сыпать дурашливые вопросы:
- Как там Чекалины, успешно ли размножаются? Как там Волга, по-прежнему ли впадает в Каспийское море?
- Я привезла тебе готовальню, - сказала Ирина.
Юрий шаркнул ножкой:
- Благодарю и кланяюсь.
Потом схватил Ленку, посадил на плечи, носился с ней по столовой. Она вырывала ручонки, опрокидывалась назад, взвизгивала от сладкого страха.
Может, еще и сладится у них? - думала Кира Сергеевна.
22
Первым, кого она встретила в исполкоме, был Жищенко. С пачкой бумаг несся он по коридору на своих кривоватых ногах так, что края бумажек дыбились и заворачивались.
- Кира Сергеевна, примите соболезнования но поводу кончины вашего отпуска! - на ходу крикнул он и остановился накоротке, чтобы задать традиционный вопрос о новостях.
- Ничего нового, море на прежнем месте, - сказала она.
- Зато у нас есть новость, - торжественно произнес он.
- И хорошая?
- Других не держим. Наконец-то этого дурака и бездельника Ковалева убрали.
Кира Сергеевна смотрела на его сытое, довольное лицо. Ковалев в самом деле был работником слабым, отдел промышленности и транспорта явно не тянул, но ее всегда коробила любовь Жищенко к маленьким сенсациям.
- Странный вы, Николай Иванович, человек. Даже хорошая ваша новость для кого-нибудь обязательно станет плохой.
Он вздернул подбородок, развел руками.
- Закон диалектики, Кира Сергеевна. Каждая палка - о двух концах.
Он тряхнул лысеющей головой - то ли подтвердил свою сентенцию, то ли небрежно поклонился - и побежал по коридору.
В приемной ее встретила Шурочка - прямая, подтянутая, вся в шоколадном загаре.
- Здравствуйте, Шурочка, ко мне никого?
- Никого. Я всем говорю, что вы придете завтра.
Кира Сергеевна засмеялась, сказала нестрого:
- Значит, потихоньку обманываем массы?
Шурочка видела, что это не выговор, а шутка, и приняла как шутку.
- Надо же вам в первый день разобраться с делами, уйма почты, Кира Сергеевна.
В кабинете, на тумбе, стояла ваза с традиционными гвоздиками, на круглой вешалке - плечики. Ничего не изменилось, подумала Кира Сергеевна, словно я вышла отсюда только вчера. Вот она, моя обитель, мой второй дом. А может быть, и первый…
Шурочка стояла у дверей, смотрела, как Кира Сергеевна сняла плащ, пристроила на плечиках, потом открыла шкаф, переобула туфли, пару раз взмахнула расческой, взбила надо лбом чуб.
- Вы загорели, - сказала Шурочка. Это было робким предложением поболтать. Не виделись почти месяц, Шурочка тоже уходила в отпуск, надо бы спросить, как и где отдыхала. Но Кира Сергеевна боялась увязнуть в пустых разговорах.
- Присядьте, Шурочка, мне очень надо посоветоваться с вами.
Шурочка прошла к столу, аккуратно ставя свои маленькие, обутые в лакированные туфли ноги. Села на копчик стула, положила перед собой блокнот. Новенький, с чистыми нетронутыми страничками.
Интересно, куда она девает старые?
- Записывать ничего не нужно, просто я хотела бы, чтобы Игнат Петрович узнал о моем возвращении на работу, но не от меня, понимаете? Как это сделать?
На лице Шурочки - ни удивления, ни любопытства, лишь вежливое и деловитое внимание. Слушает, легонечко постукивая по блокноту шариковой ручкой.
- Такой дипломатический ход необходим для пользы дела, - туманно объяснила Кира Сергеевна, потому что всей правды сказать не могла: не хочу звонить, быть назойливой, потому что придется опять заводить речь о библиотеке. Другое дело, если позвонит сам.
- Это очень просто, - Шурочка тряхнула головой. - Я пойду в первую приемную, возьму у Жанны повестку заседания исполкома. Скажу, что для вас и что вы у себя.
- Когда исполком?
- Во вторник.
Кира Сергеевна опять засмеялась.
- Что ж, давайте продолжим этот день невинных обманов.
Шурочка ушла, Кира Сергеевна стала просматривать разложенные по стопкам письма.
Все же он мог перезвонить после того, как я положила трубку. Она знала: пока не решится вопрос с помещением для библиотеки, ни о чем другом думать не сможет. Дурацкий характер! Не умею выжидать и жить спокойно, буду бегать по инстанциям, просить, вежливо ругаться, потом - ругаться невежливо, пока не добьюсь.
Добьюсь ли? В конце концов, наверно, добьюсь. Она знала про себя: все задуманное ей удавалось, но не сразу и с большим трудом, с потерей сил, нервов, хороших отношений. Все удавалось, но радости уже не приносило.
Шурочка не успела еще вернуться с повесткой исполкома, а Олейниченко уже позвонил:
- Я ждал тебя только в понедельник.
- А пятница - чем не рабочий день?
- У тебя люди?
- Нет.
- Я забегу.
Сейчас придет, жизнерадостно сообщит о каком-нибудь новом Доме торговли - "Четыре этажа! Сплошное стекло! Кафе, бар, туалеты!"- И мы поссоримся. Дом торговли пробивать не надо, а библиотеку надо. И надо портить отношения с областью, а это чревато, и он не хочет…
Все же плохо, когда друзья связаны по работе. Неизбежно что-то страдает - либо дружба, либо работа. Поблажек в работе она не давала даже себе, поэтому что-то ломалось в их дружбе.
Раньше они ходили друг к другу в гости, все праздники - вместе. Теперь встречаются только здесь. Они уставали друг от друга на работе, год за годом исчерпывали свои отношения здесь, на личную дружбу их просто уже не хватало. Кира Сергеевна понимала это, было обидно терять последних своих друзей, она любила Олейниченко, как младшего удачного брата, умного и честного, но согласна была потерять Олейниченко-друга, чтобы приобрести Олейниченко-начальника. Горькая и неразумная жертва: ведь начальники даются на время, а друзья - на всю жизнь.
Но ее подлинная жизнь - не за дружеским столом, а в работе.
Вошел Олейниченко, с ходу оседлал стул, вытащил сигареты.
- Курить будешь?
Сделал традиционный кулечек для пепла - поскольку пепельницы в этом кабинете не держали.
- Чего ты психанула тогда? Швырнула трубку?
- Не швырнула, а положила. И не будем об этом.
- О чем же будем?
- О помещении для библиотеки.
Он поморщился:
- "Карфаген должен быть разрушен". Согласен, должен. Но почему ты перекладываешь на меня свои дела? Для чего у меня заместители? Или ты на особом положении?
Кира Сергеевна слегка растерялась. Думала, что он придет, начнет оправдываться.
- Я в отпуске и не могла выступать на активе, - пробормотала она. Оправдываться пришлось ей.
- На активе я выступил, ты знаешь. Провел стратегию. А тактические действия - твоя забота. И шевелись, пока нет решения облисполкома.
Он смял кулек с окурком, кинул в корзину. Встал, сунул руки в карманы, принялся вышагивать по кабинету. Ее раздражала эта его привычка - надо было разговаривать и все время вертеть головой.
Но она промолчала.
- В итоге, будем драться, - сказал он другим, помягчевшим голосом. - Пойду в обком, к первому. Но сперва побегай ты.
Как будто я не бегала, подумала Кира Сергеевна.
- Почему ты сказал о моем особом положении? Я что, претендую на него?
Он посмотрел на нее. Вздохнул.
- Просто вырвалось, извини. Тебя шпыняют, и ты начинаешь сам шпынять того, кто поближе.
- Кто тебя шпыняет?
Опустив голову, он молча мерил шагами кабинет, старательно ставил ноги вдоль елочек паркета. Она смотрела на его тонкую мальчишескую шею, на высокий затылок в кольцах светлых волос.
- Так кто же тебя шпыняет?
Он вернулся к столу, встал перед ней.
- Скажи, что во мне есть такое или, наоборот, чего нет, из-за чего со мной можно не церемониться? Ладно, я молодой, мне тридцать девять, а выгляжу на тридцать, - но разве в этом дело? Разве шестидесятилетний сможет так мотаться, как я, с семи утра до восьми вечера каждый день? Или дело в том, что важности во мне нет, не хмурю брови, не гляжу чертом, не цежу сквозь зубы слова? Что рожа у меня веселая, а по веселой роже не грех ударить?
Киру Сергеевну удивило, как горько сказал он все это. Никогда так не говорил. И какие у него беззащитные сейчас глаза.
- Игнат, что случилось?
Он пожал плечами.
- В итоге, ничего особенного. На активе первый перебил меня, грубо одернул, как мальчишку…
Странно, что Жищенко не преподнес мне сегодня эту "приятную" новость, подумала Кира Сергеевна.
Олейниченко сел, выставив на стол локти.
- Кира, я говорил дельные вещи. Про триста котельных, которые задымляют город. Что надо строить теплоцентраль. Про реконструкцию центра - на центральных улицах задыхается общественный транспорт… И он понимал, что я говорю по делу, он же умный мужик. Перебил, сказал, что ищу журавля в небе, а синицу из рук выпускаю…
- А что есть "синица"?
- "Синица" - пусковые объекты.
Кира Сергеевна подумала, что ведь и сама не раз мысленно упрекала Олейниченко за несолидность, мальчишество, молодость, "Ему бы гармошку в руки".
Но ведь умный и честный, работает, как вол, мыслит широко, стратегически. При нем выросло два новых жилых массива. Неужели надо состариться, чтобы взвалить на себя эту тринадцатичасовую ношу?
Он опять вытащил сигареты, кинул на стол.
- Может, пойти к первому, объясниться начистоту?
- Не надо суетиться. Возможно, накануне ему влетело за эти пусковые, он разрядился на тебе, ты - на мне, пошла цепная реакция…
Кира Сергеевна видела, как сразу заморгал он виновато.
- Дай-ка мне одну.
Она не курила, иногда дымила за компанию, чтоб теплее шла беседа.
- Я боюсь одного, Игнат, что настанет время, когда ты насобачишься, научишься надвигать на глаза брови, отрастишь бульдожью челюсть И кончится светлый человек, который почему-то решил, что светлым быть неприлично…
Он помолчал. Курил, сбивая пепел в кулек.
- Выходит, и правда светлым быть неприлично. Вон Жищенко, мой зам, говорит мне "ты", а я ему - "вы". Тебе он тоже говорит "вы".
- Разве у меня бульдожья челюсть? - засмеялась Кира Сергеевна.
Он посмотрел на зажигалку, чиркнул и потушил ее. Она вспомнила, как говорил он об огнях города. Встала, обошла стол. Положила на его плечо руку.
- Прости меня, я из-за этой библиотеки совсем свихнулась. И про тебя думала всякую ерунду. Что ты боишься портить свою репутацию в верхах, боишься чреватых последствий…
Он поднял голову, посмотрел на нее. Улыбнулся. Загладил пятерней волосы.
- Дура ты. Притом, старая. - И добавил свое любимое - В итого.
23
Вставала она раньше всех, а на работу уходила последней. По утрам все спешили, бросали как попало одежду, щетки, расчески, и вид комнат удручал Киру Сергеевну - как после погрома. Она старалась не замечать, ни на что не смотреть, но представляла, как вернется вечером в этот хаос - и не выдерживала. Ходила из комнаты в комнату, убирала постели, водворяла на место разбросанные вещи.
Юрий острил:
- Народ идет к восьми, а вы, Кира Сергеевна, как слуга народа можете еще целый час спать сном праведника.
Она молчала. "Слуга народа"- вот у тебя я действительно слуга и вместо того, чтобы спать "сном праведника", вскакиваю, подбираю твои носки и рубашки.
Ирина грозилась приладить к своей двери замок - "чтоб ты у нас не уродовалась". Но это походило бы на демонстрацию, Кира Сергеевна запротестовала.
Она умылась, сунулась на кухню. Ну и ну! Час назад все сверкало чистотой, а теперь всюду бумажки от конфет, крошки хлеба, в раковине - гора посуды. Не оставлять же это до вечера.
"Ты счастливая", - пишет Лидия. А я от нее отличаюсь только тем, что тяну не один, а два воза.
На ходу запивая бутерброд холодным чаем, мыла посуду, ставила на полку с сушкой, прислушивалась к скрипу дверцы - это Юрий лез в шкаф, искал что-то. Опять после него останутся брошенные галстуки.
Почему он не уходит, ведь уже время.
Она стянула перчатки, вытерла руки, и в это время Юрий заглянул на кухню. В плаще, с тонкой кожаной папкой.
- Кира Сергеевна, есть деловой разговор. Суньте нас в кооператив.
Она посмотрела через плечо.
- В какой кооператив?
- В жилищный. Своим ходом мы туда не попадем, там же очереди на сто лет.
- Да зачем вам? Вам жить негде?
Он пожал плечами.
- Ирина хочет, чтоб мы отселились.
Это поразило Киру Сергеевну. Ирина хочет. Почему же она сама ничего мне не сказала? Значит, они бегут от меня?
- Вы так решили, Юра?
- Бесповоротно! - бодро выговорил он.
Вот как! Выходит, я их выгоняю? Обслуживаю их, готовлю, гуляю по воскресеньям с Лепкой - им все мало? Конечно, им не нравится, что иногда ворчу, вот если б делала все молча… Но молча работают только машины.
- Это очень серьезно, Кира Сергеевна, и вы должны нам помочь.
Юрий говорил, пристукивая ногой, как будто расставлял точки, смотрел на нее своими выпуклыми глазами. И опять она испытала приступ неприязни к нему, к его наглым глазам, к коротким ножкам с маленькой женской ступней - даже его разношенные туфли на платформе вызывали сейчас раздражение.
Да пусть катятся к чертовой бабушке, держать не буду!
- А если серьезно, то вот что, Юра: я ничего вам не должна.
Он вошел в кухню, подвинул табуретку и прочно уселся, поставил ребром на колене папку. Давал понять, что отделаться от него не так-то легко.
- Возможно, ты не очень хорошо знаешь, какие порядки в нашей семье. У нас никто и никогда не использует служебное положение лично для себя.
- Вы не для себя. Вы для нас. Мы такие же избиратели, как все…
- Не валяй дурака, - перебила она, - это одно и то же. Единственное, что мы с Александром Степановичем можем, - это дать вам деньги на взнос. Больше ничего.
Он помолчал, пристукивая ногой. Потом сказал:
- Жаль. Быть может, это единственный шанс сохранить нашу семью.
Он складывал свои губы так, словно произносил не обыкновенные слова, а ругался.
Почему здесь они не могут сохранить семью? Чепуха, он просто спекулирует этим.
Кира Сергеевна повесила полотенце, сняла передник.
- Что делать, большего я не могу.
Он взмахнул папкой, ударил ребром о стол. Встал.
- Жаль.
Вышел было в прихожую, но вернулся:
- А какие порядки в вашей семейке, мне отлично известно!
Это было произнесено издевательским тоном, и что он имел в виду? На что намекал? Почему-то она опять вспомнила, как Ирина тогда сказала: "Вы удобно устроились…"
Весь день разговор с Юрием и его последняя фраза о "семейке" не выходила из головы, а тут еще сплошное невезение по работе. Председателя облисполкома на месте не оказалось, мотался по районам, а его зам по культуре, огромный мужчина с пудовыми кулаками, был, конечно, "за", но чисто платонически, потому что ничего не решал и все привыкли, что он никогда ничего не решает.
Долго не отпускал Киру Сергеевну, упоенно жаловался на "самого", который "не считается со мной, не поддерживает авторитет своего зама, позволяет иронические замечания при подчиненных, иногда даже одергивает…"
- Должен же я иметь пре-ро-гативу! - восклицал он рыдающим голосом.
Кира Сергеевна знала, что жалуется он всем, кто имел терпение его слушать. Представила, как интеллигентный, тихоголосый "сам" обижает этого широченного басистого мужика, и ей стало смешно.
- Извините, не буду отнимать у вас время, - сухо сказала она.
Он приподнялся, подал вялую руку и плюхнулся назад в кресло, а пока она шла к дверям, вслед ей все еще летели жалобы.
Вернулась к себе и, чтобы не пропал день, вызвала машину, поехала на улицу Борисова, где строился детский комбинат.
Моросил дождь - уже осенний, тихий и злой, с понурых деревьев сыпались тяжелые мокрые листья, вялые ручьи медленно кружили их у обочин, несли к стоку. Вот и лето прошло, думала Кира Сергеевна. Если бы не те две недели у моря, его нечем было бы вспомнить, и сейчас те дни казались легкими и яркими, как быстро промелькнувший праздник.
У обнесенной щитами строительной площадки Кира Сергеевна вышла из машины. Раскрыла зонт, по шатким, жидко сколоченным мосточкам перешла через траншею, рядом с которой валялись черные трубы. В траншее стояла желтая, перемешанная с глиной вода, в ней плавали окурки, огрызки яблок, бумажки.
На площадке никого не было. Над фундаментом возвышались стены первого этажа, розовели выложенные из кирпича перегородки, а рядом лежали бетонные блоки, мокла кирпичная горка, валялись пустые железные бочки, замерла под дождем пустая бетономешалка.
По щиту крупно - на каждой доске по букве - выведено зеленой краской: "Сдадим объект досрочно!"
Черта с два сдадите, - подумала Кира Сергеевна.
Где-то кричали:
- Эй! Эй!
Дождь стучал по тугому зонду, она не сразу поняла, что выкрики адресуются ей. Молодой парень в спецовке, накрывшись брезентом, стоял на мостках, размахивал руками.
- Эй! Эй!
Подбежал, чавкая сапогами, сказал простуженным голосом:
- Чего надо? Тут нельзя, ясно?
На кончике его большого острого носа повисла дождевая капля.
- Ясно, - ответила Кира Сергеевна. - А вы кто?
- Ну, бригадир, а что?
Посмотрел на Киру Сергеевну, потом на машину у траншеи.
- А что делать, когда даже бытовки нет? Рабочему человеку ни перекусить, ни от дождя спрятаться. Притом, и кран уволокли.
- Кто уволок? Куда?
- А я знаю? Нам не докладывают. На другой объект. Вот и загораем который день, а я от дождя в подъезде прячусь, гляжу, чтоб кирпич не растащили.