26
Она заранее знала, что будет именно так: председатель облисполкома усадит ее в машину, повезет смотреть помещение треста, чтобы она лично убедилась - работать там дальше трест не может. Иначе говоря, председатель облисполкома не пожалел времени на эксперимент, который когда-то сама она провела с Мельником. Но Мельник но знал, куда и зачем его везут, а Кира Сергеевна знала. И в этом заключалось ее преимущество. Была - и не раз - в тресте, знала помещение, и почему, собственно говоря, нельзя там дальше работать, если работали до сих пор?
Машина шла сложным маршрутом, петлила по двухэтажным узким улицам, от колес отлегала серая жижа, ударялась о цоколи домов.
Председатель облисполкома сидел впереди, и Кира Сергеевна видела в профиль его неподвижное замкнутое лицо и как часто он поправляет очки в тяжелой роговой оправе.
- Игнату Петровичу я уже говорил: в будущем году освобождается помещение техникума. Все не обещаем, а несколько комнат дадим.
Тришкин кафтан, подумала Кира Сергеевна. Прибавится на одну-две комнаты, а будет считаться, что библиотеку переселили.
Но она промолчала.
- Не согласны?
У него был тихий, глуховатый голос. Глаза сквозь толстые стекла очков казались рассеянными, большими.
- Несколько комнат библиотека имеет и сейчас, - ответила она.
Косой дождь разбивался о лобовое стекло, мокро блестел вдалеке асфальт, из старых водосточных труб сбегали в желобки тонкие вялые струи.
В машине держался вязкий запах резины.
- Не понимаю, зачем наше школьное здание отдавать тресту?
Он сердито ткнул пальцем в дужку очков.
- "Наше", "ваше" - это не разговор, - сказал он. - Все кругом наше.
Кира Сергеевна понимала: если не убедит его сегодня, то не убедит никогда. Другого разговора об этом между ними просто не будет.
- Матвей Иванович, решению облисполкома, когда оно состоится, я, конечно, подчинюсь. Но от этого решение не станет справедливым.
Он посмотрел на нее, сухо спросил:
- Почему вы присваиваете себе право определять, что справедливо, что несправедливо?
- Да потому, что я лучше всех знаю свое хозяйство! Даже - простите - лучше вас!
В ней закипало раздражение - уж если все так окончательно решено, то за каким бесом еду я в этот трест! Напрасная трата времени! Но он не хочет ограничиться словом "нет", он уверен, что убедит меня, и все останутся довольны.
Вот сейчас этот тихоголосый интеллигентный человек, осадит ее вежливо, и она должна будет молча проглотить все. Потому что разговор идет не на равных, а начальника с подчиненным. Но я не проглочу. Что бы там ни было. Как говорят старики, дальше фронта не пошлют. А мой главный фронт - здесь сейчас.
Но председатель только сказал:
- Каждый свое хозяйство знает лучше.
Остановились на окраинной улице, у узкого тротуара.
Между притиснутыми друг к другу двухэтажными домами темнела разбухшая от сырости дверь. Над ней висела малоприметная табличка с облезлыми буквами: "Трест овоще-молочных совхозов".
По крашеным деревянным ступеням они спустились в полуподвал. В коридоре слабо светила пыльная голая лампочка, у печных чугунных дверок стояли черные ведра, пахло углем и теплой сыростью. Двери комнат распахнуты, из них вырывался сухой треск машинок.
Они прошли по гулкому коридору, заглядывая в комнаты. Между низкими окнами в решетках густо втиснуты столы. В одной стучали машинистки, в другой операторы на счетных аппаратах гнали цифры, в третьей столы завалены папками и бумагами. Четвертая, проходная, превращена в коридор, в нее выходили двери кабинетов, стояли платяные шкафы и вешалки.
В маленькой жаркой приемной сидела за машинкой секретарша с сигаретой в зубах и тоже печатала. Рядом со столом темнела расписанная под дуб дверь в кабинет начальника треста со смешной фамилией Дунь.
Кира Сергеевна приуныла. Картина предстала удручающая, она но думала, что здесь так плохо. Бывала тут летом, на окнах пестрели цветы, прохладные комнаты спасали от жары и казались просторнее, не чувствовалось запаха сырости, а пахло дынями, на столе красовалась ваза с грушами…
В воспоминаниях все выглядело по-другому.
Пожилая секретарша не узнала председателя облисполкома, а возможно, не знала его, вопросительно выгнула брови.
- Алексей Саввич у себя? Доложите, пожалуйста: Кротов.
Кира Сергеевна удивилась, что он не вошел сразу, попросил доложить.
Фамилия на секретаршу впечатления не произвела. Она допечатала строку, положила в пепельницу сигарету, встала. Открыла темную дверь, с порога сказала громко:
- К вам какой-то Кротов.
- Что значит "какой-то!" - возмущенно прогудело в ответ, и сразу в кабинете задвигали стульями, к порогу выкатился маленький круглый мужчина с румяными щеками.
- Матвей Иванович, вот неожи-иданность! - пропел он жизнерадостным голосом. - Прошу, прошу!
В кабинете стояли люди, начальник треста, взмахивая короткими руками, быстренько выпроваживал их:
- В другой раз, товарищи! Все, все.
Здесь было жарко и сильно накурено. Хозяин кабинета открыл форточку, опорожнил две пепельницы, собрал и сдвинул на край стола бумаги - все быстро, сразу, одним движением. И озадаченно посматривал на Кротова - видно, старался угадать, зачем пожаловало высокое начальство.
- Не очень помешали вам? - спросил Кротов, и начальник треста замахал руками: что вы, что вы…
- Осматриваем помещение, - Кротов обвел глазами заставленный шкафами кабинет.
Лицо хозяина выразило облегчение, и он сразу стал плакаться: теснота, нет удобств, сырость, вот и топить приходится до начала сезона, негде руки помыть, а ведь работают живые люди, а если начальство из министерства приезжает, от стыда глаза сами закрываются. Он зажмурился, показывая, как плотно закрываются от стыда глаза.
- Я его не здесь, а в совхозе "Большевик" принимаю.
- Кого? - спросил Кротов.
- Начальство. Из министерства.
Они опять пошли по комнатам и кабинетам, Дунь сыпал цифрами: метраж, объем, количество сотрудников. И снова - про начальство, которое негде толком принять.
Кротов молчал, и лицо его было непроницаемо. Кира Сергеевна брела за ним сзади и тоже подавленно молчала. Еще час назад, когда ехали сюда, считала: "Кротов не хочет", "Кротов хочет…" Совсем, как Мельник. А Кротов на своем месте делал лишь то, что должен был. Как и она на своем.
Дунь пошел провожать их, стоял под дождем, прикрыв голову газетой, пока они не отъехали, прощально взмахнул пухлой ладонью.
- Как они там сидят в такой духоте? - сказал Кротов, вытирая платком шею. И вдруг засмеялся: - Чем он хотел нас сразить, так это начальством из министерства. - Посмотрел через плечо на Киру Сергеевну: - Заметили, как часто повторял, что начальство вынужден принимать в совхозе?
Кира Сергеевна промолчала. Сейчас - знала она - последует другой, более существенный вопрос.
- Так что же, Кира Сергеевна, как вам понравился подвал?
Она вздохнула. Потом сказала:
- Там надо ломать перегородки и устроить склад.
- Любо слушать такие слова. А трест куда прикажете?
Зачем он издевается, подумала она.
- В школу. Больше ведь некуда.
- Вот то-то. Живые люди работают. И женщины.
Она увидела, что машина свернула к горисполкому.
- В библиотеку не поедем?
- А надо?
Она вспомнила светлые сухие комнаты библиотеки. И зимой там тепло.
- Пожалуй, нет. Хотя там гибнут книги, в том числе и редкие. И негде принимать читателей, которых более трех тысяч.
Он обернулся к ней, спросил удивленно:
- Неужели так много?
Кира Сергеевна покачала головой:
- Это - если не считать детей.
Он долго молчал, поправляя без конца сползавшие тяжелые очки.
Остановились у горисполкома, Кира Сергеевна собиралась выйти, он удержал.
- Знаете, гибнущие книги меня встревожили. Ведь это трагедия, если книги гибнут. И цифра читателей впечатляет.
- Я не в первый раз говорю об этом.
- Да, но… если честно, я считал это красным словцом.
- А теперь?
- А теперь, когда вы сами во всем убедились, согласились со мной и все же повторили цифру и про книги… Что-нибудь придумаем!
Обещания от хорошего расположения духа, подумала она.
- Слова, Матвей Иванович. - И открыла дверцу. Но он опять удержал ее.
- У меня, как у жены мота, всегда есть что-то в загашнике. - Он похлопал себя по карманам, глаза у него стали веселыми, озорными. - Вот тут и тут. К новому году переселяем архив, например.
Кира Сергеевна вспомнила просторные, высокие комнаты областного архива - для библиотеки лучшего и не надо!
- И что же? - спросила она.
- Ну, если три тысячи читателей… Надо проводить конференции, выставки - так?
Она боялась поверить. Боялась показать, как обрадовалась. Мысленно планировала: будет большой читальный зал, свободный доступ к книгам, хорошее книгохранилище…
- Что ж вы молчите, Кира Сергеевна?
Она опустила глаза, сказала сдержанно и холодно:
- Надо посмотреть.
27
В конце ноября задули бешеные северо-восточные ветры, две недели свирепо качали деревья, со старых домов летела черепица, срывались с бетонных опор провода. В комнатах гуляли ледяные сквозняки, занавески отлетали от окон, стыли ноги - не помогали ни огненно горячие батареи, ни электрические обогреватели. К утру ветер затихал, от обледенелой земли подымался холодный белый туман, оседал на деревьях и крышах. Лед становился пористым, мягким, проседал под каблуками, но таять не успевал - к полудню опять поднимался колющий ледяной ветер, сбивал с деревьев тонкий игольчатый пней.
Ленка в садик не ходила, у нее опухли железки, и она, толсто одетая, с завязанным горлом, слонялась по комнатам, капризничала, ничего не ела. Ирина сидела с ней на справке и нервничала, потому что на заводе, как всегда в конце месяца, - аврал, а заменить ее было некем. Целые дни не слезала с телефона - то ей звонили, то сама звонила - и лишь после обеда, когда Александр Степанович приходил и сменял ее возле Ленки, бежала на завод, допоздна пропадала там. Возвращалась усталая, продрогшая, лезла в горячую ванну, отогревалась и чуть не засыпала в ней.
Кира Сергеевна подавала ей теплый халат, укладывала в нагретую грелкой постель и потом всю ночь, просыпаясь, бегала к ним в комнату, укрывала Ленку и Ирину, включала камин. Вставал Александр Степанович и тоже шел в "детскую", получалось, ни он, ни она не спали по-настоящему.
Договаривались в эти "ледяные" ночи дежурить по очереди, но Кире Сергеевне во сне все время слышался детский плач, она вскакивала, бежала к Ленке, Александр Степанович просыпался и тоже бежал.
Измучившись, они шли на кухню - здесь ветер не чувствовался - зажигали газ, грелись горячим чаем. Александр Степанович, как обычно, говорил:
- Иди-ка спать, все утрясется, вот увидишь.
Она теряла ощущение времени, не могла понять, что сейчас: ночь или все еще тянется длинный вечер. Сидела, грела пальцы горячим стаканом, и ей начинало казаться, что все это уже когда-то было, вот так же они сидели на кухне, он говорил те же слова и отсылал ее спать. Словно годы откатились назад, дали ей вернуться в прошлое. И опять вроде там, в детской, спит маленькая Ирина, а сама она - молодая мать, и рядом - человек, который главнее и сильнее ее.
- Как они будут без нас, ума не приложу, - сказала она. И вздохнула. Все еще не верилось, что это произойдет, молодежь отселится, и в доме не будет звенеть голосок Ленки. И тогда, неделю назад, не верилось. Хотя Ирина позвонила ей на работу и сказала, как о деле решенном: их завод к новому году сдает кооперативный дом, кто-то из пайщиков выбыл, Ирине предложили двухкомнатную квартиру, срочно нужен первый взнос. На другой же день Александр Степанович взял в сберкассе деньги, которые сообща копили на машину. На машине настаивал Юрий, Кира Сергеевна не возражала, хотя про себя думала: зачем нам машина - чтоб не отстать от моды? Александр Степанович вообще считал, что скоро пешком ходить станет быстрее, чем ездить на машине. Деньги копили вместе, складывали на сберкнижку Александра Степановича, и Ирина смеялась: "Копим пополам - один рябчик, один конь!"
Денежный пай внесен, а Кире Сергеевне все равно не верится, что они уйдут и дом опустеет. Может ведь что-нибудь случиться. Старые пайщики передумают и вернутся. Или еще что.
- Почему "без нас"? - Александр Степанович долил в ее стакан горячего чаю. - Разве мы собираемся умереть? Мы всегда будем рядом с ними.
Кира Сергеевна посмотрела на мужа. Он прав. В конце концов, все дети когда-то начинают жить отдельной жизнью. Одни раньше, другие позже.
Кухню протянуло быстрым сквозняком, сухо скрипнул паркет под легкими неуверенными ногами. Заглянула Ирина. Кутаясь в халат, сказала низким голосом:
- Пить до смерти… - И облизала губы.
Александр Степанович усадил ее, кинулся наливать чай.
Потом побежал за кофточкой, накинул на плечи Ирины. Она поджала ноги, жадно глотала горячий чай, обхватив стакан пальцами.
- Как здесь тепло…
Посмотрела на отца и на мать.
- Вы очень огорчены, что машины не будет?
Александр Степанович поцеловал ее в голову:
- Ты, оказывается, дурочка.
Кира Сергеевна улыбнулась.
- По машине умирали вы. Мы-то переживем.
Ирина допила чай, поставила стакан.
- А то меня совесть загрызла. Нашего "рябчика" там только на унитаз хватило бы…
От чая и тепла ее разморило, вспыхнули щеки, глаза сделались медленными, влажными. Она взяла руку отца, прижалась щекой к ладони, долго молчала. И все молчали.
Кира Сергеевна смотрела на нее и на мужа. Думала: как редки у нас такие вот минуты. Почему? Разве не от нас они зависят? Ничего особенного не случилось, был день как день - с хлопотами, заботами - почему же сейчас так хорошо? Так похоже на счастье? Неужели только потому, что они скоро уйдут?
Александр Степанович сверху смотрел на дочь, и в лице его была тихая нежность. И печаль.
- Не забыла, о чем я просил?
- Не забыла, - сказала Ирина и подняла на него глаза.
Киру Сергеевну слегка задело, что у них свои секреты, а она вроде в стороне. И все равно ей было сейчас хорошо и спокойно. Наверно, таким и должно быть тихое семейное счастье, - когда все друг другу близки и дороги. Но оно редко бывает тихим. И еще реже - счастьем.
- Пошла, - сказала Ирина, Медленно встала побрела спать.
Они тоже разошлись по комнатам, Кира Сергеевна долго не могла уснуть. Лежала, слушала свист ветра, холод волнами ходил по ее лицу.
Вдалеке то ли сверкала зимняя молния, то ли замыкало провода, мгновенный мертвый свет вспыхивал за шторой, после него темнота обступала плотнее и гуще.
Она лежала в темноте, прислушиваясь, как отдаются в ушах удары сердца, пробовала заснуть и не могла. Может, от крепкого чая или из-за ветра. Думала о муже - какое лицо у него было там, на кухне, когда он целовал Ирину и смотрел на нее. Как у матери, - ласковое и печальное. Наверно, ему тоже жаль, что дочь уходит из отчего дома. Но это неизбежно, потому он и молчит.
Она старалась представить, как все будет, когда уйдут Ирина и Ленка. Станем ходить друг к другу в гости. С цветами и милыми пустячками-сюрпризами. Ленка будет встречать: "Кира, что ты мне принесла?" И виснуть на шее.
Может, живя врозь, мы станем ближе? Разве не чувствовали близость тогда, в больнице, вдали от дома? И потом - возможно, без нас наладится у них с Юрием.
Кира Сергеевна так и не разобралась в их отношениях. Бывали у них дни мира и согласия, а то вдруг искры вражды проскакивали между ними. Ирина ходила с злым, замкнутым лицом. А он - как ни в чем не бывало - бодро вскакивал по утрам, долго плескался в ванной, потом появлялся на кухне. Поигрывая крутыми мышцами плеч, садился за стол.
- Пожуем…
Вел себя так, словно ничего не случилось, словно не кидал он хамских слов о "вашей семейке". Кира Сергеевна уже поняла, что такое его миролюбие - не от доброты и незлопамятности, а от бесцеремонности и равнодушия к окружающим. Она с трудом выносила его эгоизм, вечные и давно надоевшие шуточки - "Кира Сергеевна, когда делаете себе голову, не забывайте, что левое полушарие важнее правого!" - и то, как звучно чавкал он за столом, как топал по утрам своими ботинками на платформе, сдерживалась, гасила раздражение, не хотела накалять обстановку.
Пожалуй, к лучшему, что они отселяются.
Мысли, цепляясь друг за друга, пошли по кругу и сомкнулись. Опять она подумала, что, возможно, живя врозь, они не потеряют, а обретут друг друга. Это смиряло и успокаивало.
28
На привокзальной площади сгружали с машины елки, и Кира Сергеевна подумала, как пусто и тихо в эти дни без Ленки, без елки, без привычной праздничной суеты, без звонков по Ленкиному игрушечному телефону, протянутому из комнаты в комнату.
Представила, как сядут они вдвоем за стол, отодвинув лишние стулья, включат телевизор для заполнения тишины и просидят весь вечер, перебрасываясь редкими фразами.
Новый год они всегда встречали дома, без всяких гостей, и когда-то это был их любимый праздник. Укладывали Ирину, после двенадцати ложилась мать, и они оставались вдвоем, и стол не казался большим, не ранил вид пустых стульев. И потом, с годами, все повторялось: Ирина с Юрием уходили до утра к друзьям, они укладывали Ленку, оставались вдвоем. Гасили свет, зажигали елку, он приглашал танцевать, медленно, ласково вел под тихую музыку, после полуночи дарили друг другу подарки, она - редкую книгу, он - картину или чеканку…
И сейчас она откопала для него в буккниге два тома "Отечественных записок" - но это уже было просто продолжением традиций.
Куда все девалось?
Вокзальные часы показывали семь, было уже темно, но домой не хотелось, и она завернула в сквер.
После дождя скамейки были мокрыми, она выбрала одну, посуше, постелила полиэтиленовый мешочек, села.
С голых веток ей на колени падали тяжелые капли, пахло мокрой хвоей и бензиновой гарью. Сюда доносилось урчанье моторов, тягуче пели электровозы, невнятно звучал голос, объявляющий по динамику поезда, разлеталась музыка - прощальный марш - это напоминало о дорогах, о тоске разлук и радости встреч…
На скудно освещенной детской площадке было пустынно и сыро. Выпавший снег оказался недолгим, растаял за ночь, и опять с холодного неба сыпался дождь на красную ракету и деревянных коней со вздыбленными гривами и облупленными боками. Из ракеты вылезла небольшая собака в мокрой зализанной шерсти. Наверно, пряталась от дождя. Встряхнулась и побежала, мелко перебирая лапами. Надо рассказать про нее Ленке… И опять Кира Сергеевна вспомнила, что Ленки с ними не будет, Ирина берет ее с собой к подруге, там и заночуют. А мы останемся вдвоем - совсем как прежде.