Фомичеву в эту ночь тоже не спалось. Пока за столом с ним сидели Иван Иванович и Федор, было хорошо. Говорили, шутили. О делах у строителей за столом не принято много говорить, тем более если дела не блещут. А вот ушли они, и мечется по комнате Фомичев, не обращая внимания, что половицы скрипят под его нервными шагами. Ну хорошо, не заинтересовал стройкой, но вот придет колонна, там люди, а ведь даже не спросили, где они, куда их… Как же так? Я у себя первым делом поинтересуюсь, накормили ли, устроили человека. А тут после такой дороги!
Владимир Николаевич включил настольную лампу, взял со стола папку и лежа перелистал бумаги, нашел нужную страницу, жирной чертой перечеркнул все двадцать пять вопросов, намеченных на предстоящую неделю. Сверху написал: "Найти место под опорную перевалочную базу". Вынул из папки красный карандаш и подчеркнул слово "найти". Он не стал, по обыкновению, выстраивать цепочку дел, связанных с главным, а всего лишь написал на странице: "Март. 1969 год". Справа от цифр он подрисовал флажок, как бы отмечая населенный пункт, который предстояло взять, точнее - разведать боем.
Так оно и получалось в жизни, - разведка, бой. Другой раз наоборот, - бой, а потом разведка. Первый отряд он сам снарядил из Чернышевского в Магадан. Это три тысячи верст бездорожья, но он долго не мог побороть искушения поехать вместе с колонной. И только вопрос Ивана Ивановича: "А кто же их будет в Магадане встречать?" - отрезвил Фомичева.
Владимир Николаевич, как сейчас, видит: выстроилась колонна, прицепы, трейлеры, груженные лесом, инструментом, дизельная электростанция, на одной из машин бульдозер. Между машинами снуют заиндевелые до самых глаз парни; проверяют сцепки, увязку возов. Якутский мороз поджимает, а Егор Жильцов - улыбается замерзшими губами. "Чему радуешься?" - не выдержал Фомичев. "А как же - дорожку мороз скатертью выстилает".
Да, дорожка От Чернышевского на Сунтар марями. От Сунтара до Якутска Усть-Нера, а там Магаданской трассой тысяча двести восемьдесят верст - по карте посмотреть, и то глазом не сразу окинешь.
Фомичев не знал, что и Лена на пути колонны - барьер многокилометровый, ледяной. Бывали случаи - и проваливались, и тонули. После Лены - Алдан-река, а сколько мелких рек и речушек, которые непроходимы из-за полыньи. Не менее коварны на стыке малых и больших морозов наледи. Бывает, их не обойти и не объехать, как ни старайся.
Фомичев попытался вычислить движение колонны, но цифры были мертвы. Уравнение со многими неизвестными не решалось. Неизвестными были и погода, и толщина льда на реке и марях, заносы, метели, выносливость людей, их мужество. Фомичева теребили, заставляли учащенно биться сердце, жгли мысли. И сердце застревало где-то в горле, мешало дышать. Владимир Николаевич нашарил на стуле сигареты и закурил. Курил он жадно - взахлеб.
В комнате было прохладно, а свет от уличного фонаря делал ее нежилой. Сигарета сгорала, и Владимир Николаевич прикурил другую, в несколько затяжек спалил и ее.
В поисках "Швейцарии"
Нехотя разгоралась в это утро заря над Магаданом. Вначале просочился синеватый свет над городом, слабо рассыпая сиреневые тени. Окно разгорелось вполрамы, а потом и все занялось. И вот наконец солнце скупым желтым светом заглянуло в холодную комнату Владимира Николаевича. И солнечный зайчик скакнул от зеркала на пол и словно в хохоте затрясся, забился на крашеной половице, Фомичев отбросил одеяло.
- Проспал!
Он пружинисто вскочил, присел несколько раз, в суставах щелкало, трещало.
- Как немазаная телега. - Владимир Николаевич досадливо махнул рукой, взял сигарету, но, посмотрев на часы, отложил ее в сторону. Схватил со спинки стула полотенце и только намылил лицо - умывальник был тут же в номере, - в дверь достучали. Плеснул несколько раз в лицо, открыл замок, но за дверью никого уже не оказалось. "Иван Иванович или Федор, - подумал Фомичев. - Продрыхли, да и я тоже хорош. Счастливо живу, беззаботно: заставляю приходить".
Он направился было в буфет, но, дойдя до лестницы, передумал: "Приеду на обед, заодно и позавтракаю". Надел пальто, скорым шагом спустился по лестнице и вспомнил вдруг о жене, вспомнил с нежностью: "Вот уж бы кто не выпустил без завтрака".
"Газик" стоял у подъезда. Иван Иванович топтался у машины, помогал Федору утеплять радиатор. Владимир Николаевич по куржаку на капоте и по скрипу снега под ногами определил, что мороз за ночь покрепчал.
- Ну, Иван Иванович ладно, проспал, он всю ночь мыл посуду, а вы, Владимир Николаевич? - упрекнул Фомичева Федор. - Велели в шесть…
- Работал, - сказал врасплох застигнутый Фомичев.
- Не видно. Вон если Иван Иванович работал, дак факт налицо, три экскаватора заработал.
- Как три экскаватора? - переспросил Владимир Николаевич. - Заводите рака за камень. Наверно, только что подрулили?
Но по тому, как Иван Иванович сел в машину и откинулся на сиденье, решил: "Неспроста воду мутят ребята".
- Что-то ты не в себе с утра, Иван Иванович?
- Злодеи, вот что! - выкрикнул Иван Иванович.
- Кто злодеи? - ничего не понимая, хмыкнул Фомичев. И вдруг развеселился. - Да мы такое сейчас место найдем! А то город, тесно, душно, развернуться негде - верно, Федя?
- А что тут неясного? Ясно: наливай и пей, - откликнулся Федор, еще не зная, о чем пойдет разговор, но старался попасть в тон начальнику. - Не город - каменный мешок.
- Что-что? - переспросил Иван Иванович.
Федор показал пальцем на сопки.
Фомичев опять рассмеялся.
- Не вижу смешного, - пробурчал Иван Иванович себе под нос. - Надо в бой идти, отстаивать, доказывать, а мы за город полетели… "Швейцарию" искать.
- Правильно, Иван, поищем. Поехали, Федор.
- Ну а все-таки, что у вас за экскаваторы? - спросил Фомичев, когда машина тронулась.
- Это длинный разговор, - отмахнулся Иван Иванович, - приедем - расскажу.
- А куда ехать? - притормозил машину Федор.
- Давай за город, - приказал Фомичев.
- На свалку, что ли? На Олу? На Армань? По Колымской трассе?..
- Да хоть на свалку, - подал голос Иван Иванович.
- Нет, по Колымской, Федя, как по Ямской, да вдоль по Питерской. Не слушай, Федя, Ивана Ивановича - на свалку захотел.
- Я и не думал, такого - да на свалку?! Нет уж, Иван Иванович! Посмотрели бы вы, Владимир Николаевич, как он вчера в буфете перед Зоей…
У Фомичева округлились глаза. Обернувшись, не мигая смотрел на Ивана Ивановича.
- Ну, чего уставился? Верно Федор сказал. Но я ведь для дела.
"Газик" одолел ухабистую городскую дорогу, вырулил на бетонку, и машина покатила легко, без толчков и взбрыкиваний.
Иван Иванович пометался на заднем сиденье от стекла к стеклу, не нашел ничего интересного, успокоился. Мимо пробегали телеграфные столбы да с воем проносились машины по трассе.
- Не торопись, Федя, - попросил Фомичев. - Не проглядеть бы. Наша задача - найти подходящее место для базы. И ты, Иван Иванович, и ты, Федор, в оба смотрите.
- Понятно, - выдохнул Иван Иванович и прилип к стеклу.
Куда ни поглядишь, всюду торчали белые головы сопок. И сколько ни ехали, все было удручающе однообразным, ни одной сколько-нибудь подходящей долины не встретилось. Так они доехали до двадцать третьего километра. Здесь Фомичев велел остановиться.
Иван Иванович забегал вдоль дороги, пытаясь выбраться на обочину, но утонул в снегу. Куда ни сунься - снег по горло.
- Эх, зря не взял лыжи у Зои, - пошебутился Иван Иванович, - сбегал бы в распадок, а сейчас посмотрю поселок. - И он заспешил к дому с высоким крыльцом.
Федор набросил телогрейку на радиатор и залез в "газик".
Фомичев жадно всматривался в неширокий распадок и все дальше отходил от машины, все надеялся, что вот-вот раздвинутся, раздадутся, расступятся сопки и он увидит широкую желанную долину. Но сколько он ни шел, сколько ни всматривался по обе стороны дороги, видел одно и то же: неширокую пойму с голубым ярким льдом, вмороженные заснеженные тополя вдоль речки. Но и сквозь снег уже угадывалось, что бродит в тополях неукротимая сила, только и ждет, когда вскроются речки, чтобы взорвать изнутри, как выстрелить, голубыми почками. И зальет ветки прозрачной зеленью.
Фомичеву нравится здесь, - если бы стесать вон ту сопку, можно было бы и втиснуться в этот распадок.
Иван Иванович вернулся из поселка, когда Фомичев вытряхивал из ботинок снег.
- Баня есть, и человек двадцать можно распихать по квартирам, а где двадцать, там и сорок. Речка только, с виду широкая, это наледь блестит. Говорят, в иную зиму промерзает до дна. За речкой земля совхозная, собираются свинокомплекс строить…
- Вот ты говоришь, - Фомичев дотронулся до плеча Ивана Ивановича, - плотину ставить.
Иван Иванович даже рот открыл от удивления. Он не помнил, чтобы говорил это, но всего не упомнишь, и сейчас он нашелся:
- Ну, допустим. А сколько отберем суши? Что, тесать гору? А когда базу строить?
- Да-а, а чем еще тесать? - протянул Фомичев и пошел к машине. А Иван Иванович еще стоял над, речкой, которая с маху проваливалась в расщелину гор.
- Эта холера в половодье, поди, бьет, как из брандспойта. Может быть, перехватить ее в самой горловине ущелья? А… - махнул он рукой, - только и будешь заниматься этой водой, - и тоже пошел к машине, где его уже ждал Фомичев.
- Ладно, садись, поглядим, что там дальше.
За ветровым стеклом все так же маячили оплывшие снегом сопки.
Владимир Николаевич порывался несколько раз остановить машину, но, вглядевшись, снова торопил Федора: "Давай, давай, ничего не вижу подходящего". Ему казалось, что вот за тем поворотом должна обязательно быть желанная долина. Но поворот за поворотом, а сопки, то немного отступали от дороги, то жались к ней. Устали глаза от напряжения, И Фомичев, и Иван Иванович всякую надежду потеряли, а подходящего места все не встречалось. Тревожило и то, что все дальше и дальше уводило их от города.
- Будет плечо ничего себе, - сокрушался Иван Иванович.
- Скажи, Федя, если бы мы задумали поставить нашу перевалочную базу подальше от дороги, вот за той сопкой, с чего бы ты начал стройку?
- С Дворца бракосочетаний, Владимир Николаевич.
Фомичев пристально посмотрел на Федора, потом перевел взгляд на Ивана Ивановича.
- Правильно, Федя, мыслишь, по-государственному. Другой бы принялся отсыпать дорогу - ставить мосты, а ты в корень смотришь, хотя хорошее дело браком не назовешь.
Иван Иванович подавил вздох:
- Катя меня отговаривала, не отпускала, как чувствовала - похлебаем мы тут мурцовки.
Иван Иванович прильнул к окну. Изобретательность Федора выручила. Стекла не замерзали. Вроде дело-то нехитрое: посадил на пластилин снаружи стекло, получились двойные рамы. Смотри, вся трасса перед тобой.
Солнце, взобравшись на самую макушку сопки, нервно трепыхалось. "Вот так и наша жизнь, - подумал Иван Иванович, - трепыхаешься-трепыхаешься - не удержишься и полетишь ко всем чертям, не поднимешься, не посветишь. Фомичеву, тому что, еще молодой, на подъеме, ему только и взлетать. И это хорошо, что он, как молодой орел, набирает высоту для полета. Острым взором осматривает землю, и можно быть спокойным за судьбу этой земли, потому что знаешь, на кого оставил. Было время, я тоже любил полет, да слаб на крыло стал. - Иван Иванович поерзал на сиденье. - Был… да сплыл. Теперь только и нужен, чтобы плечо подставить".
А впрочем, чего терзаться-то? Жизнь он прожил хорошую, честную. Не в чем себя упрекнуть. Войну прошел солдатом и сейчас как солдат на передовой - не знает, что ждет, как будет дальше, но готов стоять до конца, разделять с Фомичевым все неполадки, накладки, выговоры, что неизбежны в новом деле. Ведь редко слава сопутствовала первопроходцам. Да и можно ли мыслить о другой жизни? Как и Фомичева, обжигала тревога за колонну. Куда придет, где обогреется, где разместится народ?
Федор резко остановил "газик". Иван Иванович торкнулся в спину Фомичева.
- Уснул, что ли? - обернулся Фомичев.
- Да так, задумался.
Вышли из машины. Осмотрелись. Мимо стремительно пробегали машины, и, несмотря на сильный мороз, в воздухе звенела тяжелая снежно-песчаная пыль. Трасса была голая. Колеса собрали и унесли с нее снег. В бесцветном небе клочками черной шерсти висело воронье. Иван Иванович поглядел на птиц.
Где-то, должно быть, свалка.
Но перед глазами выросла труба. Иван Иванович из-под ладони стал всматриваться: домишки еле угадывались. Лес вытягивался темной полосою и одним концом доставал спуск высоких сопок, другим упирался в белую проплешину мари. За ней черным пятном виднелся то ли бугор, то ли какое-то строение. Иван Иванович никак не мог разобрать. А еще дальше, на горизонте, висела туча с причудливыми краями.
- Не завод ли дымит? - присмотрелся Фомичев. - Любопытно! Ну-ка, Федор, подкати еще.
Дорога вначале увела в сторону, но вот обогнула равнину, заснеженную, гладкую, без единого кустика - по-видимому, озеро, и пошла к поселку, "газик" выбежал на мост, настил моста грохотнул пустой бочкой, и за мостом сразу встали великолепные, тополя, могучие лиственницы, я за ними и домишки и труба.
- То, что надо, - не удержался Фомичев, - это же твоя "Швейцария", Иван!
- "Швейцария"-кошмария, - отозвался Иван Иванович.
"Газик" проскочил трубу, и тут дорога оборвалась. Иван Иванович с силой распахнул дверцу и встал около колеса, Фомичев уже стоял у кромки.
- Ты только, Иван, погляди, какая перспектива открывается, и река вот, можно сказать, под нами, - он топнул.
- Расстояньице, милый мой, учитываешь? Его вышибли из города к черту на кулички, а он рад…
- Да не ворчи ты, - миролюбиво сказал Фомичев, - зато и аэродром под носом.
- Федор, на спидометре-то сколько набрякало?
- От Магадана, что ли?
- Нет, от Луны, - завелся Иван Иванович.
- Спросить нельзя, - обиделся Федор. - Ну сорок семь, вот-вот сорок восемь. То тут остановись, то там постой, я бы давно вас притартал.
- А я разве к этому?
- Тогда не понимаю.
- А что тут не понимать, все пятьдесят, - начал Иван Иванович известный только ему одному подсчет. Сколько берет на борт морской сухогруз? - дотронулся Иван Иванович до плеча Фомичева.
- Смотря какой, - уклончиво ответил тот.
- Ну, скажем, усредненно.
- Тысячу тонн.
- Ага, тысячу, - как бы обрадовался Иван Иванович. - Тысячу на пятьдесят, пятьдесят тысяч тонно-километров - так? Так! Сколько надо транспорта на этом плече? Теперь улавливаете?
- А что ты этим хочешь сказать? Сам смотрел - где ближе?.. Бульдозером ведь не сровняешь эти горы. Нет такого бульдозера, - начал уже сердиться Фомичев.
"Зацепило, - в душе ликовал Иван Иванович. Он еще втайне надеялся, что Фомичев поглядит-поглядит да и повернет доказывать начальству и отвоюет место в черте города. - Перевалочная база в городе, где и магазины, и столовые, и больницы, и школа, и театр. А здесь все надо начинать с нуля. Сколько транспорта потребуется на пятьдесят километров? Тысячу тонно-километров. Какая оборачиваемость, с какой интенсивностью можно выгружать? А еще, если учесть не тысячи тонн грузов, а миллионы, тогда простой только одного теплохода на рейде может раздеть стройку: на штрафы стройка и будет работать. Есть о чем подумать".
- А место тут коренное, - вдруг как-то легко отказался от цифр Иван Иванович, - и мне даже нравится. - Простор, лес, тишина захватили и его, и показалось, что легче на этом пустыре поселок выстроить, чем на ковре топтаться и клянчить.
- Что же это ты от своих убеждений так легко отказываешься? - поддел его Фомичев.
Долина и впрямь была великолепна, ширилась волной леса, глаз терялся в ее просторах, черные леса и белые мари перемежались, не нарушая гармонии, радовали глаз, веяло величавым покоем и согласием.
Долину резали речка и незамерзающий горный ручей. Он стремительно несся по ледяному желобу, и, если бы не шум его быстрого бега, пустым казался бы желоб, до того прозрачная была вода.
- Федор, дай-ка кружку, - попросил Иван Иванович. - Попьем водички, обмоем наше прибытие.
- Водой-то кто обмывает! - подавая кружку, сказал угрюмо Федор. - У меня от воды изжога.
- Но это у тебя. - Иван Иванович зачерпнул кружкой. - Держи, Владимир Николаевич, или у тебя тоже изжога?
Фомичев с готовностью взял кружку, отпил.
- Хорошая вода, вкусная, - серьезно сказал он, - зря ты, Федор, не попьешь.
- Может, это лечебная, раз не замерзает, - почмокал губами Иван Иванович.
Фомичев попробовал ступить на наст, сделал несколько шагов и провалился по пояс.
- Лыжи надо, без лыж не обойтись, - покряхтел Фомичев, когда его вытянули из снега.
- Завтра добудем, - пообещал Иван Иванович, - хотя что смотреть - долину? Она как на ладони.
- Надо разведать по-настоящему, - сказал Фомичев, - вон ту речку обогнуть. - Показал рукой вдаль, где высунулся язык леса.
Перевалочная база - это не курятник на двадцать голов. Только одного жилья за тридцать тысяч квадратных метров, а автомобильный парк на тысячу двести машин, открытые и закрытые склады на миллион тонн, уже не говоря о котельных, ремонтных мастерских, - считай, тот же завод. За день и не обойти, а площадки - открытое хранение, каждая с посадочную полосу. Понятно волнение Фомичева: от строительства базы будет зависеть успех сооружения гидростанции.
Внешне Фомичев ничем не проявлял беспокойства, но в душе его жгла тревога. Не сегодня-завтра придет колонна и надо определенно знать место, где строить базу, и по-хозяйски встретить первый отряд строителей. В Москве, да и в Чернышевском, когда формировали колонну, ни у кого не возникало сомнения: все были уверены - встреча состоится именно в Магадане. Поэтому и все строительные привязки сделаны к городу. Допустим, базу можно основать за городом, да еще на таком расстоянии от Магадана. Москва непременно потребует обоснования такого решения, доказательств, аргументации. Одно дело доказывать, хоть и в обкоме, другое дело - рассчитывать: финансы требуют цифровых выкладок, справок, переписок, заявлений, резолюций. Тем более всем ясно, что строить перевалочную базу на обжитом месте выгодно не только для строителей, ной для государства, и прежде всего для государства. Фомичев это сам доказывал, но где результат? Какую он, начальник строительства, проявил настойчивость? Никакой не проявил. Отказали - обиделся, сел в машину и пошел версты наматывать. Мысли беспокоили Владимира Николаевича. Он стоял у машины и тер ухо.
- Глянь-ка, что вода делает! - потеребил Фомичева Иван Иванович, показывая прутиком. Там будто под кожу чернила вливает - наледь проломила кромку заберега и разливалась. - Видишь, как синеет снег…
- Да помолчи ты, Иван, - отмахнулся Фомичев, - какая-то каша в голове…
Иван Иванович понял и отошел.
- Постоим немного и поедем, - сказал Фомичев, рассматривая трубу над поселком.
По дороге в Магадан Фомичев молчал. И они, понимая и уважая его состояние, молчали.
Иван Иванович взвешивал доводы "за" город и "против". У города свои преимущества, у отдельной площадки - свои: ты никому не мешаешь, и тебе - никто.