- Ну так, хвастайтесь, Егор Акимович, археологическими раскопками, - сказала Сазонова, наблюдавшая за основательной работой Жильцова. Сама подумала: "Какой большой, вроде бы неуклюжий, а как ловко управился с картошкой. Можно подумать - всю жизнь только и делает, что картошку печет".
- Хвастаться будем, - Егор Акимович посмотрел на свои "золотые", - минут через сорок, - и он скосил глаз на костер.
- За этим и звали? Прелестно. Сто лет "печенку" не ела, помнится, студенткой…
- Присаживайтесь к огоньку. - Жильцов снял куртку и бросил на мох: - Прошу! А вы, Игорь, - Жильцов взял из рук Валерия лопату и передал Милентьеву, - нагуляйте-ка аппетит.
- Это можно. - Милентьев взял лопату, засучил рукава и с силой ударил в мох. И лопата тут же отозвалась звоном. - Стоп, стоп. - Милентьев упал перед лопатой на колени, протер толстые стекла, очков, стал руками срывать мох и словно дорогую находку поднял камень величиной о картофелину. Не удержался и Яшкин и тоже стал разрывать мох.
- Кажется, готова, - сказал Егор Акимович. - А вы, ребята, мойте руки. - Он достал из кармана газету, мешочек с солью.
Пока парни терли песком и прошлогодней травой руки, Егор Акимович прутиком из-под ведра выколупнул румяную с пригаринкой картофелину, перебросил ее с руки на руку, постудил, положил на газету.
- Разговляйтесь, Татьяна Сергеевна.
Подошли Яшкин и Милентьев. Егор Акимович разгреб костер и, помогая лопатой, ловко подхватил ведро и вытряхнул картошку на газету. Румяные клубни, словно цыплята, побежали по листу.
Расхватали картошку быстро, и все уселись в тесный круг.
Милентьев протер очки, посыпал солью рассыпчатую белую картошину, поднял ее над головой.
- За прекрасное место, за новую строительную площадку, и все это возможным сделала наша замечательная картошка.
- Ура! Ур-ра! - крикнула дружная компания…
По дороге в поселок Яшкин внес предложение послать Фомичеву телеграмму… Ответ не заставил долго ждать. И был он лаконичен до предела: "Вопрос выемки торфов согласован. Стройте на подсыпках. Прекратите заниматься самодеятельностью. Фомичев". И эта "резолюция" была вполне закономерна. Все понимали, чего стоило Фомичеву защитить проект по выемке торфов и обратной засыпке. И когда вопрос уже решен, и еще не высохли чернила подписей под проектом; надо идти на попятную, отрабатывать задний ход. Это, мягко говоря, несерьезно. Тем более новое предложение не подкреплено ни техническими данными, ни инженерными выкладками, ни убедительными аргументами. Поэтому Сазонова предложила свой план: как только приедет Фомичев, "подсунуть" ему новую площадку, и пусть он сам примет решение. Характер Фомичева она знала хорошо.
Через пять дней Фомичев вернулся с утвержденным проектом. А два месяца назад попала стройка в решения съезда. Гидростроителям была обещана техника.
- Если бы не болото…
- Но куда мы лезем?
Фомичев не мог примириться с болотом. Сазонова заметила, что раз проект утвержден, то тут уж ничего не попишешь. Фомичев при ее словах недовольно поморщился.
- Мостить рублями эту гать тоже не дело. Была бы площадка, можно было бы бросить эту прорву. Глаза бы не глядели, как бульдозер по самую трубу зарывается в трясине. - Фомичев хотел напомнить о телеграмме и расспросить о площадке, но раз при этих словах они промолчали, значит, нет площадки и не стоит людей дергать.
И в этот же день, девятого мая, в День Победы, - и день-то выдался сияющий - собрались все вновь на поляне у стремительного студеного ручья. На буграх топорщилась вишневая прошлогодняя брусника, дымила синевой северная карликовая березка.
Легко и глубоко дышалось настоянным на почках и на снегу воздухом. Владимир Николаевич в кремовой безрукавке блаженствовал.
- Смотрите, какой прекрасный лес, а воздух - разве сравнишь с московским.
Пока Фомичев восторгался природой, после московской запарки, Сазонова расстелила на мху белоснежную скатерть. Яшкин раскрывал банки с зеленым горошком, с красным перцем, колбасным фаршем, печенью трески, морской капустой… Милентьев вынул из рюкзака пару бутылок шампанского и поставил охлаждать в говорливый, холодный до ломоты в руках ручей.
Откуда-то взялась и лопата. Фомичев поплевал на руки и принялся за работу.
- Видали! - крикнул он. Фомичев подсек и скатал рулон дерна, под ним лежал гравий.
Фомичев смахнул рукой со лба пот.
- Товарищи, да это клад, честное слово. - И он взялся копать землю то в одном, то в другом месте. Наконец умаялся, сел на пень. - Два дня вам сроку - геологию мне на стол, - непререкаемо заявил он Яшкину и, не давая ему возразить, добавил: - Если понадобится, долечу в Москву, буду доказывать и докажу, - Фомичев встал. - Чтобы ни одного кустика мне не попортить, - окинул взглядом он великолепный лесной массив. - Нарезать скверы, зеленую зону.
Фомичев говорил так, как будто вопрос перебазировки поселка был уже решен и он дает последние указании. Но, как всегда, от идеи до проекта - дистанция огромного размера. Первыми запротестовали проектировщики. Предложение Фомичева встретила в штыки и дирекция.
- Мы же вам согласовали, привязку к болоту, вот и стройте. Затвердили объемы, деньги. Что вам еще надо?..
Звонок из главка тоже не сулил ничего хорошего.
- Фомичев, вы что там Америку открываете?! Не теряйте на прожекты время, не ослабляйте темпы строительства.
Фомичев дождался данных геологоразведки и в лихорадочном темпе принялся пересчитывать, перекручивать со своим техотделом перебазировку поселка на новое место. Выявил затраты на выполненные работы, подбил экономический эффект от перебазировки, вывел конкретную экономию старого и нового проекта. Все обосновал расчетами и с этими данными опять выехал в Москву.
Как только после XXV съезда КПСС строительство ГЭС получило прописку на Колыме, стройка резко пошла в гору. И Фомичев заторопил свое управление с переездом из Уптара на створ. На основные сооружения.
Строительство опорной базы в Уптаре набирало силу, поднимались один за другим жилые и промышленные здания. И хотя пустили на полную мощность центральную узловую котельную, работы не убавилось, дел оставалось по оборудованию базы, как говорится, невпроворот.
Фомичев вызвал к себе Жильцова;
- Поедешь на створ, Егор Акимович. С кровью отрываю вашу бригаду, но там основные сооружения, - надеюсь, понимаешь?
Егор взялся за рукавицы.
- А чего не спросишь, - придержал Фомичев Жильцова, - к кому едешь?
- Не к теще, - усмехнулся Егор.
Рассмеялся и Фомичев;
- Это верно, не на блины. - И голос его обмяк, подобрел: - В Синегорье к Шустрову, вот куда. Иван Иванович окрестил поселок. Синегорье, звучит, а?
- Знаю, - кивнул Егор, - Иван скажет…
Бригадир попрощался за руку с начальником стройки. Кивнул Яшкину и вышел.
- Ну так ты чего, Евгений Романович, скис? - когда Жильцов закрыл за собой дверь, спросил главного Фомичев.
- Да нет, - помялся Яшкин, - раз в помощники к бригадиру зачислили, - развел руками главный, - одно, возомнит еще…
- Этот не зазнается, - возразил Фомичев. - С экскаваторами он мне преподал, я это и не скрываю - горжусь. - Фомичев взял со стола пачку сигарет, посмотрел в нее, словно пересчитал сигареты, и опустился в кресло. - Мне еще надо подумать, кого за себя оставить в Уптаре, - вдруг озабоченно сказал Фомичев. Выждал, что на это скажет главный. Но Евгений Романович молчал, тогда Фомичев досказал. - Пожалуй, я тоже соберусь в Синегорье. Решено!
Фомичеву, как видно, по душе пришлось слово "Синегорье", и слово "створ" в последнее время Владимир Николаевич употреблял лишь тогда, когда речь заходила о Больших порогах на реке Колыме.
"Операция "Жук"
Фомичев положил письмо на стол. Оглядел присутствующих начальников отделов, инженеров, бригадиров, и ему показалось, что под его взглядом опускаются головы…
- Ваши предложения?
В кабинете стало слышно, как скреблась на стене стрелка барометра.
Кабинет начальника стройки выглядел парадным и торжественным. От окна тянулся стол заседаний, длинный, неширокий. Он напоминал взлетную полосу, а возле двери, как зайдешь - слева, рабочий стол с приставным столиком и с двумя мягкими глубокими креслами.
По левую руку пульт связи и на подставке несколько телефонов. На стене только барометр. Картин Фомичев не любил, как не любил и долгих заседаний. Потому, наверно, и кабинет казался нежилым. Здесь собирались лишь в экстренных случаях. Сегодня приглашенным не хватило мест. Несли стулья из соседних комнат. И как-то не вязались С дорогим паласом и полированной мебелью забрызганные бетоном робы строителей и лоснившиеся от масла, словно кожаные, телогрейки механизаторов. С ними соседствовали белоснежные рубашки и галстуки.
Опоздавшие проскальзывали в дверь и, пригибаясь, словно под пулями, жались к стене. Фомичев не признавал опозданий и все причины считал неуважительными: раз пришел человек, значит, мог прийти и вовремя. Заседания в рабочее время считал безобразием. "Если хочешь задушить дело, - говорил он, - начинай говорильню". Жильцов не раз слышал от него эти слова. Вспомнив их, он посмотрел на Фомичева. Раз днем собрал, значит, припекло. И, налаживаясь на долгий разговор, он по привычке прикрыл веки. Еще только месяц назад они перебазировались из Уптара…
Фомичев медленно оглядел всех, и глаза его, карие, глубокие, сейчас были налиты холодом и казались светлыми, а взгляд, тяжелый, цепкий, переходил с лица на лицо. Тишина угнетала.
Да, тишина бывает разная. Есть тишина леса, во время охоты. Эта тишина до звона в ушах. Казалось, сам становишься одним большим ухом. Тишина в консерватории перед началом концерта. Тишина неловкости, когда секунды бьют наотмашь по нервам. Наконец, тишина перед атакой. Тишина в кабинете, пожалуй, напоминает тишину перед боем, когда томительное ожидание перерастает в жажду, когда глушатся инстинкты страха и самосохранения - поскорее бы бой, все, что угодно, лишь бы не ждать…
Фомичев остановил свой взгляд на Жильцове. Жильцов его почувствовал, но глаз не открыл, было неясно, слушает он Фомичева или дремлет. Тогда Фомичев перевел взгляд на Крайнова. Начальник участка, по своему обыкновению, рассматривал свои руки и исподволь косил глазом на Яшкина.
- Ну, - нетерпеливо подтолкнул Фомичев.
Главный инженер Яшкин кашлянул.
- Да что тут долго решать, - голос Яшкина окреп. - Раз проектную организацию не устраивает наш вариант, то мы умываем руки, и это снимает ответственность со строителей.
Егор Жильцов постарался вникнуть в слова главного. Ему показалось, что-то не то говорит Яшкин. Он посмотрел на Шустрова; тот ерзал на стуле, кривил губы в ухмылке. "Если Иван Иванович промолчит, тогда я скажу", - подумал Жильцов.
Жильцов различал людей не по должностям, а прежде всего смотрел, как человек работает. Для него главным было - лежит ли у человека к работе душа. Ценил он и хватку. Шустров - этот будет рыть носом землю, не посчитается ни с какой трудностью, вывернет себя наизнанку для дела. Вот ведь один на створ поехал, а сколько успел наворочать. Экскаватор и мастерские задействованы. А вот Яшкин любит тенек, прохладцу в деле.
Бытует мнение: хороший производственник - плохой организатор. "Чепуха, - считал Жильцов, - объясни человеку задачу, чтобы тот тебя понял, и сам не отлынивай, работай, вот и все". "Ну и что ж, что инженер, подал идею, ввел курс исполнителя, - скажет Жильцов, - не дергай, не шпыняй, не мешай работать, люди сами сделают. Не боги горшки обжигали".
- Вот как!! - не дал договорить главному Фомичев. - Снимает ответственность? Будем играть в ответственность. Это безответственно!
Владимир Николаевич шагнул к Яшкину, тот невольно привстал.
- Все знаете правительственный срок! Когда пускаем первые агрегаты? Отзовитесь, поднимите руку, кто не читал материалы съезда. Съе-зда, - он произнес по слогам и опять выждал. Все, потупясь, молчали. - Может, Жильцов не читал, не слыхал, не знает? Напоминаю. Всего одна строчка: пустить первые агрегаты Колымской гидростанции в десятой пятилетие!
Жильцов открыл глаза, огляделся, пожал плечами, промолчал.
Конечно же Жильцов читал эти материалы. Обсуждали их и в бригаде не раз, радовались: повоюем с Колымой. Но руку тянуть нелепо. Фомичев-то подумал, что он, Жильцов, дремлет. Но это совершенно не так. Вот его Мария Павловна могла бы объяснить: за двадцать лет ой как изучила она Егора. Если уж ее Егор прикрыл глаза, значит, ворочает мозгой. Жди перемен, и немалых. Так и сюда попали. Сколько она долдонила о Черном море, а он вроде все сидел с закрытыми глазами. А утром сказал: "Ты готова, мать? Поехали на Колыму…"
Егор опустил тяжелые веки, набрякшие бессонницей.
- Я вас спрашиваю, Егор Акимович, жду от вас деловых предложений, - нажал на слово "деловые" Фомичев и поглядел на Жильцова: "Ишь, Кутузов в Филях, спать пришел".
Жильцов поднял веки, покосился на Яшкина, дескать, покрупнее меня начальники и то на попятную пошли. И Яшкин, поймав взгляд, подвинулся ближе к столу.
- Я не оговорился, - продолжил он. - Предложение наше рискованное, что скрывать. А неудача? Не простят. - Яшкин привстал. - И при удаче - тоже. "Победителей не судят" - старо. Мы своим рискованным предложением перечеркиваем все ранее разработанные и утвержденные институтом проекты.
- Ничего мы не перечеркиваем, что вы все вокруг да около, - вспылил Фомичев. - Нам нужен мост. Не через восемнадцать месяцев, а через четыре, до паводка, вот и все! - Владимир Николаевич взял со стола папиросу и отшвырнул пачку. - С каких это пор мы стали бояться риска?
Егор при этих словах поднял глаза и некстати подумал: почему нет Игоря Александровича Милентьева, мог бы человек прояснить ситуацию, ведь начальник техотдела, и не пришел.
- Кто поддерживает мой проект, останьтесь, - долетели до Жильцова слова.
Убей, Егор и сейчас не сообразит, как получилось, все встали, и он встал.
Фомичев сидел, прикрыв рукой глаза. Егор, проходя мимо, увидел на его голове серебристый короткий ежик. "Ого, укатали мы своего начальника, в прошлом году ежик был как смоль". Егор приостановился. Яшкин шел следом за ним и невольно вытеснил его за дверь…
Фомичев поднял глаза: в кабинете никого не было. Около порога потоптался главный и тихо закрыл за собой дверь.
"Значит, все ушли от рискованного проекта". И Фомичев тяжело вздохнул.
Некоторое время он еще сидел, тупо уставившись на письмо. Сколько прошло времени, он не знал. В окнах уже загустел настой ночи. От мороза потрескивали стекла. А он все сидел и не мог оторваться от белого клочка бумаги. Письмо еще некоторое время отбеливало и наконец слилось в темноте со столом. А Владимир Николаевич видел каждую букву - особенно слово "недопустимо", которое и в темноте светилось красным, как стоп-сигнал, - но не мог вникнуть до конца в смысл. Ему казалось, что смысл слов был заключен в какую-то непроницаемую оболочку.
"Ну, хорошо, - старался быть предельно объективным Фомичев, - в конце концов, предположим, все в этом письме правильно. В институте люди тоже отвечают за свои дела и слова. Специалисты, ученые, авторитеты, а кто он, Фомичев? Кто? Ни званий, ни степеней. Через край берет. Мостов ведь никогда не строил. И в Ленинграде с глазу на глаз шел об этом разговор. Но ведь я, - и мысли Фомичева вдруг резко повернули на защиту своей идеи, - я ведь предлагаю не сам мост, а схему монтажа, основу, на которую при монтаже обопрется мост. Гидротехническое решение - это уже моя епархия".
Фомичев встал, зажег свет, вроде бы и не было ночи.
- Извините, но это мое, я даю основу. Мне нужен мост, - продолжал уже вслух доказывать Фомичев пустым стульям. - Вот же расчеты. - Фомичев поднял увесистую папку и хлопнул ею по столу. Глухой звук отрезвил. И он удивился: "С собой разговариваю, истерику закатываю. Ну, дела-а". Он сжал цапку тонкими цепкими пальцами и уронил голову на стол, посидел так. "Нет, не время киснуть". Владимир Николаевич сел поудобнее в кресло и нажал кнопку. Никто не отозвался. "Где же Галя?" Фомичев глянул на часы - ого, сколько набежало. Он снова посмотрел на письмо, но уже как на вещь, совершенно ненужную, надоевшую. Бухающее в ушах слово "недопустимо" потухло, выветрилось исчезло. Он стоя закурил. В дверь постучали, на пороге остановился Милентьев.
- Вижу, огонек, дай, думаю, зайду.
- Заходи, заходи.
- Не поздно?
- Раз уж тоже полуночничаешь, проходи, садись.
Милентьев бесшумно переставил стул, подсел ближе.
- Читал. Извините, на совещании не мог быть, а письмо внимательно прочел.
- Знаю причину, но речь не об этом. Вот письмо. Этот вопрос мне надо бы решить с Евгением Романовичем, но так уж вышло, - Фомичев придвинул к себе письмо, написал несколько слов и протянул письмо Милентьеву.
Игорь Александрович сквозь толстые стекла очков прочитал резолюцию: "И. А. Милентьеву хорошо продумать, просчитать отсыпку, предусмотреть после монтажа моста разбор насыпи без взрывных работ. Фомичев". Начальник техотдела снял очки, близоруко поднес их к самому носу и долго пальцами протирал стекла.
- Зачем же вы, - негромко сказал он, - я и так с вами.
- Это тебе охранная грамота, - улыбнулся Фомичев. - Ведь и тебя в покое не оставят - ни сейчас, ни потом. Желаю удачи, завтра начинаем, вернее, уже сегодня.
- Завтра? Сегодня? Я не ослышался? - переспросил Игорь Александрович. Милентьев хорошо знал своего начальника, его решительность, умение мыслить масштабно, прогнозировать будущее, но чтобы вот так сразу и за такое дело взяться, не укладывалось.
Владимир Николаевич уловил замешательство своего "технаря", весело спросил:
- Что-нибудь неясно, Игорь Александрович?
- Да вроде бы все, - замялся Милентьев, - если не считать уточнений.
- Говори.
Игорь Александрович придвинулся к столу и попросил лист бумаги. Фомичев подал. Начальник техотдела щелкнул шариковой ручкой, обозначил Колыму, контуры плотины - насыпь и с левого на правый берег заштриховал половив русла реки, как раз до центральной опоры, на которую должна стать половинка моста, и подвинул чертеж Фомичеву.
- Язык инженера - чертеж, - принимая рисунок, сказал Владимир Николаевич, скользнув по нему взглядам. - Да, да, проектировщики больше всего этого и боятся, - он ткнул пальцем в насыпь, - Именно этого, ты прав, Игорь, - перешел на "ты" начальник стройки. - Если только пересыпать половину русла, как ты предлагаешь, моста не будет. Не будет моста, Игорь Александрович, Будет ровно одна его половина, ни больше ни меньше, а кому это надо? Стройке нужен мост. Полноценный, полновесный мост. Возить грузы, ездить по мосту. Ходить на свидание, в конце концов. Мы перекрываем все русло, - Владимир Николаевич схватил карандаш и стал густо затушевывать другую половину русла и под самым берегом еще яростнее нажал на карандаш. Жало карандаша хрустнуло и пулькой отскочило, завертелось на полировке стола.
- Мост должен стоять. Нам на это отпущена самой природой зимняя спина реки, точнее, оставшиеся четыре месяца, и ни дня больше.
- А если не успеем разобрать плотину?
- Как это не успеем? Такого не может быть. Такого не допустим.
Милентьеву показалось, что Фомичев даже побледнел.