- Да ты не сердись, братуха, не сердись. Дело это свойское, зазора тут нету. Ты учись только, а помочь мы поможем, в беде не оставим. Я-то знаю, город деньги любит. А ты вон какой худющий. Ты кушай, братуха, кушай, - заторопил Леонид Сашу, подталкивая тарелку со студнем. - Вот холодца испробуй... А-а, сестренка, присаживайся. - Леонид усадил рядом с собой подошедшую к ним Марию.
Мария же, как только села, облокотилась о стол, опустила подбородок в ладони, затянула протяжно:
Вот кто-то с горочки спустился...
И Леонид, который любил подпевать, подхватил вслед за Марией:
Наверно, милый мой идет...
За другим концом стола дружно запели:
На нем защитна гимнастерка,
Она меня с ума сведет...
И вот уже пели все. Только Петро, сидя один в стороне, прикрывал глаза, поднимал время от времени голову и тянул: "О-о-о!" Никто не обращал на него внимания, кроме Саши. Только Августа изредка стучала по широкой спине мужа и при этом почему-то поглядывала на Сашу и виновато улыбалась. Саша старался не смотреть на то, как чудит Петро. Вспомнил, что и раньше был склонен зять к разного рода чудачествам, и привык не удивляться, но сейчас ему стало неловко, и он, пока не кончили песню, вышел на кухню.
На кухне мать была одна. Она разливала компот из широкой кастрюли в стаканы и чашки. Саша подошел к матери и молча прижался щекой к ее плечу.
- А я тебя сегодня во сне видала, - радостно сообщила мать, поглаживая Сашу по волосам. - Маленького такого... У меня на руках... в палисаднике... Знала - приедешь, ждала вот...
- Спасибо, мама, - шепнул Саша.
- Ты чё? - не поняла мать.
- А ты у нас все такая же. - Он тихо рассмеялся. - Все помаленьку бегаешь. Мария так и пишет: "Мама пока здоровая, все помаленьку бегает".
- Куда уж теперь мне. Будто и бегаешь, а тебя все обгоняют да обгоняют. Видать, отбегалась. Вот уже шестьдесят четыре отстукало.
- Ничего, мама, ты у нас еще крепкая. Еще побегаешь.
- А ты похудал, сынок. Учеба-то - она такая, все жилы тянет... Откушай компоту да приляг, отдохни чуток...
Саша присел к столу, пил компот и поглядывал на мать, которая относила стаканы и чашки в гостиную.
"Она все такая же, суетливая", - подумал Саша, и ему хотелось подойти к матери, поцеловать ее, но он так и не решился. Выпив компот, вошел в маленькую комнату, издавна отведенную под спальню.
Здесь стояли две железные кровати с блестящими шарами на спинках, а у окна - современная, уже купленная без него тахта. Остальное все было то же самое - шкаф, письменный стол, этажерка с книгами и журналами. На том же месте, над кроватью, на которой спала Мария, висели увеличенные портреты Леонида в солдатской форме и самой Марии, а над другой кроватью - портрет отца.
Саша взглянул на него, и ему сразу вспомнились дни, когда он тихими вечерами в комнате общежития пытался представить лицо своего отца таким, каким оно было здесь, на портрете. В доме хранилась всего лишь одна фотография отца, и то она долгое время считалась утерянной, пока Мария не стала перебирать все фотографии для того, чтобы найти для портрета свою лучшую карточку; тогда она и наткнулась на фотографию отца и вместе со своей и Леонида фотографией отнесла в фотомастерскую и эту, единственную. С тех пор вот уже лет пять портрет отца висит над кроватью матери.
Саша подвинулся ближе к кровати, вгляделся в портрет. Скуластые щеки, крепкий раздвоенный подбородок, высокий лоб, прикрытый густой прядью волос, и глаза в глубоких затемненных впадинах, широкие, распахнутые настежь, глядевшие прямо, уверенно. И смотрел в эти глаза Саша и чувствовал себя неловко: до сих пор он не выполнил сыновьей клятвы, данной отцу вот здесь, на этом месте, чуть больше полгода назад.
Кто-то пристально смотрел на Сашу. Он оглянулся - в дверях стоял Петро. Он улыбался, но улыбался странно - не то как пьяный, не то как трезвый, и Саша снова вспомнил настороженный взгляд Августы, но вместо того, чтоб сказать что-то, он молча ждал, когда к нему подойдет Петро. А тот вроде не решался, а все так же странно улыбаясь, покачивал головой. Затем медленно направился к Саше.
Саша подождал, когда к нему подойдет зять, уже готовясь ответить на любой его вопрос, даже самый обидный для себя. Пока же подал руку, сказал:
- Здравствуй, Петро.
Широкой ладонью захватил руку Саши Петро, но не ответил на приветствие, а, прижав Сашу в угол между столом и подоконником, неожиданно проговорил:
- Сними очки.
- Зачем? - удивился Саша.
- Сними очки, - повторил Петро.
- Мне и так хорошо.
Саша отклонил голову, пытаясь осторожно высвободиться из угла. Петро, посмеиваясь, как бы заигрывая, пытался рукой дотронуться до очков.
- Сними, - снова повторил Петро.
Саша не знал, чем кончилось бы все это, но вовремя подоспела Августа.
- О господи! - воскликнула она. - Напился, так не приставай.
Она выпроводила Петра из комнаты, отдала его на попечение Марии, за которой Петро послушно пошел в сенцы, на свежий воздух, а сама вернулась в комнату.
Саша стоял все там же, у подоконника. Он был рад, что Августа вернулась и что он сможет наконец все спокойно объяснить.
- Ты не обижайся на него, Саша, - сказала Августа, подходя к брату. - Как напьется, так и чудит. Просто моченьки нету, ходи за ним по пятам, как за маленьким. - И без всякого перехода, без паузы, только тихо вздохнув, продолжила: - Обидел ты, Саша, крепко обидел сестренку свою. Что я тебе плохого сделала? Чем я тебя прогневила?
- Я же, Ава, все написал, как вышло.
- Да, конечно, ты написал, а разве мне от этого легче? Ты же знаешь, какой Петро, разве поверит... Братовьям, значит, можно, а сестре так нельзя?
- Ну зачем же так, Ава! Вы мне все одинаковые... Просто так все нелепо вышло.
Саша вновь - уже в который раз - вспомнил тот осенний дождливый день, который он провел в очереди.
Рано утром, семи еще не было, Саша приехал на Бакунинскую улицу. Одной стороной автомагазин выходил в Спартаковский переулок, длинный и узкий, и весь он был запружен народом. Кажется, нельзя было разобраться, где начало и где конец этой очереди. Все двигалось, шумело, менялось. Саша лихорадочно засуетился, заспрашивал и успокоился, когда уже за ним выстроился длинный хвост людей, с завистью смотрящих на тех, кто успел раньше их.
Со дня приезда в Москву Саша держал в чемодане два паспорта: старый, потрепанный - Леонида, новенький, в кожаной обложке - Петра. Просьба была одна - записать обоих на машину "Москвич-408".
"В столице это просто", - заверили его, но каждое знакомство с автомагазином убеждало Сашу в обратном. Об этом он не писал ни слова, только успокаивал: "Пока все по-прежнему. Записи нет".
И вот запись началась. Люди плотно держались своей очереди, не обходили, и живая цепочка откатывалась, изгибалась, снова откатывалась и снова изгибалась, и так продолжалось долго, и Саша измучился до того, что еле стоял на ногах. Он загадал, что если успеет за час дойти до дверей магазина, то все будет хорошо: запишет и брата, и зятя. И вот ровно через час он дошел до дверей и увидел в глубине коридора широкий стол, за которым сидели два администратора. Они просматривали паспорта, принимали карточки и называли порядковый номер.
Наготове оба паспорта, обе открытки. Замер в ожидании: как-то будет? Ведь не себя записывает, а своих родных, да еще иногородних.
- Скорее же! - раздраженным тоном проговорил уставший администратор.
Саша подал ему паспорт Леонида с открыткой, а паспорт Петра и его открытку протянул второму. Тот взял, собрался уже сделать запись в тетради, но первый сказал, кивнув на Сашу:
- От него?.. Верни, хватит ему.
- Но я, - Саша побледнел. - Я ведь стоял...
- Все стоят... На, бери.
- Следующий! - прокричал администратор и сунул в онемевшие пальцы Саши оба паспорта и одну открытку, а вторую положил в ящик.
Саша плохо помнил то, что было дальше, пришел в себя уже на улице. Как быть? Вернуться? Занять очередь? А зачем? Уже ясно, что запись скоро кончится.
В тот же вечер Саша написал домой три подробных письма: брату Леониду, зятю Петру и маме с просьбой, чтоб все она уладила, если возникнут какие-нибудь недоразумения. И случилось то, чего он опасался: Августа с Петром обиделись, долгое время не ходили к матери и к Леониду в гости. Мария написала об этом сухо и коротко, и Саша встревожился, и все это время он чувствовал себя как бы виноватым во всем случившемся. И как теперь успокоить сестру, как объяснить ей, чтоб она поняла?
Августа, выслушав его, сказала:
- А я так надеялась. Ну, думаю, хоть вздохну немного. Не придется сено на себе таскать, кирпичи возить на тележке. Подорвала я здоровье на этом проклятом доме, замоталась... Ну да ладно, чего уж. Подождем еще. Как там, обещают?
- Вроде через год, не раньше.
- Что ж, подождем. А на Петра не обращай внимания. Ты же знаешь, какой он. И не думай ни о чем, не расстраивайся. Переживем.
Саша видел, как трудно дались ей эти слова, но Августа сказала их и, внимательно посмотрев на брата, поцеловала.
- В гости не забудь забежать.
- Обязательно зайду.
- Ну, пойду за своим. Как бы опять чего не начудил. С него это станется.
Она быстро вышла, а Саша прилег на кровать и почувствовал себя уставшим и в то же время успокоенным.
2
Впервые Саша задержал свой долгий, пристальный взгляд на портрете отца перед самым отъездом в Москву, вскоре после того, как он вернулся из туристического похода.
Именно с этого дня, все чаще вспоминая отца, Саша укреплял себя в единственно твердом желании побывать еще раз у подножья горы Таганай, в заброшенном поселке, с тем, чтобы все-таки найти могилу отца.
В десять лет Саша знал о своем отце только то, что написал в своей первой коротенькой биографии:
"Отец - Василий Николаевич Заболотнев - работал в строительной конторе, воевал, умер в 1946 году".
А чуть позже он узнал еще и то, что могила находится у подножья самой высокой вершины Уральского хребта Таганай, в глухом таежном поселке.
Уже потом, повзрослев, он узнал от матери, как умер отец и как она его хоронила, но никогда не возникала мысль поехать туда и самому побывать на могиле.
Почему? Да, наверно, скорей всего потому, что ни разу в рассказах матери, скупых и как будто в чем-то притаенных, - или только так казалось ему, - не проскальзывало настойчиво-грустного вопроса: "Побывать бы там. А когда?" И от братьев и сестер не слышал Саша, чтоб кто-нибудь из них туда собирался. До причин не доискивался: не тот был возраст.
Даже в те дни, когда он твердо знал, что после окончания школы их класс, который станет уже бывшим десятым "б" по школьной традиции отправится в поход по родному краю и путь их пройдет как раз через вершину Таганай, Саша не испытывал того щемящего волнения, которое будет его беспокоить чуть позже при каждом воспоминании об отце.
Когда начался поход, то на Сашу, как на старшего помощника классного руководителя Сергея Михайловича, навалилось столько дел и забот, что думать о чем-то другом он просто не мог.
А тут еще ночные костры, веселые песни, бесконечные шутки и смех и вся неброская красота уральской земли, которая впервые широко и свободно открылась перед ним! Она была повсюду, на каждом шагу: и на едва приметных, в густых росах, лесных дорогах, и в чистых, полных звуках птиц, и в тонком журчании прозрачной родниковой воды по гладким и скользким камням, и в терпком, настоянном на хвое и прелой земле счастливом воздухе, и в плеске высокой озерной воды...
Часто бывало так, что вдруг на покатом холме, с которого далеко просматривалась ширь полей, усыпанных цветами, окольцованных стеною молодых сосен, Сергей Михайлович останавливался и тихо, протяжно, почти нараспев, повторял:
- Ах ты боже мой... Ах ты боже мой...
Саша останавливался рядом, смотрел из-под руки и с радостным изумлением видел, как легкий, освежающий ветерок проскальзывал по высоким травам и цветам и они приходили в едва заметное движение, как бы облегченно вздыхали; как в глубине синего, чуть выцветшего неба колебались вроде пушинок одуванчиков прозрачные облака, некоторые из них истаивали у него на глазах и неожиданно возникали в другом месте; как в свободном пространстве сосен тонким, режущим блеском сверкала река, но стоило чуть повернуться или сдвинуться в сторону, как этот блеск исчезал.
А сколько новых, никогда не виданных ранее живых существ удалось увидеть! И уже не казался этот окружающий мир таким пространственным и одиноким. Он был наполнен жизнью на каждом шагу, самой разнообразной и подчас удивительной до невозможности. Стоило только прилечь в траву, прислушаться, приглядеться, И все оживало, двигалось, пело!
Саша приметил, что стал он ходить осторожнее, мягче, что каждый звук стал улавливать отчетливее и что каждое, далее вскользь брошенное, слово Сергея Михайловича начинало его волновать.
В один из таких дней он услышал знакомое слово - Таганай. Услышал, и тут же вспомнил о могиле отца, и почувствовал, как защемило сердце, будто кто-то сжал его и, отпуская время от времени, напоминал о своем невидимом существовании.
Саше хотелось побыть одному, а дел всегда оказывалось много: нужно и палатки натянуть, и разжечь костер, и послать в деревню дежурных за хлебом, и в любую минуту он мог понадобиться классному руководителю. Саша выглядел растерянным, не сразу откликался, и Сергей Михайлович однажды спросил с тревогой, не заболел ли он. А когда они подошли к Таганаю, Саша не выдержал и рассказал Сергею Михайловичу о могиле отца. Они помолчали, а потом учитель, развернув карту, присел рядом с Сашей.
- Ну-ка, покажи, где это место.
- Речка должна протекать, - стал припоминать Саша, но он так волновался, что не мог найти на карте маленькую извилистую черточку.
- Может, эта? - сказал Сергей Михайлович и прочитал: - Большой Киалим.
- Да, да, - обрадовался Саша, - Большой Киалим! На этой речке и стоял тот поселок.
- А мы находимся здесь, - Сергей Михайлович поставил точку напротив слова "Таганай" и соединил ее с черточкой, которая означала речку Большой Киалим. - Примерно километров двадцать будет. Ну что ж, изменим немного маршрут.
- Спасибо, Сергей Михайлович.
- Ничего, ничего, - сказал старый учитель, обнимая Сашу, - завтра будем там. - И, помолчав, спросил: - А из братьев твоих там никто не был?
- Я не спрашивал, - покраснел Саша. - Но, наверно, никто. Иначе бы рассказали.
- И ни разу не собирались?
- Нет, не слышал... Вроде не заговаривал никто, хотя об отце часто все вспоминают. Видать, некогда было, вот и не собрались... Я и сам не собирался... Вот только сейчас...
И вдруг ему стало стыдно. Как же так произошло, что вот он только сейчас, на пороге самостоятельной жизни, впервые всерьез подумал об отце, а подумав, не смог сказать ничего конкретного, вразумительного? Отчего же не думал раньше? Отчего не стремился узнать? И конечно же Сергей Михайлович вежливо промолчал, но ведь сделал он это ради того, чтоб Саша сам осознал, как душа его была молчалива, глуха. И Саша еще ниже опустил голову.
- Да, понимаю, - вздохнул Сергей Михайлович. - Никогда не успеваешь сделать все. Ждешь чего-то, а время проходит, и уже многое остается в прошлом... И понимать это начинаешь не сразу... Это правильно, Саша, ты надумал. Вот и в газетах читаешь, и по радио слушаешь... Сколько еще по России неизвестных могил... И братских, и одиноких... И надо знать, надо увидеть, понять, для чего вся эта красота дается человеку... понять, стоя у могилы... Не зря же в народе есть такой обычай, скорее всего даже праздник - родительский день. В этот день все люди приходят на кладбище. Не просто к мертвым... Нет, их не бывает. Есть люди, живущие на земле, и есть люди, отдавшие свои жизни за этих живущих... Иначе бы и земли этой не было, и красоты... Ничего бы не было... Все это ясно, а вот это ясное для каждого человека являет собой предмет весьма загадочный. Все дело только в том, что к одним это приходит рано, к другим слишком поздно...
Сергей Михайлович обнял Сашу за плечи, улыбнулся.
- Ну вот, наговорил я тут, ты и загрустил... Ничего, Саша, ничего. Завтра же и побываем на могиле твоего отца. А сейчас иди и скажи всем, что выступаем...
Уже поздно вечером они вышли из леса на бугор и впереди увидели темные остовы домов и сараев, и только в одном из крайних домов блеснули освещенные окна. Никто не предполагал, что поселок, открывшийся им, давно уже заброшен, каждый, наверно, подумал о том, что просто уже время позднее, все легли спать и только там, где светились окна, еще только собирались это сделать. И все заспешили на этот свет, как ночные мотыльки.
На крыльце дома их уже поджидал бородатый, широкий в плечах мужчина, белея в темноте рубашкой.
- Здесь Большой Киалим? - спросил у него Сергей Михайлович.
- Он самый. Никак заблудились?
- Да нет, сюда шли.
- Ну, - присвистнул бородатый. - Все туристы эти места избегают, страшатся.
- Почему?
- Да завтра утречком сами увидите. - Он широко раскинул руки, весело добавил: - Раз пришли, будьте гостями. Да не пугайтесь. Не лесной я разбойник.
- А кто вы? - тут же полюбопытствовал кто-то из ребят.
- Я-то? Ну, можно, например, сказать так - инспектор линии электропередачи. Поди, мимо проходили?
- Ага, - облегченно вздохнули ребята и с шумом, теснясь на крыльце, повалили в дом.
В доме оказалось две большие комнаты, и все - мальчики и девочки - легко устроились на ночлег. Только Саша и Сергей Михайлович задержались на кухне, куда перенес свою постель так приветливо их встретивший веселый и молодой инспектор Борис Галочкин. Узнав о цели их прихода, он убежденно проговорил:
- Видать не видал, но поищем - найдем. Утречком и выйдем, не возражаете?
Поднялись еще до рассвета. Тускло высматривались звезды, густо лежал туман, сквозь его вязкую мякоть прорывался родниковый звон бегущей по камням воды. Все вокруг - и заброшенные, с черными впадинами окон дома, и длинные, с провалившимися крышами и решетчатыми провалами чердаков сараи, и невидимая в тумане река - казалось зыбким, нереальным.
- Разве здесь никто не живет? - растерянно спросил Сергей Михайлович. - Совсем никто, кроме вас?
- Да, как видите. Уныло и мрачно, - покачал головой Борис. - Люди ушли отсюда лет пятнадцать назад. Оно и понятно - работу закончили. Оставаться никто не захотел. Зачем? Участок леспромхоза в другое место перебрался... Одно время тут жили семьи две-три. Для местного ширпотреба делали метлы, черенки, грабли. Но и они прошлой зимой подались в город. Так и пустует поселок... В любой дом заходи и живи в свое удовольствие. А я выбрал этот... Вы только поглядите, какие наличники, какие перила! Да, видно сразу, мастер тут работал...
- Мой отец тоже мастером был, настоящим, - сказал Саша, вдруг подумав о том, что, возможно, именно этот дом строил его отец.