Федор совсем рассердился: проверять решил его, лучшего машиниста шахты, проверять! Тоже грамотей нашелся. Если бы знал кто, как трудно давались ему знания там, в Свердловске, по ночам не спал, заучивая сложные названия механизмов. А тут какой-то мальчишка, молокосос, проверять его вздумал. Едва не спросил, кто надоумил. Леонтий? Начальник участка? Не верил, что подсел к нему Сергей Наливайко из крепкого желания подучиться у него, Федора Пазникова. Потому только он и упросил Павла Ксенофонтовича послать его помощником. Не понял Федор его доброго намерения, оттолкнул от себя.
"Ничего, - решил Сергей, - мы народ терпеливый, не гордый".
...От механического цеха до откаточного штрека самый длинный путь, а управились за пять часов. Но вот до лавы осталось каких-нибудь километра полтора, а засиделись основательно. Да оно и понятно; нет электровоза, нет подъемной установки, да и простора никакого. Вся надежда на силу рук своих, на смекалку, на выдержку.
Комбайн, как секцию, не толкнешь, осторожность нужна. Федор то и дело кричит:
- Куда пихаешь?! Куда?!
Такелажников зло разбирает: взять да прицепить канат, потянуть лебедкой, - но все тот же Пазников останавливает:
- С ума сошли! Угробить хотите?!
- Ишь ты, прилипчивый какой! - все чаще наскакивал на Федора задиристый такелажник.
Товарища поддержал другой, но не ярился, как первый, а гундосливо бубнил:
- Тоже мне, начальничек нашелся! Видали мы таких!
Наконец Сергей, оказавшийся самым спокойным и сдержанным, говорит:
- Присесть надо, подумать.
- Верно, подумать надо, - соглашается Федор.
- Время-то не ждет! - нервничает задиристый такелажник. - Работать надо, не думать. Не на собрании!
Федор вскакивает, со злостью бросает:
- Уймись ты, горлопан!
- Ну-ну, потише! - петушится такелажник.
Но настоящая трудность наступила там, где ее никто не ожидал, - на самом устье лавы. В этом узком месте так сдавило стойки, что они расщепились, торчали острыми углами, и проход наполовину завалило породой. Ни развернуться, ни подтолкнуть.
- Лебедкой придется, - решил Сергей.
- А может, еще попробуем? - не сдавался Федор.
- Одна попробовала, да родила, - проворчал нервный такелажник и крикнул товарищу: - Гришка, вниз беги! Кличь машиниста!
- А если ручной лебедкой? - предложил Федор.
- Эка, спятил совсем! Такую махину да ручной лебедкой?
- Не выйдет, Федор, - вздохнул Сергей. - Мы как-нибудь осторожно, с приглядом. - И кивнул остановившемуся такелажнику: - Ладно уж, беги, Григорий.
Опять не понравилось Федору, что распоряжается Сергей Наливайко. Он, Федор, здесь хозяин, с него, если что случится, будут спрашивать, его виноватить. Прикрикнуть бы на Сергея, да некогда - думать надо, как дальше будет.
Прицепили канат, посветили вниз, Юрию Бородкину. Пока он в бригаде был единственным машинистом шахтных машин. И на конвейере он, и на лебедке, на компрессорном насосе. Ни разу еще не подводил и сегодня, в воскресенье, вовремя пришел.
Юрий включил лебедку. Канат натянулся. Комбайн, будто от боли, вздрогнул. Вздрогнул и Федор, придержал дыхание.
- Еще немного! Еще! - И не обращал внимания на то, что отдергивал его от комбайна Сергей, предупреждая:
- Осторожнее, Федя. До беды недалеко!
- Еще немного! Еще!
В темное устье лавы, как в омут, подался комбайн. Наполовину вошел, но тут покачнулся, заскользил беспомощно прямо в выработку, круша стойки. Застучали по железной крыше куски породы. Рванулся за комбайном Федор, и, наверно, привалило бы его, не очутись в это мгновение рядом с ним Сергей. Дернул он Федора на себя,закричал:
- Крепить! Быстрее крепить! Завалит!
Метнулся Федор за топором, за ним Сергей, тут и нервный такелажник кинулся вслед. Вовремя подоспел и Леонтий, тоже стал помогать. Быстро заделали завал, потом осторожно вывели комбайн из опасной выработки на забойную дорожку.
- Теперь легче будет, - успокоил Сергей.
- Смотреть надо было, - запоздало предупредил Леонтий.
- Хорошо, - согласились остальные и, передохнув немного, махнули вниз, Бородкину: - Давай, Юра! Но канат мертво лежал на забойной дорожке.
- Уснул он, что ли?! - закричал Федор, подтолкнул Леонтия: - Разбуди его!
Леонтий помчался вниз, но по дороге его перехватил дежурный электрослесарь, сердито буркнул:
- Домой убёг, паршивец!
- Как домой?
- Смена-то кончилась.
- Ну и что? - непонимающе спросил бригадир и побежал было за Бородкиным, но остановился: время не ждет, и сам встал за лебедку.
Еще два часа пролетело как одна минута, и вот - комбайн внизу, в просторной нише.
- Все, - сказал Леонтий, и такелажники тотчас испарились, даже прощальное "до завтра" забыли сказать.
Федор пристально смотрел на комбайн. И вдруг засмеялся.
- Ты чего? - спросил Сергей.
- Вот, стоит. Помучались же мы с ним.
- Да, помучались.
Обратной дорогой Федор все говорил только о комбайне, рассказывал Леонтию, как они ругались с такелажниками, как двигались, упорно и настойчиво, к своей цели.
И о Юрии сказал. Сказал, что за ним глаз да глаз нужен: в бильярдной на деньги играет, бывает частенько выпивши, с плохой компанией дружбу водит.
- Откуда узнал? - удивился Леонтий.
- А мне такелажники все секреты о парне выложили. Он ведь у них поначалу работал.
- Что ж, надо будет заняться.
А на поверхности, в свете яркого солнца и снега, Федор неожиданно примолк. При Сергее не стал его Леонтий спрашивать об Ирине, но в бане, моясь под душем, все же спросил:
- Ты подождешь меня?
- Зачем?
- Зашли бы к тебе...
Федор высунул голову из-под струи воды, открыл глаза.
- Ты серьезно?
- Конечно.
- Вот что, Леонтий, катись-ка ты подальше. - И опять сунул голову под душ.
- Да ты подожди, - обиделся Леонтий. - Я же помочь хочу. Поговорю с ней. Должна ведь она понять.
Федор густо намыливал лицо и делал вид, что не слышит слов бригадира, да и не хочет их слышать. Как-нибудь сам разберется. Обойдется без советчиков. Жалел теперь, что не выдержал, рассказал вчера о своей семейной беде. Теперь привяжется - не отстанет. А зачем ему это? Зачем ему чьи-то советы? Все равно он больше не поступит так, как сказал Леонтий. А сказал он, как отрезал: держи себя достойно, капризам не поддавайся. Примешься уговаривать - пиши пропало: станет жена и дальше помыкать, будет себя правой чувствовать. Федор попытался, а что вышло? Совсем замолчала...
В тот день, когда он признался Ирине, что вернулся в бригаду Ушакова, она, не дав ему до конца высказаться, неожиданно раскричалась, и ему ничего не оставалось, как схватить пальто и шапку и выскочить за дверь. Домой пришел поздно и, хотя, как ему казалось, был пьян, пьяным себя не чувствовал. Позвонил. К двери никто не подошел. Снова позвонил. Опять молчание. "Неужели к своим уехала?" - испугался он и сам открыл дверь, и с порога к вешалке. "Дома", - вздохнул обрадованно и ткнулся лицом в теплый пушистый воротник пальто. Захотелось тотчас же увидеть Ирину, приласкать.
Не раздеваясь прошел в комнату. Включил свет.
Ирина лежала в постели, отвернувшись к стене. Федор на цыпочках, балансируя руками, будто шагал по тонкой жердочке, достиг кровати, прикоснулся к горячему плечу жены. Ирина скинула его руку, натянула на плечо одеяло.
- Ирина, - прошептал он, - Ирина, ну чего ты?
Она, будто кто ужалил ее, скинула резким движением одеяло и, скривив губы, презрительно оттолкнула его от себя.
- Нажрался! - грубо, совсем по-мужски, вскричала она. - А теперь лезешь?! Свои слова забыл?! Тряпка ты! Рохля!
- Замолчи! - И замахнулся невольно.
- Ну, ударь! Ударь! Чего же ты?!
Она подалась к нему. Ночная рубашка распахнулась. Он до боли зажмурил глаза и уронил голову в раскрытые ладони.
- Поплачь - пожалею! - надрывалась Ирина.
- Перестань! - Федор схватил ее руки, крепко сжал и, подняв глаза, натолкнулся на презрительно-холодный взгляд жены.
Пошатываясь, вышел из комнаты. На кухне достал из холодильника распечатанную бутылку водки и стал пить прямо из горлышка, жадно, как в зной.
Утром проснулся на полу рядом с кроватью Ирины. Стал припоминать, что делал потом, как достал из холодильника бутылку. И, кроме того, что пил из горлышка, ничего не мог вспомнить. Он лежал на коврике, прикрытый старым одеялом. В головах было свернуто поношенное зимнее пальто. Конечно, он мог разобрать такую постель и сам, но хотелось думать, что сделала это Ирина. Было приятно, что Ирина позаботилась о нем. Значит, простила?
На кровати жены не было. Федор прошел на кухню, но как только увидел ее, молчаливую и хмурую, надежда на скорое примирение растаяла. Понял: оправдываться бесполезно, все равно не поймет. Молча позавтракал и ушел на шахту, и тягостное состояние не оставляло его всю смену. С работы спешил, а переступил порог дома - тот же непрощающий взгляд, то же молчание.
Так прошло долгих пять дней. Вчера он не выдержал, рассказал Леонтию. Думал: станет легче. Но легче не стало. Напротив, пожалел, что признался. Леонтий собрался тут же сходить с ним к Ирине. Едва уговорил его Федор. И вот сегодня снова завел тот же разговор.
Нет, приглашать к себе он его не станет. Со своей бедой как-нибудь сам справится. Не нужна ему чужая помощь. Да и должна же наконец Ирина понять, что иначе он поступить не мог. Ведь он был когда-то знаменитым машинистом, был на шахте человеком уважаемым. И он снова им станет. И уж если говорить напрямик, ни при чем тут и Леонтий Ушаков. Его любовь к комбайну оказалась сильнее, это она, только она, вернула его в добычную бригаду.
И вот он спешит домой, надеясь, что уж сегодня Ирина снова будет прежней - ласковой, доброй. Не стал звонить, тихонько открыл дверь - и сразу же взгляд на вешалку. И вздрогнул: нет пальто. Кинулся на кухню, в комнату - никого! "К своим уехала, в город". Вспомнил: еще неделю назад собирались вместе поехать в гости к ее родителям. Значит, одна уехала, впервые одна, не стала ждать. Неужели не вернется? Там, в городе, заночует?
И вдруг звонок. Почему звонок? Забыла ключ? Поспешила сама напомнить о своем возвращении? Распахнул дверь - на пороге Леонтий. И вспыхнувшая радость померкла, помрачнел, ссутулился.
- Извини, не выдержал. Не поздно?
- Все равно. Нет ее дома. Уехала.
- К родителям?
- Наверно. Чего стоишь - проходи.
- Вернется, Федор. Должна вернуться. Не унывай...
- Не надо. Не люблю... И оставь меня, Леонтий, оставь...
Не стал уговаривать Федора Леонтий, понял: разные слова действительно лишние. Было обидно, что не может помочь Федору, оставалось одно - ждать и надеяться.
ДЕСЯТАЯ ГЛАВА
В худенькой маленькой женщине, открывшей ему дверь, Леонтий сразу признал мать Юрия Бородкина. И все же спросил:
- Вы Серафима Андреевна?
- Да, - испуганно ответила женщина. На какой-то миг она застыла на месте, но тут же, спохватившись, торопливо сказала: - Проходите. Я сейчас. У меня тут не прибрано. Вы уж извините, не ожидала...
Она, суетясь, стала задвигать какие-то вещи под кровать, накинула на неприбранный стол газету, сняла фартук, даже успела взглянуть в зеркало, поправить сбившуюся прическу.
Была она еще молода, но, видно, трудная вдовья жизнь сделала свое: и морщины на лице, и в глазах растерянность, и взгляд пронзительно-жалостный. Присела на краешек стула молча, вся в терпеливом ожидании.
- Мне бы Юрия увидеть.
- А его нет. Он на стадионе, в бильярдной. - И осторожно спросила: - Вы из милиции?
- Нет, я с шахты, бригадир. Ушаков Леонтий Михайлович.
- Извините, я уж худое подумала.
Напряженность, которая чувствовалась в каждом ее движении, в каждом слове, постепенно спала, и Серафима Андреевна заговорила, не отрывая от Леонтия заполнившихся слезами глаз:
- Спасите его, умоляю. Он на этих проклятых шариках начисто помешался. Никакого удержу нет. Ночь-полночь, а он все там пропадает... Выпивать стал. Вот и на работу как-то выпивши пришел. Могли и рассчитать. Спасибо Алексею Ивановичу, вам спасибо, поверили... Ему бы работать, а он, баламут, за прежнее берется... Видать, опять что-нибудь натворил?
- Успокойтесь, Серафима Андреевна, ничего серьезного. Хотелось поближе познакомиться, и с вами тоже.
- Так я сбегаю. Тут недалеко...
- Не надо. Я сам схожу.
- Вы с ним, Леонтий Михайлович, потверже будьте. Он парень, правда, шумливый, вспыльчивый, в отца пошел, но покладистый... Был бы отец настоящий, приглядел бы... Но ушел от меня, покрасивше отыскал. Ну да ладно, раз так поступил, чего уж тут, но дитя-то общее?.. А он и носа не кажет... А каково одной-то... Мучение только. - И, глядя воспаленными глазами на Леонтия, продолжила: - Юрий-то мой и ласки настоящей не видывал... Все брань да ругань... Сызмальства присмотрелся к таким страстям, замкнулся. Он ведь у меня слабеньким рос. Родила недоношенного, в тепле его выходила. К теплу и привык. Чуть продует - и слег. А муж пьянствовал, буянил. Каково было Юре слышать и видеть! Не спрячешься, не закроешься - вот она, комнатка, вся тут. Спросите вы: "Почему мужа не выгнала?" Да все та же наша женская слабость да жалость. Трезвый он был тихий, а как выпьет, зверем становится. Выгоняла его, приходил, каялся. Прощала... А потом сам ушел. И обидно стало, что сам ушел. Ну, и злобу свою неразумную на сыне срывала... А потом плакала, на коленях перед ним стояла...
Она бы, наверно, еще жаловалась, но, увидев, как приподнялся со стула Леонтий, замолкла. А Леонтий не решался взглянуть ей в глаза, как будто чувствовал себя виноватым. Он так и вышел, не посмотрев ей в лицо, и, выйдя на улицу, жадно хватанул воздух - свежий, к вечеру слегка подмороженный.
К стадиону Леонтий пошел напрямик по тропке, прямо через поле, и тропка привела его к высокому забору. Леонтий смущенно крякнул: "Придется перелезать". Ему вдруг припомнился случай из далекого детства. В поселок заехала футбольная команда из Москвы. Народ повалил на стадион валом, пришлось утроить наряд сторожей и милиционеров. Но вездесущие ребятишки все же проскальзывали. Решился и он, Лешка Ушаков. Пролез в дырку под забором и по-пластунски, прижимаясь к земле, пополз к дальним кустам акации, которые росли рядом с трибунами. И не слышал, как сзади ему кричали мальчишки: "Лешка, назад!" Он замер, наткнувшись на запыленный, пахнущий ваксой сапог милиционера. Крепкая рука схватила его за ворот рубашки, и, как лягушонок, Лешка повис в воздухе...
Леонтий усмехнулся: "Что ж, попытаюсь еще раз!" Оглянувшись, он быстро перемахнул через забор. Конечно, никаких сторожей не было. И никто его не думал останавливать, и ощущение было такое, что на стадионе никого нет. Но, подойдя к большому строению, которое он принял за бильярдную, Леонтий увидел на крыльце ребят в спортивной форме. Разумеется, это не бильярдная. Рядом было другое строение. К нему и направился Леонтий. Еще издали он увидел мальчика лет десяти, который сжимал под мышкой шахматную доску. "Опять не то", - решил Леонтий и впервые пожалел, что так давно он не был на стадионе.
- Эй, хлопец, - окликнул он мальчика, - где тут бильярдная?
- А вон там. - Мальчик указал на маленький дом, одиноко стоявший в дальнем углу стадиона.
"А может, я зря иду, - вдруг подумал Леонтий. - Ведь бильярд тоже игра. Сам немножко увлекался. Ничего тут зазорного нет".
Леонтий толкнул дверь, - пахнуло табачным дымом. Из узкого темного коридорчика он вошел в сравнительно большую комнату. Посреди стоял на толстых ножках массивный обшарпанный бильярд. Играли двое. В руках они держали длинные, как шпаги, кии. Чуть поодаль окольцевали стол болельщики - парни лет двадцати. Все они курили, весело и шумно обсуждали каждый удар, подзадоривали игроков.
Леонтий протиснулся к столу. В одном из играющих он признал Юрия Бородкина и стал внимательно следить за ним. Невольно с доброй завистью отметил: "Здорово играет". Удары Юрия были точны, хладнокровны. Напарник, прыщеватый, с сиплым голосом, нервничал, прежде чем ударить, обегал вокруг стола раза три, долго и тщательно прицеливался. Бил он рывком, лихорадочно отдергивая руку. После неудачного удара матерился и, не останавливаясь, как заведенный, мотал головой.
Проиграв, он кинул кий на стол и выскочил в коридорчик. "Эка нервный", - усмехнулся Леонтий.
- Следующий! - крикнул Юрий.
- Можно? - Леонтий выступил вперед.
Юрий, не ожидавший увидеть здесь своего бригадира, густо покраснел, хрипловато проговорил:
- Пожалуйста.
Уже первый удар Леонтия вызвал у болельщиков иронический шепоток, а когда стало ясно, что Леонтий, как выразился вернувшийся из коридорчика прыщеватый, "годен только для жаркого", над ним беззлобно и откровенно посмеивались.
- Все! - сказал прыщеватый и чуть ли не с силой выхватил кий. - Давай, Борода, контровую.
- Я не буду... Потом...
- А-а, сдрейфил?.. Нет уж, давай.
- Я же сказал - потом.
Но прыщеватый подскочил к Юрию и притиснул его в угол. Леонтий положил руку ему на плечо.
- Он со мной пойдет. Играть не будет.
- Катись-ка ты, папаша! - дернулся прыщеватый. - Защитничек нашелся! Играть научись!
Леонтий резким движением рванул на себя прыщеватого.
- Сопляк!
- Что?! Драться?! - завопил прыщеватый и отскочил к ребятам, кольцом окружавшим Леонтия и Юрия.
- Перестань, Гусь. Не связывайся. Рассыплется, а потом отвечай! - сказал высокий, с длинными волосами парень.
- Пойдемте отсюда, не надо, - шепнул Леонтию Юрий. - Я все объясню.
Юрий выглядел растерянно и жалко.
- Ладно, пошли.
Всю дорогу до ворот стадиона они прошли молча. Леонтий думал, что Юрий, как только выйдет из бильярдной, заговорит с ним, но тот, шагая чуть впереди, ни разу не обернулся. К нему после этой внезапной стычки никак не приходили нужные слова, а общие, красивые, которые так и вертелись на языке, говорить не хотелось. Эх, взять да встряхнуть Юрия, но разве это поможет? На его месте Алексей Иванович давно бы договорился с парнем, а он? Нет, не получится из него воспитатель! Это уж точно. Вчера не мог с Федором поговорить, а сейчас вот идет с Юрием и молчит, ждет, когда тот сам начнет жалобиться. А почему Юрий должен жалобиться? Может, наоборот, одного желает, чтоб тот ушел. А ведь шел Леонтий к Юрию с тем, чтобы серьезно, по душам, поговорить. А что выходит? Можно сказать, ничего...
- Вот что, Юра, ты не срами мать, не подводи ее, - только и сказал он, да и сказал не строго, а тихо, будто просил, а не требовал.
Юрий опять промолчал. Сказал бы что-нибудь, все полегче было бы. Нет, молчит, как в рот воды набрал. А может, встряхнуть его, как этого, прыщеватого? И вдруг такая злость взяла Леонтия на этого прыщеватого, что решительно подумал: "Вернусь в бильярдную сейчас же".