И вспоминалась ему его первая любовь, да и, видно, последняя. Любовь к Тане Воробьевой, которая стала не его женой, а женой товарища - Михаила Ушакова, матери Леонтия. И не поэтому ли он любил встречаться с Леонтием? Но ни разу еще не обмолвился о матери его и, наверное, так бы и не рассказал, если бы не эти долгие, трудные вечера.
Несколько дней назад его вызвал к себе директор шахты.
- Задание вам, Сергей Филиппович, срочное. И ответственное. Тут вот находится начальник пятого участка Павел Ксенофонтович. Он вам все объяснит.
Зацепин разложил на столе огромный лист ватмана, пригласил Губина.
- Наслежу я вам тут, - смутился старик, кинув взгляд на испачканные в глине сапоги: прямо из цеха пришел в кабинет директора.
- Ничего, дело важное. - И Кучеров, взяв под руку старика, подвел его к столу.
- Вот какое задание, - спокойно заговорил Зацепин, наклоняясь над листом ватмана. - Это схема бара. Все части его будут изготавливать на заводе, а вот эту часть, которая называется по-простому "лыжей", мы попросили бы сделать вас. Конечно, могли бы и чертеж ее отправить на завод, но тут есть кое-какие соображения... Вы понимаете, Сергей Филиппович?
- Чего уж не понять. Приходилось и "лыжу" делать, - спокойно ответил Губин.
- Это хорошо, - улыбнулся Зацепин. - Мы верим, что вы заказ этот выполните. Но срок очень сжатый. Всего пять дней.
- Маловато. Но попробовать можно.
Чаще всех остальных - и Федора Пазникова, и даже самого Зацепина - бывал у Губина в закутке Леонтий Ушаков. Утром он забегал ненадолго, зато вечерами засиживался допоздна. Домой возвращались вместе.
Поначалу Губин ворчал:
- Шагал бы ты, сынок, домой. Жена заждалась, ругаться будет.
- Ничего, Филиппыч, она у меня умница. Все понимает.
- Это хорошо, когда понимает, - вздыхал Губин и все же напоминал: - Иди. Тебе, молодому, выспаться надо. Тут делов не так много, сам управлюсь.
- Не сомневаюсь, Филиппыч, - смеялся Леонтий и грубовато-ласково обнимал за плечи старика. - Поучиться хочу. - И откровенно, как никому другому, признавался: - Понимаешь, Филиппыч, трудно мне, во многом я еще не разбираюсь. Вон ее сколько, техники, так и прет, а я кто? Окончил курсы при учебном пункте - и все. Разве тут вникнешь во все механизмы? А ведь должен, раз я бригадир. Порой до глубокой ночи сижу за учебником и ни черта не пойму, прямо злость берет. А каждый раз в учебный пункт бегать стыдно. Вижу - учиться надо, в техникум идти надо, а вот не решусь. Да и как? Страшновато.
- А ты не бойся. - Губин присаживался рядом, наставительно говорил: - Отец твой трудностей не боялся. За любое дело брался с охотой. Вот и ты родовы́ своей не срами.
- Так ведь тогда, Филиппыч, техники этой не было.
- Верно говоришь - не было. И плохо, что не было. А раз пришла, вровень должны стать с любым инженером.
Улыбнулся Леонтий. Выплыл в памяти эпизод, который на его глазах произошел. Явился как-то в цех главный механик из треста, с проверкой какой-то, и давай наставления читать молодым слесарям; те растерялись, не знают, как быть. Тут и окажись поблизости Губин. Один вопрос задал главному механику, другой, и выяснилось вдруг - ругает-то высокий гость ребят зазря. "Зачем же так, уважаемый, огульно охаивать? Да вам поучиться у них надо, а вы их ругаете". Главный механик к директору шахты жаловаться побежал. Кучеров защитил. Да и никакой защиты не нужно было старику, его защита - справедливость.
- Совет мой - учись, - продолжал наставлять Губин. - Еще молодой, осилишь любую технику. Вот мне уже не угнаться.
- Ну что ты, Филиппыч! - удивлялся Леонтий. - Ты наш самородок. У тебя только и поучиться.
- Вот и учись, пока я живой, - просто отвечал Губин.
- А сам гонишь. Как же так, Филиппыч?
- Я не гоню. Я за тебя да за жену твою волнуюсь. Ну, а раз она у тебя с понятием, то, что ж, сиди. Мне-то оно приятнее.
Похож был на отца своего Леонтий. И резким поворотом головы, и порывистой походкой. И не раз Губин вздрагивал: казалось, идет рядом с ним друг его Михаил. И голос его слышит, и сильную руку ощущает на своем плече. Еще шаг, другой - и выбежит из-за угла дома Таня Воробьева, радостно вскрикнет: "Наконец-то! А я уже все глазоньки проглядела! Живые-здоровые! Вот и слава богу!" - и подхватит обоих под руки, засмеется.
Все-все как будто наяву, даже сердце схватило - не отпускает.
- Погоди, сынок, не гони шибко.
- Что с тобой, Филиппыч?
И тут-то Губин и рассказал Леонтию о дружбе своей с его отцом, о матери его, о том, как любили они ее и как плакал он по-мальчишески беспомощно, когда узнал, что Михаила выбрала в женихи Таня Воробьева, и как с горя да с отчаяния он в тот же год женился на деревенской девушке, которая до сих пор его не понимает...
- Вот так, сынок, вот такие дела... И я не жалею, что все так обернулось... Жили мы по-своему трудно, счастливо жили. И друзьями навек остались с твоим отцом. И с Таней отношения были добрые. Ревность свою не выказывал, в себе таил. А мать твою, сынок, до сего дня люблю...
- Мне мама об этом не рассказывала, - признался Леонтий.
- Зачем? Это было только моим горем и счастьем моим. Да, счастьем. А разве не так?.. Жизнь свою каждый из нас прожил не стыдно. Своей шахтерской родовы́ никто не изменил... И я рад, что ты не изменяешь.
- Мне мама тоже не раз говорила: "Не осрами родовы́"... Ей и отец это завещал.
- Да, Леонтий, мать твоя была настоящим шахтером. В годы войны одна из первых спустилась в шахту, женской бригадой стала руководить. Разве женское дело - уголь в забое добывать? А надо было. Надо!.. А тут похоронка на отца твоего. Сломило ее это горе, но работу не оставила - надо было жить. Да вот не дожила, раньше срока ушла от нас, живых. Вот оно, какое дело...
Новыми глазами взглянул Леонтий в этот поздний вечер на старого шахтера. Он знал о крепкой дружбе Губина с отцом, но только сейчас, в эту минуту, вся жизнь Сергея Филипповича открылась ему как бы заново, и Леонтий еще острее почувствовал, какой светлой и прекрасной была судьба его родителей. И он был благодарен Губину, что тот помог ему глубже почувствовать дух того трудного и сурового времени, в котором работали, любили, радовались люди старшего поколения.
С каждым проведенным с Сергеем Филипповичем вечером Леонтий испытывал все большую любовь и сыновью привязанность к этому человеку. Видел - нелегко приходится старому шахтеру. Необходимо многое переделывать, и только ему, Леонтию Ушакову, признавался:
- Уставать стал, вот ведь напасть какая. - И с нескрываемой грустью шутил: - А ты заладил - "самородок"! Таких самородков в наше время гнать надо.
Но Леонтий знал наверняка - Губин выполнит задание в срок, и уже не задавал ему снисходительно-вежливого вопроса: "Филиппыч, не пора ли отдохнуть?" - а с нетерпением ждал, когда тот скажет сам: "Вот, принимайте мою работу".
Хотелось услышать эти слова как можно скорее, но он ждал, ждал терпеливо, как и начальник участка Зацепин, как Алексей Иванович, да и все ребята. Только на пятый день Леонтий услышал эти слова, и облегченно вздохнул, и сам почувствовал, как он тоже устал за эти дни.
Новый бар, привезенный с завода, лежал на все той же промасленной дощатой площадке. Был он выше и длиннее того, что сломался, и на первый взгляд казался массивнее, неуклюжее. Невольно думалось: подойдет ли к нему изготовленная Сергеем Филипповичем Губиным "лыжа"?
Об этом подумал и директор шахты, и Алексей Иванович, и даже Зацепин с опаской поглядывал на громоздкое сооружение.
- Не подведет? - спросил Кучеров, обращаясь одновременно и к Зацепину, и к Губину.
- Не должен, - уверенно проговорил Зацепин.
- Да вроде старались, - усмехнулся Губин, обтирая ветошью корпус комбайна.
- Значит, все предусмотрели? - не удовлетворился сухим ответом Кучеров.
- Этого не скажу. Время покажет, - уклончиво ответил Зацепин.
- Смотрите, - строго предупредил директор шахты. - Пять дней не шутка. Их наверстать надо.
- Восполним.
- Будем надеяться.
- А вам, Сергей Филиппович, особое спасибо, - Алексей Иванович крепко пожал руку Губину.
Когда вышли из мехцеха, Кучеров неодобрительно проговорил:
- Не рано ли, Алексей?
- Неужто вы суеверны, Семен Данилович? Вот не знал, - насмешливо произнес Жильцов.
- Тут станешь, - серьезно проговорил директор. - Пять дней потерять - поневоле забеспокоишься. Вам из горкома партии звонили?
- Ну как же, звонили.
- Мне тоже. Чуть что - по головке не погладят.
- Это верно, - согласился Алексей Иванович. - Только уверенность все-таки должна быть.
- А вот у меня ее нет.
- Для вас, Семен Данилович, это и хорошо, - улыбнулся Алексей Иванович.
- Что хорошо? - не понял Кучеров.
- Главное, Зацепин уверен. Уверен Ушаков. Я бы на вашем месте Губина приказом отметил.
- Ты это серьезно? - Кучеров даже остановился, с удивлением посмотрел на Жильцова.
- Вполне. Он заслужил.
- Так, сразу, и приказом?
- И денежной премией... Да, я серьезно. Нам таких людей, как Сергей Филиппович, надо ценить. Они нам еще пользу приносят. Сами видите.
- Это я вижу. Но я вижу и другое, Алексей. Время таких самородков уходит. Или ты и здесь не согласен со мной?
- Зачем же так категорично, Семен Данилович? - улыбнулся Жильцов. - Время само покажет, а сейчас живой человек перед нами. Обижать не надо.
- Где же мы обижаем? Доверили сделать "лыжу". И премией не обидим. Но выждать надо. А вдруг бар сломается!
- Не сломается, - уверенно проговорил Алексей Иванович.
...Не ошибся Жильцов: в первую же неделю комбайн выдал на-гора столько угля, что его хватило на то, чтобы погасить накопившийся долг. В следующий понедельник появилась красочная "молния", в которой сообщалось об успехе бригады Леонтия Ушакова, пусть пока небольшом, но все-таки успехе. И для шахтеров пятого участка это было первой радостью. Но, наверное, самым счастливым чувствовал себя Андрей Чесноков. Вечером, после смены, он пришел к Зацепину в раскомандировку, дождался, когда тот останется один, приблизился к столу.
- Я слушаю. - Начальник участка оторвал глаза от бумаг.
Андрей кивнул на доску показателей, где висела "молния":
- Отдайте ее мне до завтра. Очень прошу!
Зацепин внимательно посмотрел на Андрея и, хотя по лицу его было видно, что он удивлен такой неожиданной просьбой, спросил, улыбнувшись:
- А не попадет нам?
- Да я завтра же принесу!
- Что ж, бери, - согласился Зацепин и вновь углубился в бумаги, но боковым зрением следил, как осторожно снимал с доски показателей Андрей Чесноков плакат-"молнию".
Был Андрей ростом мал, пришлось встать на скамью. Снял плакат, свернул в трубочку, обернул в газету, сунул под мышку и, не простившись, осторожно вышел из кабинета. А как вышел в коридор, облегченно вздохнул и быстро подался к выходу. Всю дорогу бежал. Пока до дому добрался, взмок весь. Не закрывая калитки, пронесся по двору, взбежал на крыльцо - и в дверь. Шарахнулась от печи Галина, увидев на пороге запыхавшегося мужа.
- Ты чего?
- Вот, смотри.
Разорвал газету, бросил на пол, а лист ватмана развернул бережно, торжественно проговорил:
- Читай. По слогам читай, вслух!
Прочла Галина и засмеялась, от смеха согнулась, будто силком кто наклонил ее голову, с минуту не могла разогнуться.
- Что с тобой? - недоуменно моргал глазами Андрей. - Я ведь не карикатуру тебе принес.
Галина всплеснула руками:
- Господи, что ты за мужик такой! Неужто ты никогда не поумнеешь? Да ты еще городскую витрину в дом притащи!
- Так ведь натурально, доказательно, - смущенно оправдывался Андрей. - Не ты ли еще вчера собиралась к Леонтию бежать, меня из бригады выуживать захотела? Словам моим законным веры не было. Так вот, гляди. Написано в красках.
- Господи! - опять всплеснула руками Галина. - Тебя и поругать уж нельзя. Да работай ты, работай на здоровье!
- А чего же ты, баба такая-сякая, меня в контру записала? Едва до белой горячки не довела!
- Тебя доведешь, - отмахнулась Галина. - Скорее ты доведешь.
"Нет, все же трудно понять этих женщин, - подумал Андрей. - То кричат, то смеются".
ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ГЛАВА
О том, что Юрий Бородкин не вышел на работу в вечернюю смену, Леонтий Ушаков узнал только утром следующего дня. Он тут же отправился к Алексею Ивановичу, чтобы отказаться от поездки на городское совещание передовиков производства, куда он должен был выехать уже через час.
- Пошлите вместо меня Наливайко. Он - ваша кандидатура. Справится вполне.
- Ты не хитри, Леонтий. Честно скажи: какая причина?
- Юрий Бородкин вчера не вышел на работу.
- Заболел, наверно. У нас вон секретарь комсомольской организации тоже на работу не вышел.
- Нет, Алексей Иванович, я чую что-то недоброе.
- Ну, раз чуешь, тогда другое дело, - улыбнулся Жильцов. - Зови сюда Наливайко. Проконсультировать его надо.
- Это мы сейчас, - охотно отозвался Леонтий и живо подался к двери.
Попытался уговорить его и Зацепин, но Леонтий настоял на своем. Отправив Сергея в партбюро, быстро зашагал к выходу из быткомбината. А через полчаса он уже подходил к знакомому дому, в котором жили Юрий с матерью. Дверь ему открыли тотчас же, как только он позвонил. Серафима Андреевна, заплаканная, с бледным, болезненным лицом, отступила назад, глухо, с надрывом проговорила:
- Вы за Юрием, да? А его нет.
- Где он?
- В милиции. Забрали его.
Подбородок ее дрожал, слезы накатывались на глаза, срывались на вздрагивающие сморщенные щеки.
- В милиции? - переспросил Леонтий. - Давно?
- Вчерась забрали. Ночью. Он спать уже лег. Пришли и забрали.
- За что?
- Мужчину, то ли парня какого избил. А я не верю. Не мог он этого сделать. Не мог!
Леонтий расстегнул пуговицы на рубашке - душно стало. Был не в силах поверить в то, что с Юрием случилась беда.
Серафима Андреевна всхлипнула, но, видно, за ночь много слез пролила, выплакалась. Вытерев глаза рукавом халата, взглянула на растерянного бригадира, покачала головой:
- Не уберегла я сыночка... Видать, рано стала радоваться... Он ведь после того раза, как вы приходили, в эту самую бильярдную не ходил. Дружки его набегали, за дверь вызывали, шушукались. Боялась: уйдет, и все сызнова начнется. Нет, возвращался злой, молчаливый. Я его и расспрашивать стеснялась. Тому уже радовалась, что дома оставался... А вчера вот ушел - и поздно вернулся, и сразу же спать. А ночью, часа уж в два, забрали...
Леонтий чувствовал себя виноватым перед этой женщиной. Словно догадавшись, Серафима Андреевна заговорила:
- Вы уж не убивайтесь шибко. Что поделаешь, раз такой непутевый уродился... Своего-то ума не вложишь.
- Где он сейчас - в городе или здесь, в поселке?
- В город увезли.
- Вы, Серафима Андреевна, успокойтесь, - как можно мягче сказал Леонтий. - Я сейчас съезжу туда, все выясню. Вы подождите, хорошо?
- Спасибочки вам, Леонтий Михайлович. Вы уж там скажите, что не виноватый он... Не мог он избить человека, не мог.
Леонтий и сам в это не верил. С той памятной для него встречи с Бородкиным он каждый раз, увидев Юрия, старался подбодрить его. Да и рядом с Юрием работали надежные люди - Михаил Ерыкалин, братья Устьянцевы, Андрей Чесноков. На их помощь он тоже надеялся. Вот только сам Юрий держался от них поодаль. Леонтий замечал, что Бородкин последнее время не отстает от Потапова, большую часть времени с ним проводит. Что он за человек, этот Потапов? Сам как-то мало с ним сталкивался, а по работе видел: старательный, деловой, все, что ему поручат, выполняет добросовестно. Спросил как-то Ерыкалина:
- Миша, что ты скажешь про Потапова?
- Вредный мужик. Все чего-то злобится, все чем-то недоволен. Будто ему кто дорогу перешел.
- А по душам ты с ним говорил?
- А-а, - махнул рукой Михаил, - с таким поговоришь! Он себя выше всех считает. Парня мутит.
- А ты их раздели.
- Пробовал. Да что толку! Они ведь уже месяца два вместе работают. Попробуй раздели, раз друг к дружке прикипели.
- Ладно, я его в другое звено переводу. Не возражаешь?
- Раз надо - переводи.
"Не успел, - вздохнул Леонтий. - Прособирался. А теперь что будет?"
...В горотделе милиции Леонтия долго, настойчиво расспрашивал долговязый капитан, вздыхал:
- Да, да, понимаю. Но факт есть факт - он избил человека. Сам в этом признался.
- Я не верю.
- Будем выяснять, а пока... - Капитан пожал плечами. - Сами понимаете.
- Я могу его увидеть?
- Можете.
Леонтий думал, что ему придется ехать в другой конец города, куда-нибудь на окраину, но оказалось, что Юрий находится здесь же, рядом. Через минуту-другую он уже входил в узкую полутемную комнатку с квадратным зарешеченным окном чуть ли не под самым потолком. На голых нарах, опустив голову, сидел Юрий. Увидев бригадира, он встал, но тут же сел.
- Десять минут вам хватит? - спросил капитан.
- Да, - машинально ответил Леонтий и медленно направился к нарам, мучительно думая, с чего начать разговор.
- Как же так, Юра? - спросил, присаживаясь рядом.
Юрий молчал.
- Не ожидал я. Хотел с тобой на шахте поговорить, а пришлось сюда приехать... Расскажи, как все получилось. Я не верю, что ты смог избить человека. Мать тоже не верит.
- Вы были у нее? Зачем?
- Ей трудно, Юра. Она...
- Уходите, Леонтий Михайлович, - резко перебил Леонтия Юрий. - Оставьте меня... Я уже все сказал.
- Может, боишься?
- Никого я не боюсь... Уходите!
Юрий отвернулся к стене и сидел так, пока не закрылась дверь за Ушаковым.
"Зачем? Теперь уже все бесполезно", - снова подумал он.
А еще позавчера казалось ему, что вот наконец-то в его жизни наступил долгожданный момент, когда он впервые почувствовал себя сильным и уверенным. Утром он сбегал на шахту, получил зарплату, самую большую за все время работы. Было за что: бригада наверстала упущенное всего за неделю, погасила долг и даже чуть перевыполнила план. Была в этом общем успехе и его доля. И все же он не сразу поверил, что это ему, Юрию Бородкину, выдана такая большая сумма - восемьдесят рублей. И это всего за десять дней! Может, бухгалтер ошибся, может, кассир?
- Это все мне?
- Вам, молодой человек. Расписывайтесь да уступите место другим. Вы же не один у меня!..
Обрадованный и счастливый выскочил Юрий из быткомбината. Светило солнце, теплое, яркое. Зеленела трава. Весело чирикали неугомонные воробьи. Дул свежий ветер со стороны степи, такой бодрящий, густой. Хорошо!..
Торопился Юрий домой, спешил порадовать мать. По пути не удержался, свернул к магазину. Купил разноцветный платок.
- Мама, закрой глаза! - прокричал с порога и положил на стол платок, а на платок деньги. Нарочно разменял на рубли, чтоб вышла большая пачка.
Мать так и ахнула, а потом опустилась на стул и заплакала.
- Чего ты, мама? - растерялся Юрий. - Не рада?