- На-ко дерни стопочку.
Егорович, не зная, что делать, поправил рубаху. Но его уже затащили в каюту второго класса:
- Давай, давай, батя!
- Что-то… это… ребятушки, колебательно, - сказал Егорович. (Если рассуждать по совести, то, конечно, с этого момента и начались все наши беды: и мои, и моих товарищей.)
- Ничего, шпарь!
- Ну, спасибо, ежели, - не устоял старик.
- Куда поехал-то?
- В город, значит, зять Станислав там и дочка. Ваше здоровьице…
- Сержант, а ты чего? Бери пример с гренадеров!
- Нет необходимости, - сказал здоровенный, с начищенными частями обмундирования младший сержант, ехавший в этой же каюте.
- Какой же ты вояка, если водку не пьешь?
- Нет необходимости.
- А вот когда я в двадцать шестом артиллерийском… - Егоровичу хотелось рассказать, как он служил, но его не слушали.
- Чего, сержант, наверно, к сударушке заезжал? Сержант важничал и молчал. Однако спутники не унимались:
- Это уж как в аптеке.
- Ничего девка?
- Студентка, второй курс, - сказал сержант. Его все-таки допекли, у него свело улыбкой полную важную физиономию.
- А как зовут?
- Демьянчук, Игорь Михайлович.
- Да я про сударушку. Ладно, держи. Стриженый мужчина наигрывал на гитаре.
- А вот я, когда в двадцать шестом отдельном… Добро, ладно, хорошо. - Егоровича никто не слушал.
- Закусь-то того, накрылась, - сказал один.
- Схожу в буфет, куплю чего-нибудь. - Стриженый взял тарелку и вышел.
Многие уже спали около своей поклажи. Буфет оказался закрытым. Стриженый побарабанил пальцами в раздаточное окно. Потом подошел к кадушке с рыжиками, понюхал. Дремавшая Настасья не заметила, как он поднял дощечку в кадушке, подчерпнул тарелкой рыжиков, сделал все как было и вернулся в каюту.
Теперь, кроме спавших, тут все слушали Егоровича, который рассказывал, как служил:
- Полковник был у нас по фамилии Фой, борода что помело, на две стороны. А мы уже к тому времю до того дожили, что нас и по утрам не будили. Вот приезжает полковник Фой, мы выстроились. "Здорово, братцы!" А мы все как воды в рот набрали. Он вторично: "Здорово, братцы!" Мы молчим. Он, значит, в третий раз здоровается, а я и кричу: "Господин Фой, отпусти нас на пасху домой!" Вся рота как грохнет. Добро, ладно, хорошо! Гляжу, полковник качнулся в седле-то. Потом кобуру расстегнул, вытаскивает револьвер…
- Ну?
- Ох, дедко, ты и врать!
- Пальнул, наверно, прямо тебе в пуп, да?
- Вытаскивает, значит, револьвер, приставил к уху, к самому этому месту…
- К твоему уху-то?
- К своему. Приставил и выстрелил, как дернется! Будто шти пролил, повалился из седла-то, лошадь под ним так и взвилась.
Пароход плыл ночью ни быстрее, ни тише, только без музыки. Настасья дремала у кадушки. Какой-то франт неутомимо болтал со своей молоденькой спутницей. Девушка стеснялась, потупившись, но слушала с волнением. Франт стряхивал пепел сигареты в кадушку. Николай Иванович невдалеке вполголоса разговаривал с соседом. Лешка сладко спал на корме, на пожарном ящике. В каюте появление новой закуски несколько оживило обстановку.
- Ну давай, дед, помянем твоего Фоя, - сказал стриженый и поднес Егоровичу.
- Добро, ладно, хорошо! Я, значит, приезжаю в Питер, на Финский вокзал. На тунбах афишки висят - так и так, война до победы. Иду, значит, по площади, гляжу… броневик.
- Прошла?
- Вот, ребятушки, что я вам скажу. - Егорович закусил рыжиком и потюкал пальцем по бутылке. - И в ту и в эту войну она нас выручила! Она, кабы не она… Тьфу!
Он выплюнул закуску:
- Это разве рыжики? Вот у меня, ребятушки, рыжики, это… и посолены как раз, и загнетены… Ну-к я сейчас схожу принесу.
- Ладно, дед, сиди.
- Один к одному, что пуговки! Нет на скус лучше моих рыжиков. Зять Станислав… говорю… А это… разве рыжики? Не рыжики это, оне все прокисли. Да я таких в рот не возьму… Товарищ военной!
Но сержант давно спал на своей полке, спали и остальные. Только один стриженый, зажмурившись, тихо наигрывал на гитаре.
Старик совсем охмелел и разговаривал сам с собой, собеседников не было. Он еле встал, надел по ошибке фуражку сержанта и пошел искать Николая Ивановича.
- Это разве рыжики? Эти рыжики тьфу, одно расстройство. Вишь, в брюхе-т стало… неловко. Вот у меня рыжики… Добро, ладно, хорошо.
Он дошел до кадушки, присел и сразу уснул, успел только погладить рукой по клепке.
Пароход все шлепал колесами, плыл в белой тихой ночи.
Теперь я рассуждаю точь-в-точь как мои друзья: если бы да кабы. Если бы Егорович не обменялся с сержантом картузами, может, и не пришла бы мне в голову эта наполеоновская идея: написать сценарий кинокомедии. Впрочем, надо глядеть правде в глаза. Я признаюсь, что мне хотелось хоть немного выправить свой бюджет, о котором с таким любопытством расспрашивал сегодня Николай Иванович…
В печати тогда шли дискуссии о жанре современной кинокомедии. Работники кино, режиссеры писали, читали, спорили на страницах газет, негодовали из-за отсутствия хороших кинокомедий, предлагали свои рецепты и т. д. Мой друг, причастный к кино, писал из Москвы, что я обязательно должен сделать сценарий. И вот я за три дня и три ночи написал этот сценарий. Вернее, записал то, что произошло с Егоровичем, Лешкой и Николаем Ивановичем. А что, собственно, произошло? Ничего не произошло особенного, я повторяю это еще раз.
У пристани была шумная утренняя суматоха. Над выходом трепало ветром длинный плакат с надписью: "Горячий привет участникам слета передовиков с/х-ва!" Кричали матросы, кидая чалки. Гудели легковушки. Пассажирская гуща хлынула с парохода. Вчерашний сержант в картузе Егоровича первым сошел с дебаркадера. Видимо дожидаясь, когда появится старик в его сержантской фуражке, он встал на берегу, у самого трапа, и стал следить за пассажирами.
Егоровича не было. Сержант нервничал, рядом Настасья тоже ждала своих спутников и тоже расстраивалась, охала, однако при виде сержанта заговорила:
- Что, батюшко, каково вас кормят-то? Сержант буркнул что-то в ответ.
- Добро? - обрадовалась Настасья. - Ну и слава богу. Матку-то, батюшко, не забывай, письма-то пиши.
В это время на пароходе Егорович с Николаем Ивановичем бегали по всем палубам, искали Лешку. Лешка спал на корме сном праведника…
Сержант на берегу глядел на часы, нервничал. Комендантский патруль в составе лейтенанта и двух солдат появился на пристани.
- Товарищ сержант! - Лейтенант был очень низенький, на голову ниже своих подчиненных. - А ну идите сюда!
Сержант оглянулся.
- Я вам, вам говорю!
- Слушаюсь!
Сержант подбежал и откозырял:
- Товарищ лейтенант, младший сержант Демьянчук по вашему приказанию…
- Документы! Почему не по форме?
- Товарищ лейтенант, я…
- Что это такое? А ну снимите этот кокошник!
- Товарищ лейтенант, я…
- Что я, что я! - Лейтенант положил документы сержанта в карман. - А ну пошли!
Настасья хотела даже заступиться за сержанта, но патруль уже повел его в комендатуру. А когда военные исчезли, с парохода сошла сонная троица. Двое, пыхтя, волокли кадушку. Лешка при виде Настасьи опять сделал болезненную гримасу:
- Ну, кресная, ты тут чего? Ночлег-то есть?
- Есть, Олеша, есть. У Акимовны и остановлюсь. Она мне все рассортовала, куда идти, что по за чем на дороге будет.
- Это которая летом приезжала?
- Она, батюшко. У вас-то есть где ночевать?
- Есть, есть. Ты давай это… иди.
- А то, думаю, дом у ее свой, места бы для всех хватило.
Николай Иванович хотел что-то сказать, но Лешка уже отправил Настасью:
- Найдешь дорогу-то?
- Найду, Олеша, найду! Настасья ушла.
- Добро, ладно, хорошо, - сказал довольный Егорович. - Мы сейчас, значит, это… зять Станислав… Придем, чаю попьем…
- Егорович, а ты чего… фуражка-то. Ты у нас в новом чине, повысили за ночь, что ли? - спросил Лешка.
- Хм… мать честная! А вить фуражка-то не моя!
- Обокрал кого-то или подменил, - подначивал Лешка старика. - Ведь теперь тебя искать будут.
Егорович с вопросительным испугом поглядел на Николая Ивановича, потом на Лешку.
- Это уж точно, - не унимался Лешка, - всю милицию поднимут на ноги. Чья фуражка-то?
- Хм… убей, не помню. Ох, мать-перемать, а вить адрес-то… зять Станислав… адрес-то в той фуражке остался…
- Бармалей! - уже всерьез рассердился Лешка. - С кем обменялся-то?
- Не говори! Наделал делов. Может, вспомнишь?
- Дом-то помню, семьдесят семь, два топорика. Квартера пятьдесят.
- А улица?
- И улицу помню, на сы букву.
- На сы, на сы! Вот тебе и на сы! - передразнил Лешка. - Это… ну ладно, держи хвост пистолетом. Узнаем в справочном. Фамилия какая у зятя?
- Есть и фамилия.
- Узнаем, - уверенно сказал Лешка. - А пока рыжики сдадим в камеру хранения.
На камере хранения висел большой замок и бумажка: "Ушла здкументацией". На самом же деле приемщица барабанила на дебаркадере языком со своей товаркой. Она не торопилась, хотя заметила клиентов. Наконец пришла, важно открыла свою контору.
- Хозяюшка, можно сдать? - Лешка знал правила городского обхождения.
- Можно.
- Вот, рыжики… - не к месту сунулся Егорович.
- Мокрых вещей не принимаем!
- Девушка, девушка… - Девушке было под пятьдесят. - Это как же теперь?
- Могу принять без квитанции.
- Да шут с ней, с квитанцией, - сказал Лешка.
- Фамилия?
- Воробьев Егор Егорович, - сказал Егорович.
- Воробьев Николай Иванович, - сказал и Николай Иванович.
- А мою не надо? Моя Кузнецов. - Лешка явно кокетничал.
- Хватит одной фамилии. Воробьев?.. Который. Воробьев? Чьи вещи? Инициалы?
- Воробьев! Да у нас, милая, половина деревни Воробьевы. Вот и он Воробьев, и я Воробьев.
- Тридцать копеек.
- Что?
- Тридцать копеек - тариф за двое суток.
Лешка подал деньги. Николай Иванович затащил кадушку.
- Теперь, значит, хозяюшка, у меня тут зять Станислав. Ежели я, к примеру, это…
Лешка дернул Егоровича за полу:
- Пошли.
- Добро, ладно, хорошо.
Егорович, как и Николай Иванович, сразу стал непохож на того, каким был обычно в деревне.
Город шумел под июньским зноем. Друзья шли по людной улице, ища справочное бюро. Кто-то посоветовал им, куда идти. Будка справочного бюро сразу вызвала у них недоверие: уж больно была мала, несолидна. Лешка обратился в окошечко:
- Девушка, нам бы адрес.
- Фамилия, имя, отчество.
- Станислав! - Егорович тоже приник к окошку. - Николаев Станислав Иванович.
- Год, место рождения?
- Станислава-то?
- Да, да. Поживее, товарищи!
- А я и не знаю, - честно признался Егорович. - Вроде бы из-под Астрахани.
- Обождите минут пятнадцать.
Друзья сели на скамью в сквере. Город шумел вокруг, везде спешили прохожие.
- Зять, зять, - ехидно передразнивал Лешка. - Вот тебе и зять! Адрес-то надо было в голове держать, в не в фуражке, голову-то небось не обменял.
- Дак ведь… все она, выпивка, - оправдывался Егорович.
- А вот что, - твердо сказал Николай Иванович. - Кучей надо было держаться. Хоть сейчас-то давайте кучей держаться, не оставлять друг дружку. Ну что, как?
- Никак. - Лешка вернулся от будки ни с чем. - Говорит, что такого в списках не значится.
- Это как так в списке не значится? - возмутился Егорович.
- Ничего не известно про твоего зятя.
- Путаники, - заругался Егорович. - Путаники, они все на свете запутали!
- Может, вспомнишь улицу-то?
- Да вот на языке так и вертится! На сы букву. Пенсионер, читавший газету и сидевший на той же скамейке, слышал весь разговор. Обернулся:
- Сибирская есть. Строителей.
- Нет, непохоже.
- Может, Советская?
- Нет.
- Садовая?
- Нет, опять не эта.
- Соломенная, Сенная?
- Нет, все не те.
- Спортивная, может?
- Нет, не она, не Спортивная…
- Больше нет на эс, я город хорошо знаю. Сергея Лазо?
- Вот, вот! Нет, опять не она.
- Тогда не знаю. - Пенсионер уткнулся в газету. - Поезжайте в гостиницу, на первом автобусе, до площади. Можно и в Доме колхозника ночевать. Вот я адрес гостиницы вам запишу.
Дядька написал на крае газеты адрес, подал Лешке и встал:
- Счастливо устроиться.
- Вишь, какой человек-то хороший, - сказал Егорович, когда дядька ушел.
- Адрес дал, чин чином.
- Пустят? - усомнился бригадир.
- Обязаны. Ты ведь на совещание приехал? А мы при тебе. Должны пустить всех троих.
- Ну! - Лешка встал. - А чего будем до вечера делать? Надо бы гармонью купить, пока деньги не растряс. Да и магазины потом закроются.
Все трое пошли в магазин. Город все так же шумел под июньским зноем. Асфальт отмякал и был весь истыкан дамскими каблуками. Приезжие дивились на высоченные женские прически: тогда еще были в моде узлы, набитые вместо волос капроновыми чулками. Лешка вздыхал и оглядывался при виде модниц, щеголяющих в мини-юбках… Причмокивал. Присвистывал.
- Хм, Егорович, вот это да!
- Оне чево, и зимой так ходят? - спросил Егорович.
- Ну! Ты не гляди, что она тонконогая. Ей никакой мороз нипочем.
- Может, мазь есть такая? От морозу.
- Мазь тут всякая есть. Любая.
- Больно уж это… заголились-то, - смущался Егорович. - Смелые.
- Ежели бы одна, дак не осмелилась бы… А много их, вот и смелые.
Лешка читал вывески, ища музыкальный магазин. Внимание его привлекла небольшая вывеска у одного из подъездов: "Дантист А. Б. Фокельман, прием с 10 до 16".
- Дантист. Что это значит?
- Дантист? - Егорович тоже поглядел на вывеску. - Вроде защитник. Защитник, которые в суде выступают, я один раз на суде был, дак выступал особый защитник, из области.
(В том, что Егорович перепутал два иностранных слова, адвокат и дантист, ничего не было странного. В этих словах есть определенное созвучие, они чем-то и еще похожи друг на друга. Я и сам до сих пор путаю такие, например, слова, как флора и фауна. Что же спрашивать с Егоровича?)
Магазин оказался совсем рядом с "защитником". Все трое зашли, и Лешка опять даже присвистнул - так велик был выбор баянов и всяких гармоней.
- Девушка, а девушка?
Продавщица отсутствующими глазами глядела куда-то поверх голов.
- Тут же написано. Русским языком, - сказала она, когда Лешка спросил цену. Он облюбовал одну гармонь тульского производства.
- Поглядеть можно?
Девица нехотя подала ему гармонь. Лешка надел ремень, приладился… И вдруг в магазине раздался мощный звук игры "под драку". Лешка заиграл старательно и сильно. Игра была красивой, но довольно буйной, Лешкины пальцы стремительно прошлись от самого низа до самого верха. Гармонь словно только и ждала такого хозяина Можно себе представить, что тогда началось в магазине!
- Гражданин! Гражданин!..
Но Лешка не слышал никого на свете.
- Гражданин, вы что, сумасшедший?
- Давай, давай, - послышалась чья-то ободряющая реплика.
- Как не стыдно! - возмутилась одна из дам и притворно зажала уши.
- Гражданин, где вы находитесь?
- Ну парень!
- Давай, давай, хорошо!
- Беру, - коротко заключил Лешка, но в магазине поднялся такой шум, что Лешкины спутники перепугались и уже тащили его на выход.
- Заведующий?
- Куда смотрит заведывающий?
- Безобразие!
- Что безобразие? - защищался кто-то.
- Ему что, разве нельзя попробовать? Подумаешь, принцесса на горошине.
- Хулиган какой!
- Кто хулиган, я, что ли, хулиган?
- Вы, конечно, вы!
- Ну, знаете…
- Чего с ним разговаривать, он же пьян!
- Сама ты пьяная, дура шпаклеванная.
- Что? Что ты сказал?
Виновника шума уже позабыли, но спор разгорался. Публика разделилась на два антагонистических лагеря… Путешественники, стремясь от греха подальше, быстро выпростались на улицу, завернули за угол и отдышались в каком-то скверике.
Поперек скверика было натянуто большое полотнище с надписью: "Горячий привет участникам слета передовиков с/х-ва!"
- Добра гармонья-то, - сказал Николай Иванович.
- Добра, - сказал и Егорович, а Лешка заключил разговор:
- Ладно, завтра куплю. Надо бы это… пообедать. У меня уж кишка кишке бьет по башке. Так и загнуться недолго.
- Да где обедать-то?
- Как где? Мы в ресторан уговаривались.
Николай Иванович озабоченно молчал. Егорович почесал затылок:
- А что, Николай Иванович? Хоть поглядим.
- Ну! - Лешка решительно встал со скамейки.
Они без труда нашли ресторан, но в вестибюле швейцар, не допив свой чай, загородил дорогу:
- Нельзя???
- Нельзя. В таком виде нельзя.
- Мы пообедать.
- Сказал, нельзя. Вот ему можно, вам нельзя. - Швейцар отделил одного Николая Ивановича, который был в галстуке. - Надо чтоб галстучек, чтоб рубашечка… Нельзя, граждане.
- Ну ладно, папаша. Мы, это… потихоньку! - подмигнул Лешка.
Швейцар понял этот жест на свой лад. Он молча принял Лешкину шляпу, сержантскую фуражку Егоровича и кепку бригадира. Поднялись наверх по ковровой лестнице, мимо зеркальной стены.
Даже бывалый Лешка слегка опешил при виде громадного зала. Сидели парочки, дымя сигаретами. Кое-где гудели от первоначального возбуждения голоса посетителей.
- К вам можно? - бодро спросил Лешка, остановившись у крайнего столика. Двое неопределенного возраста посетителей многозначительно переглянулись.
- Па-жалуста! Сколько угодно! Один даже сходил за пятым стулом:
- Шубин! Меню папаше! Быстренько!
На столе стояло три бутылки пива и какая-то закуска. Двое продолжали разговор:
- …Я ему говорю, ты салака против меня, так? Ты, говорю, Стаса еще не знаешь. Я, говорю, я тебе, Стас, я не какой-нибудь фраер, так?
Стас бил себя в грудь кулаком, Шубин слушал. Тем временем Лешка с видом знатока читал меню:
- Осетрина заливная - ноль пятьдесят три, солянка сборная - ноль девяносто, шаш… Шашлык из свинины, хм… ром… ромштекс! Ромштекс будем?
Егорович был ошеломлен окружающим блеском.
- Цыплята таба… - читал Лешка. - Табака… два двадцать восемь, ничего себе! Надо бы попробовать.
- Нет, мне дак лучше без табаку, - очнулся Егорович. - Суп-то есть?
Супу никакого не оказалось, и все сошлись на окрошке.
- Ну а как насчет этого… горючего? - спросил Лешка.
- Не надо! - сказал Николай Иванович. - С ночлегом еще дело не сделано.
- Ладно уж. По сто можно.
В это время Стас обернулся к Егоровичу:
- Ну что, дед, как она, жизнь? Ничего?
- Да ведь что… Добро, ладно…
Девушка! На минуточку, подозвал Стас официантку - Портвейн и счет сразу. Лешка тоже быстро сориентировался.
- Девушка! Значит, так… коньяк пять звездочек есть?
- Коньяку нет, есть перцовая.
- Тогда перцовой.