Они пошли, глядели на ворота и вывески.
- Дан… дантист, - прочитал Николай Иванович. - Вот, эти ворота.
- Он и есть, - подтвердил Егорович. - Защитник. Оне в суде супротив прокурора выступают.
- Ведь за это дело денег, поди, сдерут… Денег-то у нас мало осталось.
- Советы и разъяснения должны бесплатно давать, я в газете читал. Скажем: так и так, помогите Олешку найти, мы не виноваты. Ни в чем.
- Иди, Егорович, ты.
- Нет, Николай Иванович, тебе сподручнее… Бригадир, член правления.
- Ты старик, может, тебя-то больше послушают… Егорович почесал затылок:
- Ну, это… Ты не ходи никуда с этого места. Жди. Набравшись смелости, он одернул рубаху и открыл дверь.
Дантист был человек весьма общительный. Он любезно встретил Егоровича в прихожей и пригласил в чистый, со множеством каких-то непонятных приборов кабинет.
- Прашу садиться, любезный, прашу садиться! Из деревни, по всей вероятности? Очень харашо! Ну как нынче виды на урожай?
- Да виды… оно еще какие особо виды! - Егорович начал осваиваться. - Только недавно картошку посадили.
- Очень харашо, очень харашо! Уважаю простых людей, уважаю. Чем могу быть полезным? Я вас слушаю.
- Так ведь… Это… товарищ защитник, я к вам насчет помощи.
- Благодарю вас, любезный, за комплимент в мой адрес, благодарю. Действительно, хороший дантист всегда - защитник. Да, да, вы харашо сказали! Дорогой мой, еще в Древней Греции… Сюда, пожалуйста. Так, аткройте ваш ротик, так. Еще в Древней Греции…
- Мы, значит, это, проголодались… А какой тут обед, ежели…
- Понимаю вас, дорогой мой, зубы нужны человеку, и не только в молодости.
- Да еще какие и зубы-то! Оне, значит, не разговаривают. Схватили.
- Так, так, понимаю вас, дорогой мой, понимаю. Так продолжайте, я вас слушаю.
- Схватили в коридоре, а мы, значит, не знаем, что и делать.
- Понятно, понятно, сквозняк и простуда в таком возрасте значительно снижает сопротивляемость.
- Да не было, можно сказать, никакой сопротивляемости.
- Так, продолжайте, я вас слушаю.
- Не было сопротивляемости-то, он, значит, ядреный уж больно, а тут дело такое, выпил немного.
- Здоровый, говорите, большой?
- Ядреный, изо всего лесу.
- Так, так, ну а остальные в каком состоянии? - спросил дантист.
- А что остальные? Остальные и на ногах не стоят. Один-то ничего, а другой еле-еле душа в теле. Шатается. Я, значит, сижу с Николаем Ивановичем, на столе все холодное…
- Так, посмотрим, посмотрим. Одну минуту, любезный…
Дантист вышел на звонок, впустил посетителя и задержался в другой комнате: то ли мыл руки, то ли еще за чем-то.
Егорович оглянулся. Увидав посетителя, который стоял у зеркала, обомлел. У посетителя вдруг отвалилась во рту верхняя челюсть. Человек сделал движение ртом, щелкнул, и челюсть встала на прежнее место. Егорович, сидя в кресле, остолбенел, зажмурился. Все повторилось. Старик подумал, что ему блазнит, и совсем испугался. После он рассказывал Николаю Ивановичу, как вскочил и бросился в коридор, как перепутал двери и начал метаться, как очутился на какой-то лесенке. Через черный ход он выскочил во двор, долго искал какой-либо выход, наконец нашел и очутился совсем на другой улице. Ему долго мерещились отвалившиеся зубы. Побежал в одну сторону, ища Николая Ивановича, потом в другую. И совсем заблудился.
Николай Иванович ждал Егоровича около часа, потом зашел к дантисту и спросил, не был ли тут старичок в военной фуражке.
- Вы знаете, исчез! - Зубной врач с непонятной веселостью развел руками. - Исчез!
Дантист хотел спросить, какие нынче виды на урожай, но бригадир, мысленно ругаясь, выбежал на улицу.
Было уже десять часов с минутами, а совещание открывалось в одиннадцать. Искать спутников не имело никакого смысла. Николай Иванович решил делать свое дело, из-за которого и приехал. Но пока он ждал нужный автобус, пока доехал до места, прошло еще более часа. Он опоздал на совещание. В вестибюле Дома культуры стоял дежурный с повязкой, весь народ был уже в зале, и Николай Иванович плюнул с досады: "Ну что за канальство! Связался с кем, один в милиции, другой неизвестно где. Все из-за них!" Он в горячке хотел было плюнуть на все и сразу же поехать домой. Но пароход шел рано утром на следующий день, да и уезжать одному, бросать Лешку с Егоровичем было как-то неловко.
И вот, раздумывая, что делать, Николай Иванович вспомнил про Настасью. Пришло спасительное решение: найти пока хотя бы Настасью. Настасью же надо было искать в церкви.
- Гражданин! - Николай Иванович остановил представительного мужчину с портфелем
- Да?
- Теперь, значит, в части церквы… Церква где, скажем?
- Не знаю. Не могу, не знаю. - Мужчина спешил. - А вы что, верующий?
- Да я… не то чтобы… - Бригадир был не труслив, но от такого вопроса смутился.
- Ничем в этом отношении не могу помочь, - сказал мужчина, как-то пристально поглядел и пошел дальше.
Николай Иванович спросил у каких-то девушек, но те засмеялись. Парень в очках только пожал плечами. Никто не знал. Наконец Николай Иванович догадался спросить у старухи.
- А вот, милой, садись-ко на этот автобус да поезжай, спросишь остановку Садовую, потом все влево пойдешь, будет кладбище, дак ты иди все прямо, не сворачивай. Вон автобус-то, тут останавливается!
Пассажиры втиснули Николая Ивановича в автобус. Он спросил опять про "церкву". Одна женщина сказала, что ехать надо три остановки, а ее соседка заявила, что ехать надо совсем в другую сторону.
Он вышел из автобуса как из бани. Начал спрашивать не церковь, а кладбище. И правда, кладбище знали почти все и точно указали дорогу.
Николай Иванович ступил за разломанную оградку, под сень старинных деревьев. Шум города долетал и сюда, однако Николай Иванович почувствовал некоторое облегчение от жары и толкучки. Подростки и ребятня штурмовали чей-то еще довольно устойчивый склеп: играли в войну. Бородатая коза, не забывая про жвачку, глядела на этот штурм. Николай Иванович покосился на стакан и пустую бутылку, оставленную кем-то на древнем купеческом памятнике, прошел тропинкой к храму. Две старушки сидели на паперти и не очень настойчиво просили копеечку, в церкви шла служба. Народу было немного. Николай Иванович забыл вовремя снять кепку и, получив в бок тычка, не пошел дальше. Поперетаптывался, ища глазами Настасью, повздыхал кадильного запаху и вышел. Настасьи нигде не было.
Николай Иванович устало сел на приступок у паперти. Снял кепку, положил ее на колени и вытер платком пот с лысеющего загорелого лба. Вид у него был совсем не бригадирский. Вдруг он плюнул от обиды: кто-то бросил ему в кепку пятачок. Вскочил и хотел уйти.
- Ой! - Настасья всплеснула руками. Они сильно обрадовались, словно не видели друг друга несколько лет. Особенно Николай Иванович. Он отдал ей пятачок обратно. Настасья положила пятак старушке и громко сказала ей:
- Степанушка помяни, Степанушка!
Акимовна тоже ходила и раздавала медные деньги, потом старухи соединились. Николай Иванович поздоровался с Акимовной.
- Дак где мужики-то? - спросила Настасья.
- Не говори, всех растерял. Обоих!
- Ой, ой! Да где ночевали-то? Николай Иванович подрастерялся:
- Да тут, у однех… Всю ночь не спали.
- Вот и шли бы к нам ночевать-то, - сказала Акимовна. - Места хватило бы.
Николай Иванович не заметил, как пришел на квартиру к Акимовне.
* * *
Лешка, Шубин и Стас провожали призывника. У сборного пункта в толпе слышались песни, Лешка старательно и добросовестно играл на чьей-то гармони. Похожая на кубышку веселая молодка платочком обтерла пот на его лице, пошла плясать.
- Фаинка? Шпарь! - вскидывался какой-то дядька, видимо, хозяин гармони, а Фаинка плясала и правда очень красиво и от души, с песнями:
Поиграй повеселей Частые переборчики, Тяжело переносить Пустые разговорчики!
Стас в сопровождении молчаливого Шубина ходил от компании к компании - всюду у него оказывались знакомые. Фаинка плясала с дядькой, который, вероятно, провожал в армию сына. Фаинка плясала, пела и плакала на ходу:
Неужели, моя матушка, Тебе меня не жаль, Посадила на машинушку, Сказала - поезжай.
И Лешка играл на совесть, он знал толк в хорошей пляске и старался, как и Фаинка, которая знала толк в хорошей игре. Но дядька устал, и Фаинка, отдышавшись около Лешки, запела длинную:
На Муромской дорожке
Стояли три сосны,
Прощался со мной милый
До будущей весны.
Стас хлопал кого-то по плечу, призывники стояли около родных и знакомых, слышались говор и напутствия. Вдруг сержант Демьянчук поправил старую, видимо, выданную в комендатуре пилотку, встал по стойке "смирно":
- В шеренгу по одному становись!
Никто не остановился, новобранцы разговаривали с родными.
- Становись!
Музыка и песни смолкли. Когда призывники построились, сержант скомандовал:
- По порядку номеров рассчитайсь!
- Первый, второй, третий… - послышалось в шеренге.
Одного новобранца недоставало. Вчерашний призывник стоял с девушкой далеко у забора и не торопился в строй. Сержант подскочил к Лешке:
- Встать! Как фамилия?
- Да я… - Лешка еле стоял на ногах.
- В чем дело, Демьянчук? - спросил подошедший
офицер.
- Как фамилия? - горячился сержант. Лешка же только улыбался.
- Фамилия?
- Да я…
- Отставить разговоры! - Сержант был взбешен. - Фамилия?
- Да он же не наш, - послышалась реплика из строя. - Чужой!
Настоящий призывник уже догонял строй.
- Идите, еще наслужитесь, - смеясь, сказал Лешке лейтенант. - Ведите строй, Демьянчук!
- Нале…фо!
Строй двинулся на вокзал.
Площадка около сборного пункта опустела, Лешка уселся на бровку. Фаинка попыталась поднять его на ноги, но он снова уселся и даже приноровился лечь. Сердобольная Фаинка, которой так понравилась Лешкина игра, опять попыталась привести его в чувство:
- Тебе куда надо-то? Ведь тебя заберут, Леша! Лешей тебя зовут-то? Ой, господи! Ну-ко вставай, вставай!
Лешка только улыбался, мычал и мотал головой.
- Приезжий ты, что ли? Лешка мотал головой, улыбался.
- Что делать-то мне с тобой? Где живешь-то? Ну-ко давай вставай! Пошто напился-то эдак? И дружки у тебя хороши, бросили одного. Ну-ко давай вставай!
Теперь Лешка перестал даже улыбаться, он засыпал у забора, и Фаинка остановила подвернувшееся такси. Она привезла Лешку к дому Акимовны, где снимала крохотную комнатушку. Дом был на замке, старухи ушли в церковь. Фаинка отпустила шофера и заволокла Лешку в сарай:
- Ой ты, дурачок! Ну, миленький, полежи маленько, полежи… Да я приду к тебе после, приду, - шептала Фаинка, когда Лешка сделал слабую попытку обнять ее. - Полежи тут, поспи. Ой, какой дурачок…
Она подождала, пока он не уснул на топчане. Потом, вздохнув, встала, подумала и на замок заперла сарайку. Оглянувшись, начала охорашиваться.
Самое занятное было то, что я и сам не поверил Егоровичу, когда он рассказывал о своих последующих приключениях. Но Егорович божился, что все было именно так.
Потеряв Николая Ивановича, он сделал еще одну попытку узнать адрес дочери через справочное. Но то ли фамилию зятя он знал неточно, то ли плохо старались, но адрес опять не сказали.
Город шумел. Егорович не знал, куда податься. Вдруг он бросился бежать: по улице шли новобранцы, и вчерашний сержант командовал строем. Егорович побежал прямо к сержанту. Машина затормозила, регулировщик засвистел, движение застопорилось.
- Левое плечо вперед!
Егорович подскакивал к сержанту то справа, то слева, но тот, оберегая авторитет, не признавался. Из строя послышались голоса: "Вот еще командир", "Давай, батя, смени начальство!"
- Раз-говорчики! - Сержант не обращал на Егоровича внимания.
- Товарищ, товарищ, как тебя… я, значит, фуражку-то… фуражку на пароходе оставил, где у тебя моя-то? Отдай мою-то, там у меня адрес. Зять Станислав…
- Демьянчук! - обернулся лейтенант.
__ Так и так, значит, фуражка евонная. - Егорович показал фуражку лейтенанту.
- Что за чушь! Ваша? - спросил лейтенант сержанта.
- Так точно! То есть никак нет, товарищ лейтенант! Нет необходимости… - Сержант не хотел больше шуму из-за фуражки.
Бестолково объясняя лейтенанту все дело, Егорович шел за строем, но лейтенант так и не смог ничего понять.
- Идите, отец, идите! - улыбнулся лейтенант.
- Отделение… Стой! Нале…фо! Равняйсь! Смирно! - скомандовал сержант, когда подошли к вокзалу.
Егорович тоже встал по стойке "смирно", одернул рубаху. Лейтенант инструктировал призывников перед посадкой в вагоны.
Вскоре началась посадка. Егорович махнул рукой, отступился. Он зашел в вокзал, пристроился было в зале ожидания, но его оттуда прогнали: началась уборка. Перешел в другой зал - погнали и оттуда. Затужил, перешел обратно. Плохое настроение не мешало ему с любопытством наблюдать, как работает автомат с газированной водой. Вдруг по радио громко объявили: "Товарища Воробьева из колхоза "Передовой" просят срочно пройти в комнату дежурного по вокзалу". Егорович подумал, что его ищет милиция из-за вчерашнего случая в ресторане. Засуетился, пересел на другое место. Объявление повторили. Егорович, озираясь, пятился, хотел скрыться, но одна из дверей вдруг открылась перед самым его носом. Егорович замер. Перед ним, лоб в лоб, стоял мужчина в черном дорогом костюме.
- Вы товарищ Воробьев?
- Так точно… - Егорович испуганно одернул рубаху.
- Пройдемте, пожалуйста, машина нас ждет.
- Это… я ведь, голубок, вроде ни при чем. Меня чего, надолго? Кабы я знал, я разве пошел бы в этот лесторан!
- Ничего, товарищ Воробьев, ничего. Пообедали?
- Уж хуже некуда, лучше не говори.
- Так, хорошо. А как общее самочувствие?
- Да что, какое уж тут самочувствие. Ни за что ни про что… Отпустил бы меня, голубчик…
- Нельзя, товарищ Воробьев, нельзя. Порядок есть порядок.
- Оно конешно… Только отпустил бы…
- Заседание уже началось, опаздываем.
- Прямо и на заседание? Вроде бы следствие сперва должно быть… Это… Значит, зять Станислав ничего не знает…
- Сообщим, сообщим, товарищ Воробьев, и зятю сообщим. Есть у него телефон? С ночлегом, значит, все ясно?
- Так точно ясно. Отпустил бы ты меня…
- Ничего, ничего. Вас уже в президиуме спрашивали. Где, говорят, у нас товарищ Воробьев? Ждут, ждут.
- Дак ведь хоть бы провинился в чем…
- Никто никого не винит. Опоздали немного, ничего
- Сроду на казенной скамье не бывал…
- Ничего, смелее, товарищ Воробьев, смелее.
- Смелее… Я бы и рад смелее-то, кабы виноват был.
- Сюда, пожалуйста!
Егорович ни жив ни мертв залез в машину - он думал, что его повезут прямо в суд за вчерашнюю драку.
- За мной идите, за мной, - говорил сопровождающий, когда подъехали к большому украшенному зданию. - Сюда, пожалуйста, сюда, товарищ Воробьев.
Егоровича через служебный проход привели куда-то наверх. Здесь виднелись часть президиума, зал и трибуна с выступающими. Сопровождающий провел растерявшегося Егоровича в президиум, усадил на свободный стул, шепнул что-то председательствующему и бесшумно ушел. Егорович совсем потерялся. Громадный светлый зал был полон, всюду был бархат и яркий свет. Председательствующий жестом остановил оратора, встал:
- Товарищи, на слет только что прибыл бригадир колхоза "Передовой" товарищ Воробьев! Поприветствуем, товарищи, передовика колхозных полей.
Зал загремел аплодисментами. Егорович долго не мог сообразить, кому аплодируют, а когда сообразил, то быстро освоился, приосанился. Выступающий на трибуне подождал, когда кончатся аплодисменты, и продолжал говорить.
А Егорович чувствовал себя чем дальше, тем увереннее. Вскоре он уже и сам поверил в то, что он передовик, что так все и должно быть на белом свете. Когда ему предложили выступить, он встал, одернул рубаху, прошел к трибуне, заговорил. У него получалось совсем не плохо. Только после каждой репортерской вспышки он сбивался и приговаривал: "Добро, ладно, хорошо".
- Я, значит, еще когда служил в двадцать шестом отдельном артиллерийском, меня ценили. Один раз утром - шасть ординарец в казарму. Так и так, есть тут у вас такой ферверк Воробьев? "Так точно, - я говорю, - я самый". - "Приказано, - говорит, - плепроводить ферверка товарища Воробьева к его превосходительству командующему всем фронтом". Я, значит…
- Товарищ Воробьев! - перебил председательствующий. - Расскажите товарищам, как вы добились высоких показателей.
- Показателей?
- Да. На весеннем севе. И как думаете с заготовкой кормов.
- Я, товарищи, по всем, значит, показателям, по всем данным! Я, значит, говорю, что ежели, значит, так - дак так, а не так, дак и говорить здря нечего! Дело такое. Надо. Добро, ладно, хорошо! Мы куда идем? Вперед, говорю, идем, а это значит - должны идти по всем показателям. Мы…