Киреев перегнулся к нему через стол и свистящим шепотом выругался. Потом встал, раскрыл дверь своего кабинета и приказал вытянувшемуся перед ним в струнку жандарму:
Вывести! И дать ему коленом…
15
На переезде через полотно железной дороги Порфирий повстречался со скачущей парой лошадей, впряженных в легкий ходок с плетеным кузовком. Кони испугались вдруг появившегося из темноты человека, прянули назад, едва не перевернув тележку. Обнесенный столбиками из нарубленных рельсов, узкий въезд не позволял лошадям развернуться. Они запутались постромками среди столбиков, храпели и долбили землю копытами. Порфирий стоял посредине переезда, пе понимая, что случилось. Он даже сделал вперед несколько шагов, чтобы помочь кучеру. Кони забились еще сильнее.
Эй! Кой там черт стоит на дороге? - услышал Порфирий и догадался, что это относится к нему.
И тут же из сумерек выплыла высокая, плечистая фигура и надвинулась на него.
Говорят тебе - с дороги сойди! Кто ты такой?
Домой иду… - проговорил Порфирий. Он узнал этого человека: когда-то он рыл во дворе у него колодец. - Это я, Тихон Астафьевич.
Кто это "я"?
Коронотов я.
Какой Коронотов?
Порфирий… Колодец я рыл у вас.
Колодец? Ах, вон кто! Да что ж это тебя два года не видать было? Бродяжил, что ли? Ходили тут всякие про тебя разговоры. Гляди-ка, волосами как оброс…
Мимо них, держа под уздцы, кучер провел лошадей, все еще храпящих. Жалобно выкликнул:
Тихон Астафьевич, едемте. Все руки мне повывертел жеребец.
Сбивая каблуками с насыпи мелкий щебень, Тихон Астафьевич поднялся на косогор и вспрыгнул в ходок. Кони сразу понеслись галопом.
Порфирий прислушался к затихающему топоту копыт.
"Всякие, говорит, ходили разговоры, - подумал оп, припомнив, как ушел из дома. - Конечно, всякие…"
Стало совсем темно. Правее, в низине, блестели огни Шиверска. Прямо впереди угадывался глубокий распадок, заросший черемушником, Уватчик, а за ним… За ним его заимка. Порфирий пошел напрямую, ломая и отводя в стороны мешающие ему кусты.
Вдруг он остановился. Отсюда было вовсе недалеко - только спуститься в распадок к Уватчику и вновь подняться в гору. А там тропинка приведет домой… Он ощупал себя, изорванную, всю в заплатах рубаху, косматую голову. Хотел постричься в Тайшете, а получилось…
"Зарос волосами. Обрезать бы их где… Тоже, приду к Лизавете! Люди приходят в дом с подарками. А у меня для нее подарок какой?"
И тут, как паутинка тонкая-тонкая, непрочная мысль появилась, оборвалась было и снова возникла - уже отчетливее, яснее, тверже…
Митрич, - прошептал Порфирий, - взял расписку… чтобы от Ивана Максимовича получить. Есть деньги у меня! Вот с чем я в дом приду.
Теперь, когда далекий и тяжелый путь был закончен, когда меньше чем через полчаса он мог бы уже открыть дверь своей избушки, у Порфирия хватило сил, чтобы свернуть на тропу, ведущую к городу. Надо взять у Митрича деньги.
Повсюду сопровождаемый неистовым собачьим лаем, Порфирий добрался до трактира. Впотьмах обошел кругом и постучался со двора, с черного хода.
"Рассердится? Пусть! Ничего…"
Он постучал еще. За дверью послышались шаги. Брякнул сброшенный крючок. Глуховатый голос спросил:
Ты, Матюша?
"Какого это Матюшу Митрич ждет?" - подумал Порфирий и дернул за скобу.
Дверь открылась. Он вошел в темную комнату, заставив посторониться почему-то вдруг охнувшего человека.
Кто такой?.. Кто такой?.. - прерывающимся голосом спрашивал тот.
Успокаивая старика, он громко сказал:
Свои, свои, не бойся. Зайдем-ка сюда, - и шагнул за переборку, отделявшую распивочную от каморки Митрича, - здесь поговорим.
Господи! - вздыхал впотьмах человек, следуя за Порфирием. - Да кто это, господи?
Зажги-ка свет, Митрич.
Митрич? О господи!
Долго чиркал спичками, а они у него все не горели, крошились, ломались и падали на пол. Наконец он приблизился к Порфирию с зажженной свечой. Перед Порфирием стоял высокий, широкоплечий, краснощекий и вовсе ему незнакомый мужик. Жесткие белые волосы у него странно топорщились, и Порфирий чуть не засмеялся - ему подумалось: волосы у мужика дыбом встали от страха.
Где Митрич? Митрича мне нужно. Позови.
Кого… позови? - все-таки выговорил мужик. - Митрич давно как убитый.
Убитый? - переспросил Порфирий, и веселый огонек погас у него в глазах. - Кто убил его?
Пашка Бурмакин. Лоцман.
А как же деньги мои? - спросил Порфирий растерянно. Почему-то враз раздвоилось пламя свечи и особенно отчетливо заблестели бутылки с вином на стойке. - Кто же мне деньги отдаст?
Какие деньги?
Мои! - Порфирий едва удержался от крика. - Мои деньги! Коронотов Порфирий я. Может, слышал ты, знаешь про меня? Ты сам-то кто такой?
Трактирщик я. Новый… Взял трактир за себя. Про тебя знаю, - трактирщик принужденно улыбнулся: немало он в свое время наслышан был о пьяных бесчинствах Порфирия.
А Ульяна? Где Ульяна?
Митричева? Она там… в конце города… на Московской улице. Этот… как тебе назвать… дом содержит.
Какой дом?
Трактирщик объяснил. Порфирия передернуло. Пойти к Ульяне, взять такие деньги, даже если она их отдаст? У Порфирия загорелись ладони, словно ему сыпнули на них горячих углей! Но как же… с чем домой? Как же деньги его?
Он в ярости грохнул кулаком по столу.
Должен остался мне Митрич. Понял? Ты понял? Трактирщик угодливо кивнул головой, бросился к
стойке. Петушком вернулся обратно. Сунул Порфирию бутылку. Он держал ее в руке, и губы у него дергались, словцо бутылка жгла пальцы.
Купить бы ее у тебя, да сам видишь - нет денег.
В долг… В долг возьми, - сказал он.
А ты веришь, что я верну тебе долг?
Почему не поверить? Можно поверить.
Значит, моя? Взять себе можно?
- Слово сказано. Твоя, - трактирщик развел рукамш Порфирий встряхнул бутылку, глянул на свет, как побежали вверх табунком веселые пузырьки, подумал мгновение, криво усмехнулся и, придохнув, словно рубил на дрова суковатое дерево, ахнул бутылку об пол. Осколки стекла полетели в дальние углы комнаты. А Порфирий, грузно переставляя ноги, вышел из трактира и не спеша плотно притворил за собой дверь.
Уже не было той крылатой радости, с какой он шагал по Рубахинской елани рядом с Дарьей. Вот город и встретил его. Потеряны окончательно деньги, на которые вновь было понадеялся он. И снова сует ему в руки бутылку с вином трактирщик…
16
Порфирий огляделся. Какие-то вовсе незнакомые ему места. Ничего этого раньше здесь не было. Добротные, новые дома, пахнущие свежей масляной краской, плотные высокие ограды из досок, поставленных стояком, перед окнами домов решетчатые палисадники. Поблизости вздыхают паровозы, лязгает железо. Впереди, поднятые высоко на столбы, светятся фонари. Порфирий оказался в пристанционном поселке. Значит, надо возвращаться назад, чтобы выйти на привычную ему дорогу, к переезду.
А утомленные ноги совсем уже не носили Порфирия. Дрожали в коленях, подгибались, и проще всего было бы упасть и заснуть где-нибудь здесь, привалившись к забору. Но этого он не мог сделать. Он должен был прийти домой. Порфирий стиснул зубы и повернул влево.
Когда уже закончились линии больших новых домов и начались обычные слободские постройки, Порфирий не выдержал, присел на скамейку, откинул голову к забору.
Кто-то тронул его за плечо. Было по-прежнему темно, однако Порфирий различил, что перед ним стоят двое - мужчина и женщина.
Больной? - участливо спросил Порфирия мужчина.
А? - не понял было Порфирий. - Нет, я не больной.
А почему же ты стонешь?
Я? Разве я стону?
Может, тебе надо помочь?
Ничего мне не нужно, - сказал Порфирий, - ничего. Так это я… малость устал… Пойду.
Он едва не закричал, поднявшись со скамейки, - такая острая боль пронзила ему ноги.
Где мне тут ближе выйти на дорогу к заимкам? - спросил он, придерживаясь рукой за забор.
К заимкам? За Уватчик? - сказала женщина. - Так это лучше всего сейчас свернуть в этот вот переулок, а потом…
Зачем же, Груня? - перебил ее мужчина. - Там накопаны канавы. Лучше пройти до третьего переулка, а возле лавки Могамбетова…
Могамбетова? - переспросил Порфирий. - Лавку Могамбетова я знаю. Оттуда найду.
Они пошли рядом. Каждый шаг Порфирию давался большим напряжением воли, так сильно ныли и болели у него ноги. Лучше бы он не садился! Может быть, остановиться, дать этим людям уйти вперед? Зачем он идет рядом с ними? Слушает их разговор… Словно он для них друг или хороший знакомый. Но так манили и влекли к себе их тихие, сдержанные голоса!
Ванюша, - говорила Груня, - как придем домой, ты с чердака достань мне шайку, я самовар вскипячу да твою синюю рубашку постираю. В чем ты завтра на работу пойдешь?
В ней и пойду. А стирать ее нечего. Она еще не грязная. Ведь ночь уже, а ты и так устала.
Успею небось. Я не хочу, чтобы ты на работу ходил у меня в грязном.
Да ведь все равно рубашку мазутом я сразу испачкаю! Как ни берегись.
Ну и пачкай. А я все-таки тебя из дому выпускать буду в чистом.
"Живут люди как хорошо, - без всякой зависти подумал Порфирий, - дружные! С ними бы знакомство свести…"
Почему-то вдруг в памяти всплыла душная, полыхающая зарницами ночь у Чалотского распадка; мальчик, который отдал ему свой калач; веселые девахи Денка и Пелагея, их разговор о любви; потом вспомнилась спокойная, строгая Дарья с ребенком. Как много на свете хороших людей! Тесней, тесней надо с такими…
Опять до него долетели слова Груни. Она говорила про какой-то подарок мужа, про голубое платье.
Порфирий заковылял в сторону.
Куда ты, прохожий человек? - окликнул его Ваня. - Тебе рано еще сворачивать. Вон в следующий переулок.
А я теперь знаю уже.
Ну, прощай тогда.
- Прощайте! - крикнула и Груня. Порфирий проводил их глазами.
Эй! - вдруг беспокойно окликнул он.
Чего тебе? - отозвался Ваня из темноты.
Вы чьи по фамилии?
Мезенцевы. Знаешь, что ли?
Нет…
Порфирий сказал неправду. Он вспомнил. Да, он знал их. И того и другого. Когда они еще не были женаты.
Это случилось осенью, в воскресный день. Иван и Груня под ручку шли низом по берегу Уды. К ним привязалось пятеро подвыпивших парней. Злой шутки радп они хотели загнать эту парочку в реку… Свистя и нахально посмеиваясь, парни стали теснить их к самой воде. Иван стоял впереди, побледневший, зная, что ему одному с пятерыми не справиться. Груня прижалась к нему плечом, а на ноги ей уже плескались холодные мелкие волны. Порфирий все это наблюдал сверху, с обрыва. Что угодно, но видеть несправедливость Порфирий равнодушно не мог, коршуном упал он с обрыва и раз за разом, прежде чем они успели опомниться, побросал всех парней в воду. И сам пошел, не дожидаясь благодарности, - ласковые и теплые слова почему-то всегда больно ему кололи сердце.
А сейчас ему было хорошо. Именно от этих ласковых, теплых слов, которые говорили друг другу эти люди.
Вот Иван подарил своей жене голубое платье. А он, Порфирий, что подарит? С чем придет? Выходит, как и прежде… Только что не пьяный… Э-эх!
Он дошел до переулка. Это лавка Могамбетова. Хитрый, скупой татарин. Это Гурдус его сюда перевез из Казани. Всё Гурдусовы родственники. Для Могамбетова Порфирий много работал. Дрова на всю зиму готовил ему только он. Могамбетов хотя и скупой, а давал помаленьку Порфирию в долг, когда тот пропивался и в доме есть было нечего. Не только товарами, раз даже деньгами рубль серебряный дал. Это когда Порфирий с Егоршей в тайгу собирался, рубить и плавить лес для Василева. Деньги Порфирий оставил Лизе. Могамбетову долг он не отдал. Когда приплыл он из тайги, был у него и заработок и… Тогда все и рухнуло.
С Могамбетовым Порфирий знал, как разговаривать. Твердой рукой постучал он в окошко.
Кто там?
Знакомый скрипучий голос. Это сам Могамбетов. На этот раз Порфирий не ошибся. Он назвал себя. Могамбетов не удивился. Только спросил через ставень:
Зачим пришел?
Насчет долга своего. Лавочник поворчал немного.
Зачим ночью будишь? Приходи днем, худой ты че-ловик, - но пошел открывать дверь.
Он встретил Порфирия в полосатых тиковых кальсонах, босой и с тюбетейкой на бритой макушке. Провел его в лавку с товарами, смежную с жилой комнатой. Здесь у него горела керосиновая лампа. Было душно. Пахло гвоздикой, лимонами и юфтевой кожей.
Уй, уй, какой ты сегодня! - сказал Могамбетов, оглядывая Порфирия. - Уй, как зарос волосами!
Вот и этот напомнил…
Могамбетов! Есть ножницы?
Есть. Конично, его дело, есть.
Постриги меня.
Уй! Я тебя постригать?! - воскликнул Могамбетов. - Давай про долг разговаривать. Плати - да уходи. Спать надо.
- Постриги, Могамбетов. Видишь, из тайги домой человек вернулся. Как таким придешь? Кто больше пострижет меня ночью?
Вирнулса, вирнулса, - прищурился Могамбетов и, хлопнув себя ладонями по тощим ляжкам, расхохотался: - Ай! Опять, его дело, крутить, вертить будешь.
vHe буду.
У Ивана Максимовича дом сгорел, тебе в каталажку сажать будут! - Он все хохотал, и Порфирий не знал, шутпт лавочник или говорит серьезно. - Уй, уй! Хороший мужик! Отдавай долг. Когда рубить, пилить дрова придешь?
Постриги, Могамбетов, - твердил Порфирий. - Дров я тебе напилю сколько хочешь.
Могамбетов наконец согласился подстричь. Еще всхлипывая от душившего его смеха, отыскал на прилавке ножницы и усадил Порфирия к порогу. Приподнял длинные космы волос.
Уй! Косы, его дело, плести можно. Где был, чем человик занимался?
Он часто защелкал ножницами, и Порфирий ощутил приятную прохладу на голове, Могамбетов ходил вокруг, что-то приговаривал - Порфирий ничего не слышал. Здесь, в этой духоте, наполненной острыми запахами, его тошнило. И в то же время неодолимо тянуло в сон. Чтобы не свалиться с табуретки, он обеими руками вцепился в сиденье. Могамбетов толкнул его в бок:
Беричь бороду будешь?
Стриги, все стриги, - вяло сказал Порфирий, и Могамбетов снова защелкал ножницами.
Керосиновая лампа с рефлектором из белой жести висела высоко на стене, свет от нее падал на прилавок, на полки с товарами, где лежали цветистые платки, полушалки, целые стопы нераспечатанных кусков всяческих материй, от дешевенького ситца до шелковой чесучи и маслено блестевшего атласа. На узких перекладинках были развешаны готовые женские платья, мужские костюмы, а всюду, где только было немного свободного места, - кружева, ленты, снизки бус, коралликов, бисера… Все это мерцало и переливалось тихпми огоньками, приковывало к себе утомленный взгляд Порфирия. Сколько здесь всяких подарков для Лизы!
Кончал базар! - весело сказал Могамбетов и поднес небольшое зеркальце.
Со стекла глянуло совсем незнакомое лицо: черное от крепкого, таежного загара, с остро выдавшимися скулами, шрамом на виске и глубоко запавшими глазами. Порфирий отвел рукой зеркальце.
Подтощал за дорогу, - сказал он, словно оправдываясь.
Конично, его дело, - отозвался Могамбетов, - теперь знай поправляйся. Теперь давай долг, плати - и ступай. Всем говори: "Какой хороший человик Могамбетов!" Уй, как постриг я тебя! - Он поддернул свои, на резинке, тиковые кальсоны и визгливо засмеялся: - Постриг лучше, чим парикмахер.
Могамбетов, - осторожно переступая отяжелевшими ногами, Порфирий, подошел к прилавку. - Могамбетов, долг я тебе отработаю. Говори, когда приходить, чего делать?
Aй, - ворчливо сказал Могамбетов и повертел головой, - зачим тогда, его дело, поднимал человика с постели? Постригал я тебя чтобы? Ай, какой хитрый! За два рубля тогда отрабатывать будешь.
Отработаю! - с радостью согласился Порфирий и протянул руку за прилавок. - Дай мне, Могамбетов, это платье… голубое.
Как дай? - закричал Могамбетов, и волнистые морщинки заполнили у него весь лоб, до самой тюбетейки. - Как дай? Зачим шутки шутить, молодой человик?
Дай в долг, - просительно сказал Порфирий, - не обману, отработаю.
Могамбетов нырнул под прилавок, стал с той стороны, словно боялся, что Порфирий самовольно возьмет поглянувшееся ему голубое платье. Замахал руками.
Уй, уй! Ничего не проси, пока старый долг не отдашь!
Да ведь отдам же я, отдам, - язык не повиновался Порфирию.
Как убедить этого черствого, жадного лавочника? Знал бы он, как нужно Порфирию это голубое платье! Без него он не сможет отсюда уйти.
Дай!
Нет, его дело, не дам.
Назначай цену вдвое.
Не дам.
Втрое!
Не дам.
Вчетверо! Сколько хочешь! - Порфирию было все равно.
Ай! - воскликнул Могамбетов. - Чистное слово?
Своим богом, твоим Магометом клянусь!
Вчитверо?
Да.
На! - Он швырнул на прилавок голубое ситцевое платье, отделанное узким белым кружевом. - Ай, какое хорошее платье! Ай, какой хороший человик Могамбетов!.. Давай завирну. - Он закатал платье в тонкую, хрустящую бумагу, накрест перехватил шпагатом и подал Порфирию. - Ступай, говори всем, какой хороший человик Могамбетов.
Крепко зажав сверток под мышкой, Порфирий пошел к двери. И вернулся.
Погоди, - сказал он. - Дай мне еще, Могамбетов, за любую цену рубашку надеть… и… поесть, чтобы с собой унести.
А! - Могамбетов аж присел и поднял вверх обе руки. - Уй, какой хитрый!
За любую цену, - твердо повторил Порфирий.
Но на Могамбетова это уже не действовало. Слишком легко давал Порфирий свои обещания. Так не скажет человек, который хочет отдать. Пропало платье… Пропал старый долг… Довольно! Больше Могамбетова не обманешь.
Кониц, его дело! - закричал он. - Кониц всякому разговору!
Ты понял меня? - Порфирий подошел опять к самому прилавку, близко склонился к Могамбетову, осекающимся голосом повторил: - Ты понял? За любую цену…
Могамбетов распахнул рубашку на груди, обнажил поросшую волосами узкую, костлявую грудь.
- Бери нож, рижь меня - не дам! Порфирий потер лоб.
Говорю: за любую цену.
Губы Могамбетова сложились в тонкую, бескровную линию. Он откинул голову и выставил крупный кадык.
Рижь, его дело!
17
Равномерно поворачивается вокруг своей оси небосвод. Молчаливые, плывут в ночной черни неба созвездия…
Поднимет вверх свое дышло колесница Большой Медведицы - и лягут на землю легкие летние сумерки. Затихнет на деревьях говорливая листва, закроются колокольчики синих полевых горечавок, и в спутанной чаще леса промелькнет серое крыло совы…
Направит на восток свой полет по небу созвездие Лебедя - тьма разольется повсюду. Оглашая чуткий воздух ночи трубными криками, маралы выйдут на склоны горных хребтов искать себе подруг, светлячки зажгут на спинках голубые фонарики, и серебром росы подернутся спящие луга и поля…
Встанут над лесом прямо неразлучные Близнецы, сверкая алмазами своих шапок, - и тонкие лучи рассвета исколют тьму, разбегутся по всему небу и погасят даже самые яркие звезды. Тогда сразу оживет вся земля, вновь встрепенется листва на деревьях, защебечут беспечные птицы и серые обомшелые утесы заиграют веселыми красками…