О коллективизации в гуцульском селе (Закарпатье) в 1947–1948-е годы. Крестьянам сложно сразу понять и принять коллективизацию, а тут еще куркульские банды и засады в лесах, бандиты запугивают и угрожают крестьянам расправой, если они станут колхозниками.
Михаил Стельмах
Над Черемошем
Гуцульские мотивы
Пусть дружба, пусть верность растет!
(Из уст народа)
Упругий верховинский ветер настраивал осенние леса, и они, перемежая солнце и тени, гнали по синим ступеням гор в Черемош свою вечнозеленую музыку. И река, вздуваясь, тоже пела, только еще звонче: из шлюзов уже забили седые водопады, раскачивая плоты.
С берега спрыгнул на плот стройный, черноглазый средних лет гуцул. Он, горделиво откинув голову, посмотрел на солнце, весело прищурился. А возле него уже стояли двое парней - Иван Микитей и Василь Букачук.
Озерные воды подняли реку, и она образовала теперь три гигантские ступени: вверху - озеро, ниже - воды, только что спущенные из шлюзов, и в самом низу - еще не обводненная паводком извилистая быстрина, иссеченная кругляшами серых камней.
- Не пора ли, Микола Панасович? - то и дело спрашивают молодые гуцулы.
- Обождем еще минутку, - отвечает Микола Сенчук, зорко глядя вниз по течению. - Плот может обогнать прибывающую воду. Почему я у тебя, Василь, на ногах раков не вижу?
- Хочу, как вы, без железа плыть.
- Вот как? - Сенчук покосился на Василя. - Сегодня у нас дорога трудная, а плот большой, без железа плыть не разрешаю.
Василь, присев на корневище вековой пихты, принялся быстро затягивать ремнями кожаные лапти - постолы. Потом вскочил, громыхая скобами, умело пробежался по плоту.
- Готовься! - Микола Сенчук подошел к рулю.
Он раз и другой с силой ударил по воде тяжелым веслом, и в такт ударам на груди у него закачались боевые награды.
- Так и зазвенели! - вырвалось у молодого плотогона Ивана Микитея.
Он подмигнул светлой бровью своему другу, смуглому красавцу Василю, и оба дружно заработали веслами.
Плот, поскрипывая, неуклюже выгибает все свои клети, затем выравнивается, набирает стремительную скорость. Плотогоны срослись с рулевыми веслами в едином напряженном ритме, и плот, скользя меж высоких извилистых круч, скрежещет, гудит, задевая на поворотах "кашицы" - деревянную обшивку берегов.
- Счастливого плаванья! - провожающие машут со шлюза широкополыми шляпами.
- Счастливого плаванья! - кричит отцу с берега семилетний Марко Сенчук.
За плечами у него сумка с книжками, с шеи свисает на веревочке карандаш, в руках резная палочка. Чем не гуцул!
- Счастливо, сынок! - ответил Микола Сенчук, любуясь сыном.
Мальчик долго бежит за плотом, но крутые повороты разлучают его с отцом, и он замедляет бег. Славно вокруг, и нигде ни души. Только волны шумят, дробя солнечные лучи, да вверху, подстерегая добычу, широко распластал крылья коршун. Марко, подражая движениям плотогонов, громко поет зеленым лесам и Черемошу песню, которую он перенял у отца:
А я гуцул верховинец,
Крысаня, кити´цы .
Лес гоню по Черемошу
До самой Выжницы.
Позади послышался цокот копыт. Марко оглянулся, узнал всадника, поморщился: это толсторожий Наремба, который все точит зубы на отца. Положим, отец не боится Нарембы и не щадит его ни на собраниях, ни в сельсовете. Под Нарембой споткнулся конь. И без того злое лицо всадника стало еще злее. Он выхватил из-за пояса топорик и, вертя им, принялся колотить вороного по бокам. Конь заржал и помчался. Воровато оглядевшись вокруг, Наремба направляет вороного прямо на школьника, вот-вот подомнет его. В последнее мгновение Марко отскакивает в сторону и с вызовом бросает вдогонку Нарембе:
А я гуцул-верховинец,
Крысаня, кити´цы!
- Не гуцул ты, а большевичонок! - огрызается через плечо Наремба.
- И гуцул, и большевичонок! - смеется Марко. - А вы кулак и элемент.
- Я тебе дам элемента! - Наремба круто повернул вороного, но в это время из-за поворота вылетела легковая машина, и всадник галопом ускакал вниз.
А я гуцул-верховинец…
распевает Марко и орудует палкой так же искусно, как его отец веслом.
- Добрый день, гуцул-верховинец! - выскакивая из машины, приветствует его секретарь райкома Михайло Гнатович Чернега.
- Доброго здоровья, дядя Михайло! - радостно здоровается Марко. - Вы на собрание или к отцу?
- И на собрание, и к отцу, и к тебе.
- Да-а?
- Конечно!
- А я вам зачем?
- Споем вместе твою коломыйку.
- Да-а? - Марко недоверчиво покосился, стараясь понять, не смеются ли над ним.
- Конечно!
- Что ж, споем…
И вот уже песня откликается эхом в горах. Это идут, распевая, Михайло Гнатович и маленький гуцул. А им подпевают, как умеют, леса и реки.
Михайло Гнатович посмотрел на часы, остановился.
- Пора на собрание? - спрашивает Марко.
- Пора.
- Насчет коллективизации?
- Насчет коллективизации.
- Тогда возьмите и меня.
- Да-а?
- Конечно! - в тон отвечает Марко.
- И в кого ты такой уродился? - смеется Чернега.
- В отца, - ответил мальчик, подумав: "Он уже далеко теперь".
Утром плотовщики спустились с осенних гор в зеленую по-летнему долину Покутья. По ней, озаренные розовым отблеском, зашагали свежие столбы; электромонтеры, взобравшись на них, натягивают первые линии проводов, и их сразу же облепляют птицы.
- Ишь ты, как спешит Илько! - изумленно говорит Сенчук и поворачивает плот к берегу.
Навстречу горцам бежит высокий, широкоплечий Илько Палийчук. Он одет по-праздничному. На груди боевые ордена и медали.
- Братец Микола! Здорово, родной! Да ты, я гляжу, молодеешь! - восклицает он, обнимая Сенчука. - Привезли?
- Привезли! Вот и я с ребятами приехал посмотреть, как ты тут живешь и орудуешь. Зашумит наш гуцульский лес у вас на электростанции.
- Зашумит и засияет. Еще как засияет! Нигде в наших горах нет такой электростанции.
- Так уж и нет? - смеется Сенчук, зная характер друга. - Еще не выстроил, а хвастаешься.
- Да ведь есть чем! Вот пойди - увидишь!
Навстречу мчится маленький Василько, сын Палийчука.
- Здравствуйте! - кланяется он плотовщикам - и кричит отцу: - В котловане вода взбесилась. Как ударит из-под земли, как забушует! Весь котлован затопило. Люди не знают, что и делать.
Гуцулы, переглянувшись, побежали к рукаву Черемоша. Первым встретил их лысый, морщинистый дед Шкурумеляк.
- Илько, электричество твое вырвалось из-под земли, кипит, клокочет, а светить не хочет, - смеется старик.
Возле котлована сгрудились люди. Небольшой насос надрывно захлебывается, не в состоянии справиться со студеной силой подземных ключей. Палийчук для чего-то коснулся рукой насоса, покачал головой и с разбега спрыгнул в котлован.
- Илько, ордена почернеют! - забеспокоилась Ганна, жена Палийчука.
- Еще лучше заблестят! - ответил он, быстро выливая ведром воду.
- Иван! - Василь Букачук глянул на друга, и оба вслед за Сенчуком бросились в котлован.
- Ох, и пробирает стужа, до самых косточек, - морщится в воде рослый Тымиш Шугай.
Сверху над гуцулами нависает лысина Шкурумеляка.
- Вижу это электричество, вижу, как его ведрами таскают! - хохочет старик. - Ей-богу, напиться им можно, а засветит оно тогда, когда на моей лысине завьются молодецкие кудри.
Палийчук как бы невзначай плеснул на Шкурумеляка водой из ведра, тот отскочил от котлована, обиженно вытащил из кармана размокшую газету.
- Испортил мне все чтение. Тоже… культура!
- А настроение портить - это культура? - смеется Шугай.
- Настроение денег не стоит, - отрезал старик.
- Ганна, бегом за водкой! - неутомимо вычерпывая воду, крикнул Палийчук.
- Сколько взять?
- Сколько донесешь!
- Для этого электричества, Ганна, и спиртозавода не хватит, - покачивает головой Шкурумеляк. - Не натаскать тебе, Ганна, водки.
- Так помогите, - ласково улыбнулась женщина.
- Помочь? - задумался старик. - Тебе - пожалуй. Я и на выборах за тебя, а не за Илька голосовал. Вот он и обливает меня водой…
Вечером, при свете фонарей, у котлована, уже обшитого просмоленными бревнами, гуцулы выпивают по чарке.
- Через две недели, Микола, будет у нас электричество. Ровно через две недели. Приезжай тогда, - хвастается Палийчук другу.
- Приеду, Илько. Осмотрю все твое хозяйство.
- Хозяйство у нас и впрямь справное, - замечает Шкурумеляк, подходя. - Трудодни так и звенят. Только на что же их в это электричество загонять? Ты, Илько, сердись не сердись, а я правду говорю! - и он воинственно задирает вверх клинышек своей бороды.
- Илько, не слушай моего старика: это он с пьяных глаз плетет, - вставляет Шкурумелячиха, дергая мужа за рукав.
- Поглядим, чей верх будет, - старик презрительно косится на жену и направляется к другой группе строителей, чтобы и там кинуть едкое словцо…
В работе и спорах незаметно бежали дни. Больше спорили старики, не веря, что из выдумки Палийчука что-нибудь получится. Однако и они часто наведывались на рукав Черемоша.
Дед Шкурумеляк несколько дней не ходил на электростанцию, но однажды, поругавшись со старухой, решил сорвать злость на ком-нибудь из строителей. Язык у старика был остер, об этом знало все село, и деда не задирали. Надвинув шапку на уши, разгладив пальцами непослушную бороду, которая имела привычку нацеливаться на его противников, старик воинственно засеменил к Черемошу, наперед смакуя, как он будет поговорками да насмешками колоть колхозников и начальство.
Вечерело, с лугов возвращался скот, а на месте стада уже паслись низкие туманы. И вдруг перед самой улицей Шкурумеляк растерянно замер. На столбах вдоль села радугой зажглись лампочки; в окнах вспыхнул свет, маленькая электростанция засияла красочным венком. И эти веселые огоньки смыли со старика весь воинственный пыл. Встревоженно обернувшись, он побежал домой, с грохотом отворил дверь. На шестке подслеповато мерцает плошка, перед почерневшими иконами едва теплится лампада.
- Старуха, почему же это у нас не как у людей - света нет?
- А ты разве не знаешь? - съехидничала жена. - Таким, как ты, насмешникам да придирам не провели электричество, да еще впридачу люди вас маловерами окрестили. Слыхал такое паскудное слово?
- Что ж, выходит и пошутить с Палийчуком нельзя? Не доросли еще у нас молодые до настоящей шутки. - Старик нахмурился и, поведя бородой в сторону хаты Палийчука, заторопился в контору, раздумывая, как бы покультурнее поговорить с председателем.
В правлении колхоза Палийчук, окруженный толпой возбужденных от радости колхозников, говорил по телефону.
- Леспромхоз? Кто говорит? Нельзя ли вызвать из сельсовета Миколу Сенчука? Прошу. Очень прошу. - Лукаво подмигнув, Палийчук вытянулся по-военному и четко заговорил: - Товарищ командир, слышите меня? Докладывает бывший огневик вашего орудия… Есть уже у нас огонь, то есть электричество. Когда приедете в гости? Завтра вечерам? Вот и хорошо. А послезавтра у меня собрание. Как себя чувствует дед Шкурумеляк?.. Говорят, все время жену ругает, что не позаботилась электричество провести. Выходит, она во всем виновата.
- Вот уж и неправда! - откликнулся с порога Шкурумеляк, и по всем углам раскатился хохот.
Старик хотел добавить что-нибудь еще, но все его едкое красноречие, как на грех, запропастилось куда-то, и он по-детски обиженно махнул рукой и выбежал из правления.
Когда хохот утих, Палийчук обратился к электромонтеру:
- Ты что, Данило, не провел, как я приказывал, деду электричество?
- Он надо мной три месяца издевался, так могу же я хоть на три дня одержать над ним верх, - возразил монтер.
- Проведи ему завтра - это и будет твой верх.
- Завтра никак не могу, надо в район ехать.
- Приедешь - проведешь, и не косись на деда: не пристало молодому человеку сердиться по пустякам.
На другой день в сумерки старый Шкурумеляк, держа подмышкой свежие газеты, пришел прямо в хату Палийчука. Потоптался у порога, делая вид, что тщательно вытирает ноги, а на самом деле высматривая, какое настроение у председателя, и пожаловался:
- Так у меня, Илько, глаза болят, так болят, что и небо с овчинку, - заявил он, поджимая рукой непослушную бороду.
- Что же, отвезти вас к врачу?
- Да мне и сам Филатов не поможет! Годы-то уж немолодые, столько десятков, что и за плечами не умещаются.
- Кто же вам может пособить? - спросила Ганна.
- Кто? Твой Илько.
- Я? - удивился Палийчук.
- А Шкурумеляк махнул рукой, решив больше не вилять.
- У меня, Илько, глаза от плошки болят… Проведи уж нам электричество, пускай твой верх будет, - и старик зачем-то потер ладонью лысину.
- Завиваются молодецкие кудри? - расхохотался Илько.
- Да, вроде пробивается что-то, - смутился старик.
Он понял, что электричество у него будет, и уже смело, с молодецкой ухваткой, рванул из кармана бутылку и стукнул ею об стол.
- Хочу, Илько, выпить за твое здоровье и упорство. Таким и я в молодости был… Вам о том и старуха моя скажет. Эго она подзуживала меня, что не будет электричества.
Илько и Ганна рассмеялись, а дед снова придержал рукой бороду и приложил палец к губам.
- Вы уж, смех, пожалуйста, на потом оставьте, а то кто-то сюда идет… О, да это Микола! - Старик поздоровался с Сенчуком. - Видал, видал, какое у нас электричество по всему селу?
- Видал, дедушка, только у вас почему-то окна едва-едва мерцают.
- Это, Микола, видно, моя старуха пораньше спать легла, - подмигнув Палийчукам, ответил Шкурумеляк. - Работает она культурно, при электричестве, а спит при лампадке…
* * *
Притихшую покутскую улицу разбудило довольное урчание машины, и окна клуба сверкнули резким грозовым сиянием. Причудливые, как гроздь винограда, тени от щедрой листвы придорожных молодых акаций упали на стекла, шевельнулись и поплыли.
Все это снова напомнило Миколе Сенчуку пробел в его выступлении: так он и не покритиковал своего друга за сад - и без того Илья Палийчук, краснея и бледнея, вертелся в президиуме, словно его посадили на старого ежа. Микола посмотрел на товарища и, хотя вид у того был едва ли не комичный, подавил вздох. Легко, ах, как легко от всей души хвалить друзей, - в их успехах ощущаешь частицу и своих дорогих сердцу дней, а может быть и свою работу, свои привязанности, то, что перешло к тебе от верных друзей, привилось, а теперь пригодится еще какому-нибудь доброму человеку. И как трудно критиковать, при людях крутым словом выправлять близких, - ведь в их ошибках часть и твоей вины. Ты недоглядел во-время, а теперь морщишься, отрываешь свое упущение, как репей, и от себя и от других. А отрывать трудно, особенно если у товарища такой нрав и такая душа, что ого больше тянет к крайностям, чем к золотой середине. Вот почему ты и не сказал о саде, а сказать об этом необходимо, и сегодня, ведь кто знает, когда ты снова спустишься сюда с подгорья.
Учтивые гуцулы меньше критикуют Палийчука, и петушиный задор понемногу слетает с него. Нет, он все-таки недурной председатель!
Подумать только: тот самый бубенщик Илько, который в сороковом году бубном, как на праздник, созывал гуцулов на первое колхозное собрание, сегодня сам председательствует в молодом колхозе! И все же, из-за своего торжественного бубна, ты, Илько, забываешь порой о кропотливых, повседневных заботах, о том, что долго выращивают и что еще дольше живет.
Собрание закончилось, и Микола Сенчук уже собирался идти домой, в далекое горное село, когда к нему подошел распаренный от духоты и критики Илья Палийчук.
- Микола, ты мой гость? - обиженно смеясь глазами, с вызовом спросил он горца и покрутил золотистые кончики пышных усов.
- До сей поры был твоим гостем, а теперь не знаю, - спокойно ответил Микола и улыбнулся уголком рта. - Сердишься?
- Ясно, сержусь! Прийти к товарищу за тридцать километров, погостить денек, да и оставить хозяина на месяц в сердечном расстройстве! Вон моя Ганна - и та сбежала, не дожидаясь нас. Гляди, угостит она нас обоих на ужин холодными ухватами!
Вокруг засмеялись гуцулы, знающие характер председателевой жены, а Микола покосился на друга: хотя тот и шутил, но гордость его была ущемлена, лицо морщилось от досады, а внутри, должно быть, все кипело.
- Не легко сейчас председателю. Сенчук знал характер друга лучше, чем он сам, и заговорил, как бы извиняясь:
- Ты не сердись, Илько. В другой раз за тридцать километров хвалить приду.
- Э! Только хвалить? - недоверчиво переспросил Палийчук.
- Только хвалить, - серьезно заверил Микола.
- Вот это славно! - лицо Ильи оживилось. - Признаюсь, Микола, есть у меня слабинка: не люблю критических речей, а люблю, чтобы хвалили и колхоз и меня, - откровенно признался он. - Так когда ж ты приедешь с некритической речью, просто полюбоваться на нас?
- Когда будет чем.
- Думаешь, я от тебя друг ого слова ждал? - Глаза Палийчука, большие, как у соловья, вновь потемнели. - Хотел бы я поглядеть, каким ты станешь председателем.
- И приходил бы критиковать?
- На каждое собрание приезжал бы, на каждое собрание!
- Сразу виден характер.
- Что, опять не так? - удивился Илько.
- Не так. Зачем же тебе гонять ко мне коней на каждое собрание?
- А я на машине буду приезжать. На легковой, чтобы все видели, - сгоряча вырвалось у Палийчука честолюбивое признание. - На собственной машине!
- И на собственном горючем?
- А что ж? На собственном!
- И на какие же деньги ты все это купишь? - насмешливо удивился Сенчук. - Неужто на выручку от редиски?