- Наполовину верю, а наполовину нет. Как своей Олене, когда она рассказывает, как все дешево без меня купила: всегда наполовину уменьшит цену… Комбайн… это надо подумать…
* * *
Катеринка, не выпуская руку Мариечки, с волнением поглядела на Григория, и он, пробудясь от задумчивости, удивился: оказывается, этот певучий голос доносится не с поднебесного Бескида, он звучит рядом - протяни руку и ощутишь трепетное дыхание. Агроном хотел попросить прощения за невнимательность, но побоялся, что оборвет этим поток мелодичной речи, который уже заполонил его руки, тело и вот-вот заполонит сознание.
- Вы не гневайтесь на деда Олексу. Он, товарищ агроном, ни во что не верит, пока не увидит своими глазами. Даже в бога не верил, когда надо было верить, при польской власти. Сидел над резьбой и на рождество, и на пасху, и на трех святителей, и на сорок мучеников. Так церковь на него епитимью наложила… А думаете, когда пошел слух, что советы будут наделять землею, поверил? Не поверил, как и моя мама. И не верил, что внук его станет студентом. Этот дед сам расставляет капканы всем ораторам на собраниях, а об его ошибках и не пикни - разозлится, насупится, как три горя и четвертая беда. Вот и Мариечка об этом скажет. Так уж вы не сердитесь, товарищ агроном.
- Ну, раз и Мариечка подтверждает, не буду, - рассмеялся Григорий, все еще не веря, что этот певучий вечер, и ручеек, и две гуцулки у огорожи в своем волшебном наряде - реальность.
- Мариечка, - Катеринка толкнула подругу в бок, - скажи что-нибудь, а то товарищ агроном и на нас рассердится.
- И хорошо сделает: нечего пустыми речами отрывать человека от дела, - стыдливо ответила та. - Будто товарищу агроному без нас не известно, какие есть в горах несознательные старики! Если принимать близко к сердцу все их разговоры, можно подумать, что на свете не одна земля, а две: одна - ихняя, старая, маленькая, затиснутая горами, а другая - та, на которой все люди живут.
- Вот это сильно! - вырвалось у Нестеренка. Необычное сравнение он отнес не столько к здешним старикам, сколько к жалким иждивенцам, нахлебникам общества, которые сами не знают, чего хотят от жизни, и не делятся с окружающими ничем, кроме прокисших жалоб. - Да ты, Мариечка, молодец!
- И я это говорю, а она сомневается, как дед Олекса, - оживилась Катеринка, прижимаясь к подруге.
- И я это говорю, - отозвался из темноты Сенчук. - Девушки, приходите завтра к озерку. Знаете, что оно может вам принести?
- Как не знать! Воду, - одновременно ответили подружки.
- Нет, славу.
Девушки изумленно и недоверчиво вскрикнули, покачивая головами, засмеялись.
Очевидно, это закон молодости: она стоит рядом со всем лучшим на земле. Пусть же никогда не покроется это соседство сереньким туманом мелочей.
* * *
Девушки с песней ушли в долину, а Нестеренко еще долго стоял на лугу, ощущая под ногами биение подземных ключей. Этот ток чистой крови земли передается сердцу, и оно подымает тебя на крыльях чувств, в голове расцветают мысли, как на полонине цветы, и уже кажется, что ты жил, работал, учился для того, чтобы прийти скромным тружеником в этот горный край, где не видно даже линии горизонта, как не видно конца твоим помыслам.
"Люди, для вас мое сердце!" - не ты сказал эти слова, но они, как воздух, сопровождают тебя всюду, они - суть твоей жизни, и ты будешь утверждать это до последнего дыхания. И даже противно подумать, что есть на свете страшные человеконенавистники, которых бесят солнечные блики в глазах ребенка, и кусок хлеба в руке трудящегося, и непорочная девичья улыбка, и мать, склонившаяся над колыбелью. Какая глубокая ирония природы над этим социальным кретинизмом: он считает, вернее - кричит, что обладает тем, чего у него нет и не "может быть, - разумом и будущим. В его жалком до дикости мышлении категория разума безнадежно спутана с категорией страха, и при помощи этой последней он надеется править человечеством. Хуже, что это убожество прикрывается хитроумными дымовыми завесами, начиная от несущих заразу, как бактерии, газетных литер до кадильного чада, затуманивающего и строгие лики святых и непросветленные, доверчивые головы мирян.
"Нет, это логово", - припомнилась Григорию выразительная характеристика Сенчука. И даже взглянуть не захотелось в ту сторону, где из камней торчал обломок зуба дракона, хитро окутавший себя клубами тумана и ладана.
На горах, словно развешанные, светились редкие огоньки. У реки они собрались в коротенький пунктир. Может, это и не огоньки, а выплеснутые на берег отблески звезд? Они протягивают к твоим глазам лучики света, а ты стремишься представить себе жизнь обитателей запечья и простираешь к ним тепло своего сердца, ибо и там ведь живут твои еще неведомые друзья. Тебе предстоит возложить на свои молодые плечи часть их забот, наполнить глубины души их поэзией и самому творить ее, ибо такова уж природа коммуниста, начинает ли он свой путь или стоит перед его завершением.
А здесь есть к чему руки приложить. Даже поверхностное знакомство с Верховиной и подгорьем подстегнуло твое воображение, привычные представления о способах обработки земли рассыпались, и в сознании проступили контуры будущей желанной работы. Здесь ты впервые в жизни встретился с пережитками прапрадедовского земледелия. На раскорчеванной вырубке гуцул сеет только овес и мелкую, немощную бурышку, разрушая в три-четыре года природное плодородие почвы. Одичавшая земля лежит перелогами, зарастает кустарником либо заболачивается. Ливни вымывают известь, и от этого почти вся Верховина страдает повышенной кислотностью. Почему же мудрецы из областного управления сельского хозяйства не додумаются улучшать почву известью и люпином? И что же это за обработка земли, когда пахотный слой не превышает двенадцати - четырнадцати сантиметров?.. Первые же неотложные агротехнические меры помогут удвоить урожай. А низинку на берету Черемоша начнем осваивать сейчас же. Что она покажет?
С этими мыслями молодой агроном вошел в хату. Микола Панасович еще сидел над книжкой, шевеля губами.
- Что, отстали наши горы от долин? - доверительно намекнул он на стычку с дедом Олексой.
- Что-то он скажет, когда увидит у нас в будущем году комбайн? - улыбнулся Нестеренко.
- Выкрутится.
В это время со двора донесся топот копыт, и в раскрытое окно внезапно заглянула лошадиная голова.
- Это что еще за Сорочинская ярмарка? - вскрикнул от неожиданности Нестеренко.
- Ха-ха-ха! Говорите, Сорочинская ярмарка? Так получайте ярмарочные подарки! - Из темноты донесся чей-то могучий довольный смех, и в окно со стуком полетели два небольших, туго набитых мешочка.
- Здорово, Илько! - радостно воскликнул Сенчук, поднимаясь из-за стола. - Ты бы уж заезжал на коне прямо в хату.
- И заехал бы, будь у вас дверь повыше, а то нагибаться неохота. Здорово, Микола!
- Здорово, братец! Знакомься: Григорий Иванович Нестеренко, агроном.
- Илья Палийчук, председатель колхоза! - не без гордости ответил гость. - Поглядите, что я вам привез! - Он быстро развязал один мешочек, и в его большой пригоршне запрыгали отборные грецкие орехи.
- Ого, двумя наешься! - удивленно заметил Сенчук.
- Только затем и вез, чтоб тебя угощать! - возмутился Илья. - Посади, вырасти, тогда и ешь. Вот каким добром обсадим свои дороги! Ну что, будешь теперь попрекать меня редиской? Я этот орех в лесу нашел. Лет ему, верно, около двухсот. Стоит, как роща, и густой-густой, прямо в глазах рябит. Наш агроном посмотрел на него и в пляс пустился. "Вот эндокарп! Всем эндокарпам эндокарп!" И на что он окрестил наш грецкий орех таким страшным словом - ума не приложу! Вот привез тебе, Микола, два мешочка, на новое хозяйство.
- Спасибо, Илько, - Сенчук растрогался. - Порадовал! Порадовал!
- И еще порадую тебя: еду в Киев! Министерство сельского хозяйства вызывает. И есть у меня почти научная идея: забраться в научно-исследовательский плодо-ягодный институт. Если не дадут нам новых саженцев - украду, а в колхоз привезу. Как вы думаете, будут судить за это или нет еще такого параграфа в судебных книгах? - Он расхохотался на всю хату и, не ожидая ответа, заговорил мечтательно: - Только бы погода установилась. Нет ничего лучше, чем взобраться на самые вершины наших гор. Посмотришь, поглядишь вокруг - всюду поднимаются наши воссоединенные земли, залитые солнечным светом… Высоко в небе замер над полониной орел, но и он не видит конца-края нашей силы… Ты. Микола, не смейся! Я еще под старость стихи об этом напишу. Мои коломыйки даже один кандидат записывал и хвалил!
- Ну, раз хвалил, стало быть ты всю жизнь будешь о нем вспоминать, - лукаво подмигнув, заметил Сенчук.
- А по-твоему, я должен всю жизнь вспоминать, как меня критиковали? Я еще не такой сознательный, Микола… Может, выпьем по чарке, а то я к тебе всю дорогу натощак трясся.
Могучий, с размашистыми движениями и раскатистым голосом, он кажется Нестеренку настоящим орлом. И это ощущение не оставляет агронома, даже когда Сенчук умно подшучивает над какой-нибудь ошибкой или неуклюжей фразой Палийчука. Григорий сперва подумал было, что перед ним противоположные натуры, для которых, очевидно, спор так же необходим, как и дружба, но затем увидел, что резкая горячность есть и у Миколы Сенчука, только она заложена глубоко, как зерно в земле. А у Палийчука все наружу, и потому даже его недостатки вызывают не возмущение, а улыбку…
"Что ж, это недостатки роста!" - думает Нестеренко, верно определяя их сущность, и с еще большей симпатией следит за речью и ловкими движениями председателя, наливающего чарки.
- А что ты думаешь, Микола! На будущий год наш колхоз станет миллионером!.. Вас, товарищ агроном, этим не удивишь, а у нас, где крестьянин колол каждую спичку на четыре части и, причитая, сваливал детей, как в могилу, в заокеанские трюмы, это большая партийная новость. Голяк становится миллионером и человеком! Стало быть, воссоединенная земля и нас наделяет своим счастьем. Славно, а?
- Славно!
- Так выпьем за хорошие новости!
- За то, чтоб их все больше было! - Сенчук с любовью смотрит на друга своими ясными карими глазами. - Ты сам прикинул в голове свой миллион или с людьми советовался?
- С людьми. И в райкоме обдумывал с двумя секретарями. А третий сердится на меня. Погорячился я немного, ввернул ему кое-что самокритическое, а он и запомнил. Здоровается теперь словно не с председателем колхоза, а с подозрительным элементом. Тоже, видно, не любит критики, хоть и начальство… У тебя огурчика нету?.. Ну, обойдемся без кислого, на сладком проживем… И не только говорил, Микола, а и втолковывал по-всячески. Одним больше про идею, другим больше про доход. На это у меня терпения хватило. Даже неверующих зажег цифрами и надеждами. Простая цифра: увеличить урожай всего на два центнера с гектара - при искусственном опылении этого можно добиться, - и вот тебе тысяча шестьсот центнеров, и все идут на трудодни. Ведь это целых девятнадцать пудов добавочной оплаты на каждое хозяйство. Да и овцы дадут нам теперь немалую прибыль. Так вот и подсекаем помаленьку всякую вражью агитацию. Свеколка нам в этом году тоже помогла. Пускай не много еще она дала сахару колхозникам, а уже прищемила черные языки - перебираются от нас в другие места. Это переселение радует меня. Мы, коммунисты, поставили на ноги все село, когда заявили: "Люди, к нам теперь стучатся и богатство, и наука, и все, что хотите. Так отворяйте же им настежь двери своим честным трудом". И двери начинают отворяться. Кое у кого в хате еще поскрипывают, кое-где выглядывают только в узкую щелку, но отворяют. У тебя, на горах, труднее, ты своих людей и за два дня на собрание не созовешь - все разбросано… Ну, еще по одной. А Марку моя Ганна вот калачик передала. Из первой колхозной пшеницы. - Илько подошел к постели ребенка, и, наклонившись, положил у изголовья узелок с подарком. - Жениться тебе надо, Микола.
У мужчин одновременно вырвался вздох, но каждый сделал вид, что не заметил этого.
Откуда-то издалека в раскрытое окно долетел отзвук грустного мотива, и Палийчук, исподволь присоединив свой голос, задушевно пропел первые слова печальной галицийской песни; ритм и мелодия в ней были надломлены, как голос скорбящего человека. Сенчук стал тихонько вторить, и в напеве зазвенели новые ноты печали.
Нестеренко не узнавал гуцулов - на их задумчивые лица легла былая печаль отцов, и два однополчанина отдались трогательной песне о судьбе солдата первой империалистической войны:
Над горою пуля пронеслась,
В грудь герою пуля та впилась,
В волны тихого Дуная
Кровь рекою полилась.
А в Дунае тихая вода,
Там стояла женушка моя…
Когда спели, Илья Палийчук обнял своего друга, отвел глаза в сторону.
- Прощай, Микола… Поеду.
- Куда ж ты, на ночь глядя? - Сенчук удивился и рассердился.
- Не сердись, Микола. Спели - и вспомнилась мне моя Ганна. Вспомнилось, как она ждала меня с войны… Ну, что тебе говорить? Сам знаешь… Будь здоров, Микола.
- Счастливого пути, Илько. Ганне привет… Ох, и буен же председатель у вас в колхозе!
- Сегодня тебе критикой меня не донять, - засмеялся Палийчук. - На обратном пути из Киева непременно заеду.
Во дворе он только тронул рукой коня и уже очутился в седле, птицей вынесся на леваду. Нестеренку долго еще слышался из темноты топот копыт и отголосок новой, незнакомой песни.
* * *
В молодости любовь не приходит нежданно: она берет свое начало в затаенной надежде, в предчувствии, как источник берет свое начало в глубинах подземных вод.
На пороге любви растревоженное сердце само не знает, чего хочет и что ведет его вглубь вечеров, где задушевно звенят песни и смех. Но как веришь, как ждешь, что вот-вот встретишь и тот самый взгляд и ту самую улыбку, с которой не разминуться тебе, которая расцветает только для тебя, встретишь и потянешься к ней, как подсолнух к солнцу, называя свою любовь и солнцем и звездой, дивясь новым словам и своему счастью! И все окружающее станет новым, непривычным. И вид у тебя тоже станет непривычный, - все будут спрашивать, не потерял ли ты что-нибудь, и никто не поймет, что ты, наоборот, нашел.
У лесоруба Василя Букачука под вечер уже трижды спросили, не потерял ли он что-нибудь. И хотя этот вопрос задавали ему разные люди, парень сердито накинулся на приемщика Володимира Рыбачка, как будто один только он спрашивал все время об одном и том же:
- Не понимаю, сколько можно твердить об одном? Что, у тебя язык на холостом ходу или тебя Иван Микитей под бок толкает? Если хочешь знать, не потерял я, а нашел.
- Оно и видно, - добродушно засмеялся молодой приемщик. - А ты не сердись - печенка заболит.
- Ой, не то у него болит, - Иван Микитей с деланным сочувствием покачал головой и присел на пенек свежесрубленной пихты. - Сердце у него заболело, и никто его не уврачует, кроме молоденькой врачихи из Гринявки.
- Еще одно слово - и не меня, а тебя придется лечить! - смуглое лицо Василя побагровело от гнева. Его любовь была еще в той поре, когда ее скрывают, думая, что никто ничего не видит.
Иван Микитей, зная натуру товарища, встревоженно вскочил и попятился, лукаво подмигнув Рыбачку, и оба сморщились, чтобы не расхохотаться.
Василь, хмуро глянув исподлобья на парней, стал спускаться, и тогда вдогонку ему, как камешки с горы, покатился смех.
Василь обернулся, погрозил кулаком, а парни в ответ широко развели руками.
- Да мы же не над тем смеемся. Мы знаем, что у тебя никакого врача нету! - и они снова расхохотались.
Василь смерил лесорубов подозрительным взглядом и ничего не сказал.
- И на что скрывать любовь? - удивляется Рыбачок. - Я горжусь ею и своей любушкой горжусь.
- Любовь у каждого идет своим путем и каждому кажется самой лучшей, - рассудительно пояснил Микитей и, глянув вниз, снова прыснул. - Василь-то уже не идет, а летит к своему врачу.
Чем ближе Василь подходил к Гринявке, тем легче и тревожнее становилось у него на сердце. Последние дни принесли ему и большую радость и заботу. Мариечка уже выходила к нему, не убежала даже, когда в сад вышел дед Савва, парень побывал и дома у девушки, но она то улыбкой, то шуткой, то строгим взглядом отводила его руки и пылкие слова любви.
- Мариечка, я без тебя жить не могу…
- Точнехонько эти слова я слыхала в кино! Понравились тебе? - пела она в ответ и смеялась.
- Ты опять смеешься, а у меня сердце разрывается на четыре части.
- А это уже, Василько, из песни. Ты свое что-нибудь скажи.
И каждый вечер он говорил что-нибудь свое, а девушка отвечала, смеясь, что это не его, и, вероятно, оба были правы.
За поворотом леса оборвались, вечер сразу посветлел, но ручейки на лужайках зажурчали глуше, словно их мелодии процеживались сквозь корни и тени пихт. Совсем недалеко раздалась девичья песня; она, казалось, не плыла, а тихо шла, разыскивая свое счастье, как Василь разыскивал свое.
И парень остановился, пораженный силой чувства, изливаемого двумя обнявшимися голосами. Так петь можно только в пору любви или в пору надежд.
Будь я звездочкой прекрасной,
Светила бы ясно
Ему, миленькому,
Пока б не погасла.
- Мариечка, - прошептал парень, переполненный любовью к ней и жалостью к себе. Он с ужасом ощутил, как в уголках век защемило от слез, которые прежде не вырвала бы у него даже пытка.
Он догнал девушек, но даже не сумел поздороваться с ними. Катеринка насмешливо и удивленно посмотрела на лесоруба, покосилась на подругу и юркнула в темноту.
- Василько, что с тобой? - Не он, а она первая протянула руку, с изумлением присматриваясь к парню.
- Не знаю, Мариечка! - с болью вырвалось у него, он глянул на девушку и, даже не пытаясь на этот раз выдумать что-нибудь новое, заговорил словами песни: - Как ты, Мариечка, светишь ясно…
- Вот теперь ты, Василько, сказал свое, - неожиданно ответила Мариечка и, застыдившись, прильнула к нему…