- Почему же не примут?
- Да ведь я крестилась на образ!
- Это не ты крестилась, а справедливая ненависть твоя.
- Так примут?
- Ясно!.. А я тебя еще больше люблю.
- За что?
- За гордый характер! - Иван поцеловал ее. - С таким характером можно большим начальником стать.
* * *
Над подгорным селом Гринявкой в хаосе облаков раскачивается месяц, то выхватывая из тьмы, то снова погружая во мрак очертания гор и серебристую кипень реки.
Перейдя вброд Черемош, Василь дошел лугами до околицы села, осторожно обошел вокруг хатки, на маленьких оконцах которой дремал иней лунного света, и снова вышел на улицу. Прямо на него налетела голосистая стайка детворы, и Василь перехватил одного мальчугана.
- Ой, пустите! - закричал тот, стараясь вырваться.
- Федь, Мариечка дома? - спросил его Василь на ухо.
- Дома, на собрание спешит, а дед все задерживает ее разговорами про жизнь. Пустите!
- Куда же ты?
- Куда? - удивляется Федько. - На собрание! Будут выбирать, кому ехать в большие колхозы.
- Тебя же не будут выбирать.
- Так хоть послушаю! - Федор рванулся, выскользнул из объятий парня и с лихим гиканьем пустился догонять малышей.
Василь, оглядевшись, запел под окном коломыйку и отошел в тень под явор. Но на улицу никто не вышел. Тогда он снова приблизился к хате, свистнул и с равнодушным видом медленно зашагал вдоль улицы. Потом снова вернулся, распевая громче, и наконец, махнув рукой, решительно вошел во двор. Постучал в наружную дверь и замер. В хате сразу же затопали.
- Мариечка! - понимающе усмехнулся парень и плотно прижался к стене.
Скрипнула дверь. Василь подался вперед и схватил любимую в объятья. Но тут его ошеломил крик:
- Караул! Грабители!
В объятьях Василя барахтался старый Савва - дед Мариечки.
- Дед Савва, это я. Не подымайте тревогу. Это я, Василь. Неужто не признали?
- Тьфу! В самом деле - ты?.. Что же это тебе вздумалось обнимать старика?
- Люблю вас очень, дед Савва! - не растерялся Василь.
- И-и? Так уж и любишь?
- Крепко люблю!
- Меня?
- Вас!
- Правда, меня? Тогда пойдем в хату, о жизни поговорим.
- Пойдемте, - неохотно согласился Василь, и лицо у него сразу стало кислое.
В хате дед Савва засветил плошку, сел на лавку и печально покачал седой головой.
- И что это делается на свете, Василь? Такое горе, такая пора настала, что просто - эх!
- А что?
- Еще спрашиваешь! Снова уплывает земля из мужицких рук, как вода в Черемоше. Так сердце кровью обливается, что и света божьего не вижу, а руки отказываются работать. Не натешился я еще этой землей, не нарадовался на нее.
- Так тешьтесь, радуйтесь, кто ж вам не велит?
- Тьфу на тебя! Ты что, сегодня на свет родился?! Как же тешиться да радоваться, если колхоз заберет всю землю и даже под лук да огурцы клочка не оставит!
- Это уж, дедушка, кулацкое тявканье. Приусадебная земля останется у каждого хозяина.
- Останется? И то слава богу, если твоя правда. Да ведь сколько ее останется у человека, этой приусадебной земли? - И старик забеспокоился, видя, что парень собрался уходить. - Ты уж посиди, Василь, раз любишь деда. Потолкуем о жизни. Был я бедняк бедняком, беду свою тащил с женой и детьми, как вол ярмо, а на наше трудовое помещику достатки прибывали, как вода в паводок. Рубаха у меня, в поту стиранная, не просыхала на плечах, где бы я ни жарился - на кирпичном ли заводе или на чужом поле. А на детей все приходилось ворчать: "Разрази вас гром, чтоб есть не просили!" Им ведь все равно. Заработал ты крейцер или нет, а рот хоть корочкой да заткни. А раз как-то под пасху, в давние времена, сели мы, горемыки, твой отец, я и отец Миколы Сенчука, и сочинили горестное да учтивое письмо к императору в Вену. Поздравили его и семью с праздником, да и просим совета: "Цесарь наш пресветлый, земля у нас барская, леса графские, дороги твои, а небо божье. А нам, бедным мужикам, как же без клочка земли на свете прожить?"
- А он вам что же?
- Поздравил нас после пасхи. Жандарм так выписывал эти клочки земли у нас на спинах, что кровь текла, как вода из родника.
Старик от этих воспоминаний еще больше загрустил, и печаль его тенью легла на лицо Василя.
- Так-то, Василь, испокон веков никто еще не пособил маленькому человеку. Бедный не может помочь бедному, а богач только себе сала напасал. За эту землю гнили мужицкие кости и в тюрьмах, и в Березе Картузской, и в могилах. Только поп обещал праведным на том свете надел. А как тут станешь праведником, когда нужда одолела, когда тебе и свечки за крейцер не прилепить перед образом, когда ты и в самой церкви засыпаешь, нажарившись за неделю у кирпичных печей или намахавшись цепом до того, что у тебя и в голове цеп вертится?.. Эх, не многим беднякам достанется пахать у господа бога святую землю… Одна только большевистская власть дала надел неимущему человеку: "Бери себе, Савва, три морга, - сказали мне, - сей зерно, а собирай счастье".
- Философия! - лицо у Василя просветлело.
- И собирал я славный урожай. Тешился этими тремя моргами, как тремя внуками. На лошаденку скопил, конюшенку выстроил, а теперь снова уходит от меня земля, как жизнь.
- Напрасно вы, дедушка, убиваетесь. Совсем напрасно. Вот поверьте - найдете счастье, с людьми… Ну, я, пожалуй, пойду, - говорит Василь, сгорая от нетерпения поскорее выскользнуть из хаты.
- Постой, Василько, куда тебе спешить?
- На собрание.
- Тебя же не будут выбирать в дальнее странствие… Ты посуди: как же не убиваться? С душой расстаться, поверь, дитятко, и то не так тяжело, как с землей.
- Ей-богу, пустое это, дедушка!
- А чем ты меня утешишь?
Василь сразу стал серьезным, выпрямился и рубанул рукой, как топором.
- Утешу словом партии. Она учит, что только в колхозе мужик хозяин, а не осенний гриб, который на день вырос, да за день и завял. Партию слушать надо.
- Мало я, что ли, слушал партий! Их у нас было как на грош маку, пальцев не хватало сосчитать. И ни одна не являлась без посулов. Все, все до одной говорили красно, а жилось по-черному.
- Да разве это партии? - возмутился Василь. - Это ж были грязные лавчонки - души наши в Америку продавать. Вы партию большевиков слушайте.
- Ох, слушал бы я ее, Василь, слушал бы день и ночь, только бы остались при мне мои морги!
- Э, опять вы за свое! Не для того же власть дала землю, чтоб только подразнить ею мужиков. Значит, думает она, как сделать, чтоб людям стало лучше.
- Может, оно и так. Не знаю… Так ты уже уходишь?
- Иду, иду, будьте здоровы.
- На собрание?.. Ну, так и я с тобой.
- А вы зачем, дедушка? - неохотно откликнулся парень.
- Послушаю, Василь, послушаю!
И старик начинает поспешно одеваться.
Василь с дедом спешат по пустым улицам к сельскому исполкому. Вдруг Василь остановился: чуткое ухо лесовика уловило обрывки тихого разговора. Тронув старика за плечо, Василь крадется под тыном поближе к голосам.
- Василько, слышь, не ходи дальше, - предостерегающе шелестит голос деда.
Возле хаты шевелится темная фигура, бросая в отпертые сени:
- Помни, добрый человек: запишешься в колхоз - большевики отберут у тебя землю, а мы - душу. Полетит она без исповеди в ад, и только раз в год, в сочельник, будет навещать землю. Ха-ха-ха!
- Слушай-ка, Василь… Да это же Штефан Космына, сын нашего попа, тот самый, что в высокой школе на пана учился… Ишь, как божественно говорит!
- Вот я ему поговорю сейчас!
- Василько, он же не с пустыми руками! Василько! Василь! - старик хотел схватить парня за пояс, но слабеющие руки поймали только воздух.
Парень, едва коснувшись рукой плетня, молниеносно перескочил во двор. В тот же миг Космына метнулся на улицу. Прозвучал выстрел, другой. В темноте послышалась возня, топот, зацокали копыта, и конь ошалело понес всадника к Черемошу. Сердитый Василь, тяжело дыша, вернулся к деду.
- Удрал попович!
- Ах-ти!.. Пустая твоя голова! Хоть бы топором запасся, а то с голыми руками на пули полетел. Вот так бы и завял навеки… Слыхал, что говорил попович?
- Скоро отговорит свое.
- Эк, напугал ты меня… Чуть сердце не выскочило из груди… Вот дознается Мариечка…
* * *
- Люди, кто за Мариечку Сайнюк?! - кричит из президиума Микола Сенчук.
Рядом с ним сидят секретарь райкома Михайло Гнатович Чернега, Григорий Нестеренко, несколько гуцулов и гуцулок.
В зале над разноцветными нарядами собравшихся подымается лес рук.
- Поедет, поедет Мариечка!
Девушки смеются, приветствуя свою подругу, а ее лицо так и пылает счастливым румянцем.
- А ведь поедет девчонка! - с беспокойством говорит долговязый, средних лет гуцул, Лесь Побережник. - Жена, я попрошу слова, а? - наклоняется он к своей дебелой Олене.
- Проси, муженек, - велит она.
- Товарищ председатель, прошу слова! - как школьник, поднимает руку Побережник.
- Говорите, Лесь.
- Товарищ председатель, все видели, как я пристойно сидел на собрании.
- Все люди видели! - подтверждает Олена, расталкивая локтями соседей на лавке.
- Даже жена моя уверяет, что так. А она мужа только по праздникам хвалит.
- А чтоб тебе, какие слова про жену говорит! - Олена встревожилась, и на груди ее забренчали, заплясали дукаты. - Выходит, ежели муж в будний день не заслужил доброго слова, так уже и не самокритикуй его!
- Тетка Олена, надо говорить не "самокритиковать", а "критиковать", - поправляет Катерина Рымарь, становясь рядом с Мариечкой.
- Ты чего учишь меня, дерзкая девчонка, точно я сама не знаю! Я хорошо знаю! Когда все критикуют - это критика, а когда, к примеру, своего мужа я сама критикую - это уже самокритика. Верно?
- Верно, верно, Олена! - шутя подтвердила Ксеня Дзвиняч.
Собрание ответило хохотом, засверкали пестрые и разнообразные гуцульские наряды.
Лесь, стоя в напряженной позе, терпеливо переждал хохот и деловито продолжал:
- Пристойно и учтиво сидел я на собрании, а больше не могу так сидеть. Чтобы эту девчонку Мариечку, которую я сам за косы из Черемоша вытащил, когда тонула, чтоб ее посылали в колхозы, а меня, хозяина, - нет? Не вижу я в этом правды. И что она, несмышленыш, понимает? Венок сплести да на голову надеть? Что она в людях увидит и что расскажет людям? Я скажу так: пусть посылают и меня. Пошлете, товарищ председатель?
- Голяк, что ты мелешь? Скорой смерти захотел? - зашипел на него Пилип Наремба.
- Я, может, вашей скорей дождусь, - тихо и с достоинством ответил Лесь и снова обратился к Сенчуку: - Правда, пошлете?
- Разве я могу это сделать? - заколебался Сенчук, и в углах зала сразу поднялась возня, галдеж.
- Они берут только из обольшевиченных да комсомольцев, чтобы говорили, что велят, а правду под ноги затаптывали! - выкрикнул Штефан Верыга.
- Люди, что вы молчите, как камни? - выделился голос Гната Палайды.
- Что - Лесь хуже девчонки? - осмелев, бросила Палайдиха.
- Такого правдивого человека поискать надо! Он все разглядит и людям расскажет! - закричал Пилип Наремба, немало удивив этим учтивого Леся. - Видишь, Лесь, за тебя заступаюсь.
- Заступайтесь, Пилип, за свой процент, а мою душу не троньте. Ей-богу, не прошу, - все с той же учтивостью отвечал Побережник и снова обратился к Сенчуку: - Я тебя, Микола, выбирал председателем, а тебе трудно поднять за меня руку?
Микола Сенчук бросил смущенный, вопросительный взгляд на Чернегу. Тот поднялся из-за стола, и зал притих.
- Товарищи, если человек чего-нибудь захочет, очень захочет, он добьется своего. Лесь Побережник очень хочет увидеть колхозную жизнь, хоть он и не попал в список. Поможем ему?
- Поможем! - первой закричала жена, и смех смешался с одобрительными рукоплесканиями.
- Так я голосую, товарищи! Кто за? - голос Миколы Сенчука сразу окреп. - Единогласно, и еще на голос больше: Олена голосует обеими руками.
- Если одна не помогает, так пусть поможет другая! - с опозданием опуская руки, говорит Олена и, уже обращаясь к мужу, добавляет: - Ой, головушка моя несчастливая, как же ты без меня поедешь? Хоть не отбивайся от людей, а то я женщина слабая, мне недолго и век укоротить.
- Так уж и не переживешь? - Лесь недоверчиво окинул взглядом свою здоровенную подругу жизни, которая, верно, не согнувшись, и хату подперла бы плечом.
- Лесь, замолви за меня словечко Миколе, а то и товарищу секретарю, - вдруг решительно заявила Олена. - Пусть и меня посылают. Куда иголка, туда и нитка.
- Олена, не порть мне праздник! - вежливо ответил Лесь, безуспешно пытаясь втиснуться рядом с женой на лавку.
- Ишь, поумнел сразу! - вспыхнула Олена.
- Поумнел, куда там! - съехидничал Пилип Наремба. - А ты поучи его, Олена, своей самокритикой.
- Лишь бы не вашей. Вы не вмешивайтесь в семейную жизнь, покуда хозяйка есть, - гордо отрезала Олена и так повернулась на лавке, что все ее соседи покачнулись…
- Дальше идет Роман Петращук, лесник наш! - объявил Сенчук.
- Роман, хочешь ехать? - обернулась к парню непоседа Катерина Рымарь.
- А то нет! Да это же… - Роман не найдя слов, приложил руку к груди.
- Прошу слова, товарищ председатель, - поднялся в раздумье пасечник Юра Заринчук.
- Говорите Юрий Васильевич.
- Моя бы воля, не послал бы я Романа. Хоть он и подвижной парень, а в поездку не годится.
- Почему ж это не гожусь? - забеспокоился лесник.
- А потому, что Роман любит мед, а пчел не уважает. Характер у него, что ли, не колхозный? Поесть любит, а работать не очень…
- Юрий Васильевич, за что ж вы так вцепились в меня?
- Это ты мне в самое сердце вцепился глупостями своими. Зачем разрешил вырубать в лесу липу? Липа - это мед! Первый общественный гуцульский мед! Я думал поставить колхозные ульи в лесу, а теперь охотно поставил бы тебе на голову, будь там хоть малость цвету. Нет возможности, товарищи, посылать пустоцвет!
- Роман, - Катерина грустно покачала головой, - по некоторым уважительным причинам откладывается твое путешествие.
- Да я не очень и хотел ехать! - как туча, нахмурился лесник.
- Кто за Юстина Рымаря?
- Юстин, не молчи. У тебя лошадка есть! - шипит жена, толкая в бок старого гуцула в потрепанном, облезшем киптаре.
- Не могу я ехать, - Рымарь неловко горбится и выговаривает слова с трудом, будто камни из земли выворачивает.
- Почему же, Юстин Иванович? - удивляется Сенчук.
- У тебя лошадка есть, - шипит Василина, так и подпрыгивая на лавке от волнения.
- У меня, Микола, лошадка есть… Василина, сиди ты тихо, а то все собрание заговоришь… И такая умница попалась, только что не разговаривает. И жеребая, Микола, моя лошадка…
- Постыдились бы такими речами собрание задерживать! - возмутился Заринчук.
- Какой же тут стыд? Что я, украл ее, лошадку-то? Да ты знаешь ли, что это первая моя лошадка, что я за всю мою жизнь крестьянскую первый приплод ожидаю? Я над нею дрожу, как над…
- Своей женой, - подсказывает Василина.
Рымарь с сомнением поглядел на Василину и добавил:
- Как над своей женой, будь характер у нее помягче.
- Тебе и такого мало! Ну, что ты скажешь про муженька, который так жену честит? - и Василина демонстративно отвернулась от Юстина.
- Кто за Ксеню Дзвиняч? - заглянув в список, объявил Сенчук.
- У нее ребенок. На кого ребенка оставить?
- Как ты скажешь, Ксеня?
Женщина, покраснев, встала.
- Если товарищ секретарь партии разрешит, я с ребенком поеду. Пускай и девчонка моя увидит, каков свет за горами.
Сенчук перехватил взгляд Чернеги, улыбнулся.
- Как же, только мешки запасай и на себя и на ребенка, - едко ввернул Палайда.
- Скажите вашей Параске, чтоб вам на всю жизнь запасла! - разгневанная Ксеня обернулась к кулаку, и тот сжался, а глаза на его перекошенном от злости лице воровато сощурились.
- Ксеня, любушка, да ведь я пошутил… Я и сам рад, что ты едешь.
- Радуетесь - прямо зубами от радости скрипите!
- Кто за Ксеню Дзвиняч, чтоб с ребенком ехала?..
- И я хочу с Мариечкой! - подал голос Федько.
- А кто будет в школу ходить? - прикрикнул кто-то на мальчика, и он юркнул в толпу ребятишек.