- Товарищ Григорий Иванович - институтский агроном, - с уважением объясняет Микола Сенчук.
- В высоком институте учился товарищ! - удивляется Василь.
- Учился и окончил, - гордо говорит Сенчук, словно это он получил такое высокое образование.
Подбежал Петрик и остановился, прислушиваясь к словам взрослых.
- А ты грамоту знаешь? - спрашивает Григорий Василя.
- Знаю, как же! - гордо отвечает тот.
- Что умеешь?
- Что? Читать умею, расписываться тоже. Не очень ровно, однако умею. - И очень удивляется, когда все, даже Петрик, смеются над ним.
- Ах ты, баловник! А ну, с глаз долой! - прикрикнул Василь на брата, и тот белым камешком покатился по дороге, через лога и полянки, то и дело оборачивая к брату свое смеющееся лицо.
- Учиться надо, парень… А еще какие коломыйки знаешь?
- Какие скажете. - И он, наморщив лоб, запел:
Куковала кукушечка
В саду на рассвете.
Заседают и гуцулы
В Верховном Совете.
- И про любовь знаешь?
- И про любовь.
Нашел табак, нашел трубку,
Нашел в печке жару.
Нашел милку, нашел сердце,
Будет мне под пару.
- Ну, а про врагов? - все больше удивляясь, спрашивал Григорий.
- Сейчас вспомню.
Василь кивнул Ивану, парни отвернулись, пошептались и, взглянув на Григория, запели:
Лают разом три собаки
На белую глину.
Гитлер, Трумэн и Бандера -
Одна чертовщина.
- Может, вы сами и сочиняете их? - спросил в полном изумлении Григорий.
- А кто же за нас сочинит? - в свою очередь изумились парни. - Скажите, а что вы у озера делаете? И зачем вспахали вон тот клин?
- Хотим, чтобы в этой низинке хлеб заколосился.
- В этой низине? Ой, ой! - Василь и Иван покачали головами. - Да ведь тут, будь оно неладно, и бурьян не растет, а зерно вы и подавно даром загубите. Хоть пальцы грызите, все равно ничего не выйдет.
- Выйдет, ребята. Мы обновим почву в этой низине.
- Обновите?
- Видите озерко?
- Как не видеть? А зачем вы ведете к нему рукав от Черемоша? Поить будете?
- Товарищ агроном знает, зачем, - с достоинством проговорил Сенчук. - В пору паводка и дождей река начисто сносит с гор лучшую землю и… как его?.. гумус?
- Гумус, - кивнул Григорий.
- Вот-вот, гумус. А мы по этому рукаву и отведем частицу его в озерко. Сделаем водоотстойник, а потом удобрим низину илом, чтоб уродились и озимые и яровые. На вспаханной делянке мы уже сделали пробу.
- Высокая наука! - изумляется Василь. - И что же из нее выйдет?
- Высокий урожай и… новые песни. Сочините тогда?
- Ага! - одновременно отвечают гуцулы, недоверчиво осматривая и низину и золотое озерко, усеянное по берегам розовыми ромашками.
- Чтобы на таком черством клочке что-нибудь выросло? - сомневается Василь. - И кто будет подымать этот клин?
- Колхоз.
- Колхоз? Какой?
- Ваш, Гринявский, - отвечает Нестеренко.
- Да ведь его же нету еще?
- Так будет.
- Свет мой бедный! Дитя еще и не родилось, а ему уже со всех гор приданое собирают.
- А все для того, чтобы ты, Василь, сказал потом: не бедный, а щедрый свет мой, зажиточно живется на этом свете! Так гуцулы говорят?
- Так, товарищ институтский агроном!
- Предпоследнее слово можно выкинуть.
- А чести от того не уменьшится?
- Вот этого уж не знаю.
- А кто же будет знать?
- Люди.
- Дядя Микола, как там, в селе? - спрашивает Василь, втайне надеясь узнать что-нибудь о своей Мариечке.
- В селе все кипит. Те, кому жилось кисло да солоно, кто мозолистыми руками на кулешу зарабатывал, думают, как бы соединить эти руки да взяться за работу сообща. Не будь врага да ядовитых языков, зажили бы мы в Гринявке совсем по-новому. А еще новость, - спокойно продолжает Сенчук, - наши люди поедут в восточные области Украины, а кое-кто и в Россию - поглядеть на колхозное житье-бытье, чтоб новая наука в сердце запала.
- И кто же поедет? - встрепенулся Василь.
- Сегодня собрание скажет. Ты не опасайся, Мариечку люди выберут.
- С какой это стати мне опасаться? - растерялся Василь. - И что мне за дело до Мариечки?.. А когда выборные поедут?
- Может, через неделю, а может и завтра, - лукаво глядя на Василя, говорит Микола Сенчук.
- Завтра! И Мариечка тоже?
- И Мариечка. А что тебе за дело до нее?
- Похоже на то, что не пойдет завтра Василь на полонину, а так припустится вечером в Гринявку, к Мариечке, что и постолы с обеих ног слетят, - с сожалением покачивает головой Иван.
* * *
Тесный временный двор машинно-тракторной станции сейчас напоминает выставку сельскохозяйственных машин.
Сколько же тут всякого невиданного добра… У Мариечки Сайнюк глаза разбегаются. Она, как перед картинами, подолгу останавливается у машин, ощущая, как гул моторов сотрясает землю у нее под ногами. Девушке и радостно и немного боязно.
- Эй, чернявая, кого ищешь? - Перед ней, смеясь, останавливается молодой тракторист Павло Гритчук, весь вымазанный в копоти и мазуте.
- Самого старшего ищу - начальника машинно-тракторной станции.
- Самого старшего? - притворно вздыхает Гритчук. - Тогда ничего не выйдет: я самый младший.
- Не горюйте, и вы будете самым старшим. Только повремените, - в тон ему отвечает Мариечка. - Так, где мне найти товарища начальника?
- Вон он стоит, у комбайна.
- Спасибо, товарищ самый младший. Жаль, что не вы самый старший, - улыбаясь, благодарит девушка.
И впрямь было бы лучше, если бы ее просьбу мог выслушать этот тракторист.
- Мариечка, потупясь, подходит к директору МТС Денису Макарову. Беленький узелок в руке явно тяготит ее.
- Вы будете начальник МТС?
- Я буду начальник МТС, - весело отвечает Денис Иванович. - А вы кто будете?
- Я Мария Сайнюк. А в Гринявке все зовут меня просто Мариечкой.
- А мне тоже можно звать вас Мариечкой? Я не из Гринявки!
- Зовите, товарищ начальник МТС… Это я вам принесла, - и она смущенно подала узелок.
- Это что? - удивился Макаров.
- Орешки, и вы не можете не взять их!
- Почему?
- Потому, что они с моего девичьего ореха. Сколько ему лет, столько и мне. Сам Михайло Гнатович, секретарь райкома, когда заезжал к нам, хвалил эти орехи.
- Ну, раз Михайло Гнатович хвалил, ничего не поделаешь. А у меня Михайло Гнатович хвалил персики. Дать тебе, Мариечка?
- Ой, не надо!
- А что же тебе дать?
- Что? - смущенно переспросила Мариечка. - Если бы вы могли…
- Не стесняйся, Мариечка.
- Если б вы могли дать… трактор.
- Трактор?! - Денис Иванович оторопел.
- Не навсегда, только на денек. Надо в Гринявке вспахать один клочок колхозного поля.
- Мариечка, и не совестно тебе обманывать старших? У вас еще нет колхоза.
- Я никогда не обманываю, - девушка вспыхнула. - Я, товарищ начальник МТС, комсомолка. Пусть и нет еще у нас в Гринявке колхоза, так зато есть новая спокон веку непаханая земля для колхоза. У озерка, возле Черемоша.
- Помню, помню такое место, - Денис Иванович заинтересовался.
- Вот видите. Этот клин, наверно, я с девчатами буду обрабатывать. Так имею я право позаботиться о нем, не дожидаясь весны? Если вспахать нашу землю трактором, больше на ней уродится или меньше?
- Больше. И что ты думаешь сеять?
- Кукурузу.
- Книжки у тебя есть?
- Только газеты. И еще лекция Марка Озерного.
- Возьмешь у меня кое-какие книжки.
- Очень благодарю. Я бы добилась, чтоб хоть за наши деньги вспахали нам землю под кукурузу, да где взять предплужники? Так что подумайте, товарищ начальник: разве можно приниматься за новую работу не по-новому, без МТС?
Последние слова так поразили директора МТС, таи понравились ему, что даже засмеялся человек.
- Раз так - по рукам! Ты мне - орехи, я тебе - трактор!
Мариечка укоризненно, лукаво и весело покачала головой.
* * *
Солнце озаряет лучами ближние горы, а дальние покрываются сизыми сумерками; и вдруг гора глухо застонала: то, разрывая золотую солнечную пряжу, падает стройная пихта, за ней вторая, третья. Вот на самой макушке горы появился Василь. Он размахнулся топором раз, другой, и пихта затрепетала от корней до вершины. В руках Ивана Микитея изогнулась пила, другой конец ее подхватил Василь, и стальные зубы зашипели, разбрызгивая струйки опилок. Дерево со стоном валится на землю, в последний раз стряхивая со своих ветвей опустевшее гнездо, и топор в руках Василя снова пускается в свой смертельный танец. По соседней горе вихрем носятся возчики, теснясь на узких бороздках свежих просек: идет трелевка очищенных бревен к ризе - гигантскому желобу, по которому их спустят с горы. И вот уже тяжелое бревно подхватывают дружные руки ризовщиков.
- Клейгов! - крик переплескивается через ущелье.
- Кинатов! - глухо отзываются снизу чокеровщики.
Дерево, как вытряхнутый из тучи гром, глухо грохочет, устремляясь вниз по массивному желобу, и со звоном вылетает из него к зеленому подножию горы.
Там чокеровщики приподымают бревно острогами, перехватывают его чокером - зажимом, и вот уже трос лебедки, поскрипывая, осторожно несет тяжелую пихту к эстакаде, откуда по узкоколейке отходит нагруженный эшелон с надписью:
"ДАДИМ БОЛЬШЕ ЛЕСА ДЛЯ ШАХТ ДОНБАССА!"
И снова топоры Ивана и Василя описывают дуги, глубоко впиваясь в пахучие стволы.
- Эге! Отстали сегодня, ребята! Отстали! - говорит, подымаясь к ним, маленький, приземистый приемщик Володимир Рыбачок. В руках у него тетрадь и карандаш.
- И очень отстали, товарищ Рыбачок? - озабоченно спрашивает Василь.
- Ну, положим, не очень, однако скорей всего на красной доске я, извините, верных товарищей не увижу. Извините, но не увижу. Разминулись вы сегодня с лучшими передовиками леса, чего не желаю вам, извините, на завтра.
- А все потому, что у тебя, верный товарищ, только и речей, что про свою Настунечку, - уколол Василь Ивана.
- Настунечка, душенька, и чего этот Василь хочет от тебя! - завопил Иван. - А хочет мой верный товарищ, чтобы и я с тобой не видался, как он с Мариечкой.
- Цыц, ты, верный товарищ! А сколько ж вы нам записываете?
- Только сто сорок три процента.
- Мало, Настунечка, душенька! - грозно обращается к Ивану Василь.
- Мало, Мариечка, сердце мое, - со вздохом соглашается Иван и боязливо пятится от верного товарища.
- Вот я тебе передразню… Тьфу! - Василь рванулся к Ивану, и тот сразу же улепетнул от него за деревья.
- Вот из кого выйдет комсомолец! Огонь парень и в работе и во всем. Хоть сейчас рекомендацию дам! - в порыве великодушия воскликнул Володимир.
- Подожду еще, - отрезал Василь, все еще продолжая сердиться на Ивана.
- Почему?
- Почему? - Василь не знает, что ответить, и хватается за первое попавшееся: - Потому, что грамоты у меня только на подпись хватает.
- Дело, извини, парень, не в грамоте, а в сути! - лицо Володимира сразу становится строгим.
- Ага! - Василь только теперь понял, в чем дело, и взгляд его стал тверже, словно он заглянул туда, куда не заглядывал посреди обычных будничных забот.
- Эй, молодцы, скорее вниз! - доносится издалека голос Ивана, и парни, петляя среди растущих и срубленных пихт, спускаются к мосту, за которым начинается узенькое, стиснутое горами зеленое ущелье.
Возле эстакады попыхивает пузатый паровозик. Вот он прогудел раз и другой, созывая с лесосек лесорубов и ризовщиков, электромехаников и крановщиков, чокеровщиков и лебедочников. Хозяева леса - парни и девушки, пожилые мужчины и седые старики, отдавшие лесам всю свою жизнь, вырубавшие и насаждавшие их, - все размещаются в небольших вагончиках.
- Едешь, Василь? - с сожалением спрашивает Иван Микитей.
- Еду, браток. Не могу иначе. А что, если Мариечка и в самом деле завтра отправится на восток?
- Может быть. Теперь мир для всех открыт. Что твоим дома сказать?
- Что? - парень улыбнулся. - Не закроется сегодня собрание без меня.
- Собрание мелкого звена?
- Какого еще звена?
- Ну, ты и Мариечка… А что, разве будет кто-нибудь еще? - удивляется Иван.
- Прикуси язык, а то сотрешь еще до свадьбы.
- Вот когда полегчает моей Настечке!
- А что ты думаешь, и полегчает! Еще скажи матери - вернусь утром и схожу на полонину.
- Не нравится мне дорога туда.
- Дорога как дорога.
- На ней двуногие волки не переводятся. Пойдешь - и меня кликни.
- Кликну. Прощай.
- Спокойной ночи, браток!
- Погоди, Василь! - к друзьям подбежал секретарь комсомольской организации лесопункта Марко Лычук. - Новость!
- Хорошая?
- Хорошая! К нам уже едут из Ленинграда трелевочные тракторы.
- А электропилы? - одновременно спросили Василь и Иван.
- Едут. Из Ижевска.
- К-5?
- К-5! Впервые в наших горах, где только топор мозолил руки гуцула, разгуляется электропила.
- Философия! - качает головой Василь.
- Это что значит? - опешил Марко.
- Славно, чудесно - вот что это значит!
- А нам, товарищ секретарь, доверят электропилу? - замирая, спрашивает Иван Микитей.
- Доверят. Василь будет мотористом, а ты, Иван, - его помощником. Беритесь, гуцулы, за новую технику!
- Философия! - Иван утвердительно кивает головой.
Поезд тронулся. Василь на ходу вспрыгнул на платформу с лесом.
В соседнем вагончике девушки запели песню, и она поплыла над пихтовыми склонами гор, тихая и ладная, как и эта вечерняя пора, пора надежд и любви.
* * *
Иван, напевая песню, подходит к хате, ставит у дверей топор и отправляется на леваду.
- Ты что это свою хату обходишь? - спрашивает с порога мать.
- Дело у меня.
- И серьезное?
- Эге!
Мать улыбнулась, а Иван подался через леваду к своей Настечке. Вот и душистый скирд - место встреч с любимой. Но Настечка еще не пришла. Парень нетерпеливо повертелся вокруг скирда и медленно побрел ко двору Стецюков. Там он украдкой перелез через тын и припал к окну в боковой стене хаты.
Посреди комнаты стоит, одеваясь, его Настечка. Но почему она такая сердитая? Кто ее обидел? Руки у парня сами сжимаются в кулаки, и он чуть не выдавливает лбом стекло.
На лавке сидит темный, как ночь, Дмитро Стецюк, за ним встревоженная Ганна, а возле кровати переминается с ноги на ногу подросток Максим с книжкой в руках.
- Ты слышала, девка, что я тебе велел? - говорит Дмитро, глядя исподлобья на дочку.
- Слышала! - коротко отрезала та.
- И собираешься?
- Сами видите.
- Может, ты не на собрание?
- Нет, на собрание.
- И как тебя, такую упрямую, господь бог терпит? Не пойдешь ни на собрание, ни в колхоз! - Дмитро решительно поднялся из-за стола.
- Вот еще! Пойду и на собрание и в колхоз!
- Не пойдешь, девка, ей-богу, укорочу тебе язык и норов! Будешь делать не по-своему, а по-моему! - Отец стукнул кулаком по столу. - Уважь себя и меня!
- Это вы не уважаете ни себя, ни меня, а один только язык да желчь проклятого Бундзяка.
- Боже мой, ну что ты мелешь! - Дмитро боязливо оглянулся на окно, потом резко схватил Настю за плечо, повернул ее лицом к красному углу. - Видишь, видишь святой образ? Вот, гляди, крещусь на него - не пойдешь в колхоз! - Дмитро с поклоном яростно перекрестился, глянул на дочку - и не узнал ее.
- Видите образ? Святой он или нет, не знаю. Вот, крещусь на него, что пойду в колхоз! - Настечка горделиво выпрямилась, открыто посмотрела на отца и вышла.
- Я тоже пойду с Настечкой! - натянутым, как струна, голосом крикнул Максим и, схватив обеими руками крысаню, бросился вдогонку за сестрой.
- Боже мой милосердный! - Стецюк обессиленно опустился на лавку и до боли сжал виски высохшими руками. - Как мне прожить на свете? Что делать с такими детьми?
- Дмитро, а может, послушаться их? Это ж твои дети, твоя кровь. На что же нам слушать Бундзяка, Космыну, а не своих детей? - тихо уговаривает мужа Ганна.
- Да ведь дети словами говорят, а Бундзяк и Космына - топором и смертью.
- А может, Дмитро, недолго уж им говорить? У нас их слова болячками в печенках сидят. А что сидит у людей в печенках, тому недолгий век. Ты послушай Настечку…
- Да как же теперь, Ганна, послушать, если я на святой образ перекрестился?
- Так, может, мы его, чтоб не гневался, завесим?
- Завесим?
Дмитро, немея от страха, встретился глазами с черным взором святого.
Жена едва заметно улыбнулась, поняв, что гнев мужа остыл. Она, не одеваясь, вышла во двор, позвать своих таких непослушных и таких дорогих детей. Может быть, они еще не убежали на собрание.
На свежей осенней леваде тихо, только порою сорвется ветер, разнося запах горного сена. Возле стога кто-то всхлипнул. Кто же еще, кроме Настечки! Вот уж характер! То упрется, как кремень, так что сладу с ней нет, то расплачется тайком, чтобы и мать не видала.
И Ганна, исполненная жалости и материнской гордости, спешит к стогу. И вдруг слышит, что ее Настечку успокаивает ласковый голос парня. Кому же еще там быть, кроме веселого и статного Ивана Микитея?
У стога заплаканная Настечка ластится к Ивану.
- Иванко, теперь меня в комсомол не примут?