Всё впереди - Рекемчук Александр Евсеевич


Александр Рекемчук
Все впереди

Дом, охваченный пламенем вызревшей рябины и осенних листьев, стоял на прежнем месте. Он и выглядел по-прежнему: первый этаж кирпичный, второй - бревенчатый.

Алексей Дённов очень обрадовался тому, что дом стоит на прежнем месте. Хотя дома преимущественно всегда стоят на прежнем месте.

Он просунул два пальца за ремень, согнал назад мягкие складки гимнастерки и постучал. Всего три раза. Остальные тридцать три достучало сердце.

Но открыла не Таня. Дверь открыла Кирилловна - Танина мать. Старуха долговязая, сутулая, в очках. Она через эти очки долго разглядывала Алексея. Постарела, должно быть, если не узнаёт…

- Заходи, Алеша. Здравствуй, - сказала Кирилловна.

И тут же повернулась спиной, отошла к печи, углубилась в лохань со стиркой.

В комнату она Алексея не повела, и Алексей остался в кухне, присел к столу, застланному рыжей клеенкой, пристроил фуражку на колено.

- Ну как живете? - спросил он.

- Хорошо живем, - ответила старуха.

Она переложила белье из лохани в закопченную выварку и поставила все это вариться на плиту. Оттуда тотчас повалили клубы серого пара, горького, как мыло.

- А Таня где же? - спросил Алексей.

- Придет скоро. На работе. Она до полвосьмого…

- Закурить можно? - сразу оживился Алексей и достал из кармана пачку "Севера".

- Нельзя, - сказала Кирилловна. - Нельзя курить.

Она отерла руки фартуком, перевязала косынку, подошла поближе:

- Ты что же, отслужил свое?

- Демобилизован досрочно. В числе миллиона восьмисот тысяч.

- А служил где?

- В Германии…

И заволновался:

- Писем моих разве не получали? Таня разве не получала?

Кирилловна фартуком провела по клеенке, присела, пожевала губами:

- Ты вот скажи, как они теперь, немцы, - смирные?

- Всякие есть.

- А живут не голодно?

- Нет. Сытно живут.

В смежной комнате зашуршало, пискнуло. Кирилловна поднялась и пошла.

"Котят завели, что ли?"

В приоткрытую дверь Алексей увидел очень знакомый столик под кружевной салфеткой. На нем - ваза с бумажными цветками, пузырьки и коробки. Овальное щербленое зеркало. В раму воткнута фотокарточка.

Сразу в груди и горле потеплело. Алексей для верности пригляделся острее, но и без того все ясно: его портрет. Присланный первым письмом - погоны еще без ефрейторской лычки.

Лицо смугло и светлоглазо. Узкий, отчеркнутый складкой подбородок, щеки, приникшие к челюсти. Жесткие вихры…

Алексей вынул гребенку и стал причесываться.

Тут снова зашла Кирилловна, увидела и спросила:

- А что, солдатам нынче зачесов не состригают?

- Разрешается.

Старуха поверх очков рассмотрела Алексеев зачес.

- Красивше, конечно, - то ли одобрила она, то ли осудила. - Никакую немку там себе не завел?

- Нет…

От такого подозрения щеки Алексея потемнели. И он добавил:

- За такое - трибунал. Там строго.

- Ну и хорошо, когда строгость! - осердясь вдруг, загремела кочергой в печи Кирилловна.

В соседней комнате опять зашевелилось и запищало. Старуха швырнула кочергу, пошла туда.

"Не в духе, значит".

На крыльце застучали каблуки. Визгнула дверь. И вошла Татьяна.

Таня.

Первый шаг: она как будто рванулась к нему. От сияния расширились большущие зеленые глаза. Встрепенулись по-птичьи руки с расставленными пальцами.

- Алеша…

Второй шаг был короток, от ноги к ноге - и запнулась. Руки отпрянули, сробев. Резкие борозды пошли над бровями, и потухли глаза.

Алексей встал, уронив фуражку, ожидая третьего шага.

А третий Танин шаг был спокоен и тверд. Глаза уже прямо, с дружеской лаской смотрели в его глаза. Протянулась рука…

- Здравствуй.

И Алексей увидел то, что так любил видеть: как внутрь отражаются ресницы в Таниных глазах; почти ощутил на губах шелковистость ее щек; ноздри уловили знакомый, яблочной свежести запах, который всегда был с ней.

("Чудак человек, - не раз хохотала Таня, когда он расспрашивал об этом запахе. - Я же в карамельном цехе работаю!..")

Так они постояли, не разнимая рук, вероятно, секунды две или три. Потом Таня отняла руку и стала торопливо стаскивать с себя шелестящий молочного цвета пыльник.

Погоди. Я сейчас, - сказала она.

И пошла туда, в комнату.

Алексей уселся на прежнее место. Теперь он мог ждать сколько угодно. Таня была здесь, рядом. Ее давно - целых два года - не было рядом с ним. Сколько раз он уже, мысленно, переживал эту встречу: шаг за шагом. Только не знал, что так звенит в ушах, когда снова берешь в свою руку руку любимой девушки.

Он теперь мог ждать сколько угодно. Но все же караулил глазами приоткрытую дверь.

Там - знакомый столик под кружевной салфеткой, пузырьки и коробки. Овальное щербленое зеркало с фотокарточкой в раме, а в зеркале - Танина рука, округло охватившая желтое одеяльце, и обнаженная, белая, полная, слегка колышущаяся грудь…

Алексей Деннов зажмурился и отвернулся.

Он никогда не видел этой голой груди. Он много раз целовал и обнимал Таню: здесь, в доме, и там, в Краснозатонском парке, в акациях, на берегу. Но он еще не видел этой груди.

И Алексей понял, почему же он ее видит теперь, что там в одеяльце, все понял.

Потрескивала печь. Скрипели над головой часы-ходики. Пальцы Алексея негромко выстукивали по клеенке. А глаз он все не открывал.

Открыл он их только тогда, когда почувствовал, что Таня стоит рядом.

Она стояла рядом и держала на руках - солдатиком - человечка в чепце и желтом одеяле. Человечек смотрел на Алексея, замахивался ручкой. Глаза у человечка были зеленые, но мутнее Таниных, нос утопал промеж щек…

- Его Алексеем зовут, - сказала Таня, улыбаясь. - Это в честь тебя, - добавила уже без улыбки и значительно поглядела на Алексея.

Из комнаты, еще сильнее ссутулившись, вышла Кирилловна, кинула за печь смятый ворох тряпок, прошла, не взглянув, через кухню, резко захлопнула за собой дверь. Потом и другую дверь - снаружи. И еще третью - калитку ворот.

Человечек в чепце испуганно прильнул к Таниной шее. А Таня вздернула подбородок, но продолжала смотреть на Алексея, слегка раскачиваясь из стороны в сторону: баюкала.

Алексей потер лоб ладонью. Откашлялся:

- Как же это… получилось?

- Не знаешь, что ли, как дети получаются? - закричала на него Таня.

И опять стала раскачиваться из стороны в сторону. Алексеев тезка, видимо, засыпал возле ее шеи, калачиком завернув руку себе за спину. Осторожно переступая, Таня протиснулась в щель приоткрытой двери, и Алексей увидел в зеркале ее склоненную спину, локти колдующих рук.

Потом снова вышла к нему. И сказала:

- Хочешь, провожу?

У калитки, на утлой скамье сидела Кирилловна. Поглядела на них. Только не так, как бывало - на обоих сразу, а порознь: сперва на Татьяну, затем на Алексея.

- Отец на пенсию не вышел? - спросила она.

- Вышел, - усмехнулся Алексей. - Мамаше непривычно, что отец сидит дома, с утра до вечера ругаются. Потеха…

- Ты заходи, Алеша, - помолчав, пригласила Кирилловна.

Алексей не очень уверенно кивнул. А сам почувствовал, что, может, следовало бы и добрее - надольше попрощаться с ней. Неплохая все же старуха.

Был вечер теплый, уже осенний, без ветра. Еще не до конца стемнело, а фонари зажглись. Окраинные старые деревья гнули над заборами поредевшие, сквозные кроны. Лиловые космы всякого уличного дыма - скопилось за день - недвижно висели над крышами. Темной заплаткой застыл в небе квадрат запоздалого бумажного змея, будто его там позабыли и ушли спать. С глубоким гулом все одно и то же кольцо вычерчивали алые огоньки над ближним аэродромом.

Алексей и Таня вышли переулком на Кооперативную. Здесь громыхали трамваи, светились витрины с тыквами и помидорами, возле кино спрашивали лишний билетик.

Навстречу все шли неторопливо прогуливающиеся пары. Рука об руку. Алексей подумал, что здесь как-то неловко идти просто рядом, и тоже взял Таню под руку. Она на это ничего не сказала.

У некоторых подъездов и подворотен, стайками, в светлых платьях, стояли девушки. У других - в темных костюмах - парни. В одной такой кучке высокий парень бренчал вполруки на гитаре, остальные смотрели на струны.

Когда Алексей и Таня поравнялись, парень бренчать перестал, приподнял за козырек маленькую кепку и сказал Тане:

- Привет.

Она, не повернув головы, ответила.

Может, Таня локтем почувствовала, как вздыбились мышцы согнутой руки Алексея, - она медленно повернула к нему бледное от фонарного света лицо, свела брови, сказала спокойно:

- Это не он.

Долго шли молча. Потом Таня спросила:

- Ты, Алеша, где думаешь устраиваться?

- Не решил еще, - оживился Алексей, потому что его и самого этот вопрос, конечно, интересовал. - Я ведь служил в танковых, ремонтировал моторы. Теперь в дизелях разбираюсь. Хотелось бы к технике поближе… А тут местпром, глухота. На сахарных заводах работа сезонная. - Засмеялся: - К вам, что ли, на кондитерскую идти?

- Не надо к нам.

- Не пойду… Я еще в армии думал - совсем адрес сменить. На Урал или в Сибирь. Ребята разъезжались, очень звали: там знаешь какие дела!

Алексей выпростал руку, достал папиросу, зажег. Добавил глуше:

- Только тогда я рассчитывал - вместе. С тобой.

Кооперативная улица кончилась, упершись в Береговую. И здесь они остановились, прислушались, как плещется, омывая сваи, небыстрая речная вода.

- Алеша, я тоже хочу, чтобы ты уехал. Даже не советую - прошу…

- Мешать буду? - зло скрежетнул зубами Алексей

Таня открыла рот - ответить, но раздумала и только вяло махнула рукой: мол, разве иное услышишь?

Деннов, ощущая в пальцах мелкую, вырвавшуюся только сейчac, поганую дрожь, почувствовал, что, если она, Татьяна, заплачет, он может ударить ее…

Но Таня не заплакала. Она открыто смотрела на него. И уже упрямо повторила:

- Ты уезжай. Прошу.

Алексея почему-то обрадовало это ее смелое упорство. Ведь такой он ее и знал, еще девчонкой. Настойчивой, смелой и правой даже тогда, когда не права. Большая потеря - потерять такую.

А может быть, Татьяна… все-таки вместе?

Похоже, будто она знала, что он так скажет. Но ответила, не колеблясь:

- Нет. Ни к чему. Ничего не поправишь, Алешка… Езжай один. У тебя - все впереди

"Потерять. Потерять такую - вот что впереди… Или уже позади?" - соображал Алексей, часто глотая дым папиросы.

- И еще, - сказала она. - Чтобы все было ясно между нами. Только ты, ради бога, не засмейся… Я тебя одного любила. И люблю. И буду. Слышишь?

Они опять засияли и стали шире - большущие, светлые даже в темноте глаза.

Из-за угла выполз крутодугий, ворчливый трамвай без прицепа. Замер, будто споткнулся о стык. Нетерпеливо звякнул.

- До свиданья, Алеша…

Таня резко повернулась и побежала к вагону.

Алексей видел, как она успела вскочить на подножку, отвернулась, чтобы не смотреть, от окна, раскрыла сумочку и протянула кондукторше монету.

Набирая скорость, трамвай ушел.

Алексей Дешюв сосредоточенно докурил папиросу и швырнул окурок в воду.

2

Паспорт новенький. С гознаковским, денежным хрустом пролистываются страницы.

"Действителен… Гогот Борис Борисович… 1928-й… выдан… номер…" Фотокарточка владельца: гривка на лбу, глаза лучатся трогательной чистотой, выражают сыновнюю любовь к сотрудникам паспортного стола и вообще - к милиции.

- Свежий документец. Приятно в руки взять, - хвалит товарищ Сугубов.

Затем переводит взгляд с фотокарточки на владельца. Гривка на месте. И глаза по-прежнему выражают любовь, только теперь к нему, товарищу Сугубову, а в его лице - ко всей системе организованного набора рабочей силы.

- Трудовая книжка? - мягко интересуется товарищ Сугубов.

Тот, конечно, разводит руками:

- Нету.

И еще улыбается, стервец.

Для товарища Сугубова, уполномоченного областного управления оргнабора, вопрос ясен вполне. Подобных типов он немало встречал на своем веку.

Все просто и увлекательно, как сказка про белого бычка.

Человек вербуется, предположим, на Дальний Восток, ловить рыбу лососевых пород. Ему выдают аванс, покупают плацкартный билет, ставят в паспорте штампик "Принят на работу туда-то" и счастливо доехать!

Прибыв на место, человек получает подъемные в размере, предусмотренном договором, прилежно изучает правила техники безопасности, садится в поезд (желательно ночью) и отбывает в неизвестном направлении. Затем он избавляется от паспорта, сунув его, например, в печку. Обращается в милицию и, уплатив положенные сто рублей штрафа за утерю паспорта, получает новый - уже без штампика. Подытожив сальдо в свою пользу, человек опять отправляется в отдел оргнабора (разумеется, в другой)…

Да, товарищу Сугубову отлично известны все эти ходы-выходы.

"Значит, обмануть хочется?" - прищуренным взглядом спрашивает товарищ Сугубов и постукивает карандашиком, поставленным торчком.

"Хочется", - признается встречный взгляд.

"А если взять тебя сейчас за холку, и знаешь - куда?"

"Куда?"

Здесь, однако, ход мыслей товарища Сугубова принимает несколько отвлеченное направление.

Два дня назад ему переслали специальное письмо комбината "Севергаз" - одного из постоянных клиентов областного управления оргнабора. "Севергаз" просит ускорить вербовку рабочей силы. Но, подтверждая особые льготы для поступающих на работу - двойные подъемные, двойные ставки, двойной отпуск, - комбинат ставит особые условия, с которыми просит ознакомить нанимающихся.

Письмо из комбината "Севергаз" лежит в столе товарища Сугубова. На столе лежит чистый лист бумаги, и он постукивает по нему карандашиком - уже плашмя.

- Трудовой книжки, значит, не имеется? - снова спрашивает Сугубов. И, понимающе кивнув, объявляет: - "Севергаз". Устраивает?

Судя по искоркам, метнувшимся в глазах Гогота Бориса Борисовича, его все устраивает. Но солидности ради он осведомляется:

- Это где же? Якутия?

- Коми АССР, - твердо сообщает парень, сидящий поодаль, у окна.

Сугубов мгновенно переносит прищур на парня. Рыжий парень, абсолютно рыжий, а также рябой и губастый. Рослый и значительный в плечах.

- А вам что, случалось бывать в Коми республике?

- Был случай. Три года провел.

- По какой статье? - живо интересуется товарищ Сугубов.

- А вот я анкету заполнять буду - прочтешь! - без особого дружелюбия переходит на "ты" парень.

Он тяжело ерзает на стуле, оглядывается и багровеет - настолько возмутила парня проницательность уполномоченного по оргнабору.

Но Сугубов не обижается:

- В "Севергаз" не имеете желания?

- А что? Могу. Места очень приличные. Город большой, на железной дороге… Зря я там сразу работать не остался.

- Фамилия?

- Бобро Степан Петрович.

Две птички появляются на бумаге.

День выдался, несомненно, удачный. В комнату то и дело, стучась и без стука, входят люди. Осмотревшись, рассаживаются. Уже по комнате плывут синие завитки табачного дыма и соседские разговоры:

- Какой "Севергаз"? Не слыхал…

- В двойном размере? А не врет?

- Далеконько все же…

- Свояк поехал, не жалуется…

- Баб, говорят, там нисколько нету.

- Ну, этих, положим, везде избыток.

- Жильем-то как - обеспечивают?..

- Да, и двойной отпуск, - погромче, для всех, беседует с очередным посетителем Сугубов. - Вот здесь распишитесь… Бланочек? Пожалуйста…

Алексей Деннов сидел и ожидал своей очереди. Ожидал, вертя в руках фуражку. На околыше фуражки выделялся пятиугольник невыцветшего бархата - там раньше была красная звезда. Теперь нету: штатским она не положена. Латунные пуговки по бокам потускнели, а одна даже позеленела с краю. Алексей поглядел на рукав - и там пуговицы имели померкший, окисленный вид.

"Черт, всего две недели из армии, а до чего опустился…"

И он тотчас решил принять меры. Вынул из кармана дощечку с прорезью посередине, в прорезь продел пуговицу. Из другого кармана достал зубную щетку без ручки с густо-зеленой щетиной, вымазанной особой мазью, известной только ювелирам и солдатам: крокус называется. И стал этой щеткой драить пуговицы. Одна за другой вспыхивали они солнечным, фанфарным блеском.

- До чего интересно!

Алексей повернул голову. Рядом с ним, оказывается, сидит девушка и наблюдает, от нечего делать, как он драит пуговицы. Смуглая, с темными, очень густыми, даже на вид, волосами. Так себе девушка - толстопятенькая.

Алексей, конечно, ей ничего не ответил, только яростнее деранул щеткой по пуговице. Пуговица оторвалась и покатилась.

Девушка тихо засмеялась. Первая успела нагнуться, подала пуговицу Алексею.

Но Алексей не смутился. Солдата ничем не смутишь: он тут же перевернул фуражку вверх дном и оттуда извлек иголку с ниткой. И стал пришивать.

Пуговица, как на грех, отскочила от рукава, и пришивать ее, не снимая гимнастерки, было несподручно. А снимать гимнастерку в такой обстановке Алексей не решился.

- Дай-ка, - сказала маленькая девушка и отняла у Алексея иголку вместе с ниткой. От нитки она тут же оторвала кусочек и стала совать его Алексею в зубы.

- Зачем это? - удивился Алексей.

- Чтобы память не зашить, - объяснила ему девушка. - Примета такая, когда на человеке зашиваешь.

"Вот еще ерунда", - подумал Алексей. Но нитку она ому все же в зубы затолкала. Так он и сидел с ниткой во рту, пока эта толстопятенькая пришивала ему пуговицу.

А тут как раз подходит его черед беседовать с уполномоченным.

- Я вас приветствую! - приветствует Алексея товарищ Сугубов, отрадно улыбается и даже слегка отделяется от стула - тянет совочком ладонь. - Если не ошибаюсь, демобилизованный воин?

- Так точно.

Алексей отвечает по-военному. Но уже без армейской звонкости, а с той штатской глуховатостью, с которой говорят "так точно" или "здравия желаю" уволенные в запас. Долго еще говорят.

- Рад, рад, - говорит товарищ Сугубов Наш золотой фонд! Позвольте документик…

Изучает. Вроде нравятся ему бумаги Алексея Деннова. Спрашивает сладостно:

- Что же вы пожелаете? Может быть, "Севергаз"?

- Дело вот в чем, - говорит ему Алексей. - Куда - это мне не важно. Я служил в танковых войсках, механиком по ремонту. Дизеля… Мне главное, чтобы по этой же специальности. Или мотористом.

- Тогда вам есть прямой смысл ехать в "Севергаз", восклицает товарищ Сугубов. - Это же целый комбинат, там всяких моторов - боже ты мой!..

- Мало ли что - комбинат, - замечает Алексей. - Бывает и хлебокомбинат. А вы мне толком скажите, если вас посадили тут людей нанимать: какая работа? Например, есть ли там дизельные установки?

Сугубов чешет пониже затылка, лезет в ящик, где лежит у него специальное письмо из комбината "Севергаз": нет ли там чего на этот счет? Но затем передумывает и ящик запихивает обратно.

- Ну, если не хотите в Коми АССР, - говорит он Алексею, - могу вам предложить Красноярский край.

Дальше