В это время рыжий парень Степан Бобро, который сидит неподалеку и излагает в анкете свою запятнанную биографию, отрывается от этого скучного дела и вмешивается в разговор:
- На что тебе, солдат, Краснодарский край? Если ты дизелист по профессии, тчх тебе самое место в комбинате "Севергаз", который помещается в Коми республике. Потому что там газ добывают из-под земли. Землю для этого насквозь буравят. А чем? Турбиной. А турбину чем? Насосом. А насос благодаря чему - смекаешь?.. Там такие, солдат, дизеля - "Шкода", в Чехословакии их покупают. Сила!
Алексей удовлетворенно кивает. Сугубову же говорит:
- Ладно. Оформляйте в "Севергаз". Только в бумаге прямо запишите: дизелистом. Чтобы безо всяких недоразумений было.
Тогда товарищ Сугубов кидает карандаш в стаканчик страдальчески кривится:
- Дорогой вы мой человек! Я бы вас со всей душой и дизелистом назначил, и токарем, и даже начальником отдела кадров. Но я же, поймите, не имею таких прав: набираю людей для предприятия, а кого куда и по каким должностям - это на месте разберутся… Вам только что человек все объяснил, как и почему, и насчет дизелей коснулся. А мы тут будем рядиться, как на базаре, заниматься несвойственными функциями. Прямо даже стыдно так поступать демобилизованному воину Советской Армии.
Не то чтобы Алексею становится очень стыдно, но он замечает, что все в комнате этому разговору уделяют внимание.
И, может, ему, этому уполномоченному, на самом деле не дано такого права - разбираться, кого на какую работу.
Главное, что рыжему парню известно - дизеля там имеются.
- Давайте пишите, - говорит Алексей Деннов уполномоченному.
Уполномоченный пишет. Левой рукой. Левша, наверное.
После Алексея к столу подходит та самая девушка, толстопятенькая, с очень густыми волосами, которая сидела рядом с ним и пришивала пуговицу.
- Ворошиловградская, Евдокия Климентовна, - заявляет она.
Алексей даже глаза выпучил, услышав эту фамилию.
Он как-то не представлял себе, что у такой маленькой девушки может быть такая большая и такая торжественная, как строевой марш, фамилия. И что такие фамилии вообще бывают на свете.
Еще сильнее он удивляется, когда эта девушка, не дав уполномоченному даже рта раскрыть, говорит:
- В "Севергаз".
И при этом она слегка поворачивает голову в сторону Алексея, улыбается ему… Бывает, конечно.
- Прошу внимания, - говорит товарищ Сугубов, постучав карандашиком по графину с желтой водой. - Тем, кто оформляется в "Севергаз", необходимо пройти медицинскую комиссию, согласно правилам оргнабора, подвергнуться авансированию, получить проездные билеты… Минуточку, товарищи, вопросы потом!
В поте лица своего трудился в этот день товарищ Сугубов.
Правда, без пяти минут шесть, уже намереваясь идти домой, он вдруг вспомнил, что позабыл ознакомить нанимавшихся людей со специальным письмом комбината "Севергаз" об условиях найма.
Однако в этакой горячке всего, конечно, не упомнишь.
Зато на листе бумаги, который товарищ Сугубов кладет в папку, выстроились столбиком двадцать четыре фамилии. Возле каждой фамилии - птичка,
3
Им всем выпала дальняя дорога. Они уже были попутчиками. А попутчики, как известно, быстро знакомятся друг с другом.
Так что на медицинскую комиссию отправились вчетвером - Алексей Деннов, Борис Гогот, Степан Бобро и Марка Кирюшкин. У Марки - жемчужные зубы. Он цыган.
Только до комиссии решили сходить в баню. Собираясь к врачам, люди всегда ходят в баню, и врачи должны это ценить.
Баня в городе была единственная и поэтому именовалась во множественном числе - "Бани". А может, так и положено.
Еще не в предбаннике, а там, где торгуют билетами и мылом, произошел инцидент.
Алексей, Гогот и Марка купили билеты по рублю. А Бобро Степан пригнулся к окошечку, протянул десятку и сказал:
- Давайте самый дорогой…
- Душ? Ванну? - спросила кассирша.
- Мне чтобы… отдельный кабинет.
Пораженные Деннов, Гогот и Марка разинули рты. А Степан, червонный, как вареный рак или будто уже из бани, прикупил кусок мыла и пошел налево. Им же было направо.
- Артист! - ругнулся Гогот.
Мылись обстоятельно. С вениками. В просветах между клубами пара сверкали жемчужные зубы Марки-цыгана.
- А, как хорошо… - с акцентом восхищался он. - Первый раз так хорошо. Я в бане первый раз.
- Ну? - удивился Алексей. - А раньше как же мылся?
- А я не мылся. В таборе не моются. Так живут.
Зубы Марки улыбались (они всегда улыбались), а глаза тосковали. Тосковали они, однако, не из-за того, что жалко стало Марке покинутого табора.
- Все равно найдет меня Барон. Найдет… Обязательно убьет. Он уже убивал, когда уходили.
- В Коми АССР не найдет. Далеко, - успокоил Алексей.
- Далеко? - сияли зубы Марки. - Мы там уже сто раз бывали. Ковры продавать ездили. Там ковры любят, деньги есть. Там на коврах заработать можно.
- А ты зарабатывал? - спросил Гогот, глазея сквозь клочья мыла.
- Много зарабатывал.
- Зачем же ушел? Закона испугался?
- Я не испугался. У Барона нож - страшнее закона… Я везде ездил, видел, как живут люди. Я тоже, как люди, жить хочу. В школе не учился - буду, в баню не ходил - каждый день буду ходить…
Снова сверкнула тоскливая улыбка Марки.
- Не люблю табора. Наверное, я не цыган… Наверное, украли меня.
- Отмоешься - посмотрим, - захохотал Гогот.
В поликлинике их разлучили, выдав номерки к разным врачам, чтобы не стоять в очереди друг за другом.
Сначала по спине Алексея стучал терапевт, потом по коленке - невропатолог, а глазник заставил читать на плакате разные буквы, сперва большие, потом маленькие. Алексей все угадал, а напоследок через всю комнату прочел глазнику, в какой типографии отпечатали ему эту хитрую грамоту для очкариков.
В кабинете рентгеноскопии была непроглядная темень.
- А вы раздевайтесь, молодой человек, - веселым тенорком сказала темень Алексею.
Когда Алексей разделся, она же, эта темень, взяла его вежливо за локоток и запихнула промеж двух железных досок, будто в бутерброд.
- Так. Посмотрим, чем вы дышите… Вздохните…
Потом уже, когда Алексей оттуда вылез, в углу зажегся малиновый фонарик, и он увидел, как малиновая рука, шутя-играя, нарисовала на листочке бумаги типовые легкие, а сбоку разъяснение - что и как.
- Одевайтесь. Следующий…
Пока Алексей одевался, следующего тоже запихали в бутерброд. Бело засветился экран, а на экране показались солидно отдувающиеся ребра, весело трепещущее сердце.
- Так… Так… - сказал тенорок. - Так, так… Странно… Послушайте, больной, у вас там ничего не висит - ниже левой ключицы?
- Я не больной, - обиженно ответили из бутерброда. - И нигде у меня не висит.
- Странно… Не понимаю! - воскликнул тенорок и шагнул куда-то к стене.
Вспыхнул верхний, обыкновенный свет. Алексей, зажмурившись от этого света, увидел тонкого старичка с белыми волосиками над ушами - доктора.
А из бутерброда, потрясая механизхмы, вылез Степан Бобро. Голый по пояс.
Но голый или нет - сказать было трудно, поскольку от шеи до пупа он был сплошь покрыт синевато-черными изображениями. Там был огромный орел, уносящий в облака женщину. Был просто женский портрет с косыми глазами. Затем заходящее солнце, трехтрубный крейсер и буханка хлеба - на уровне желудка. Между картинками вкось и вкривь - различные надписи, в частности: "Не забуду мать родную" и "Мне в жизни счастья нет".
- Да-а… - тихо, уважением протянул доктор. - Изумительно. Скажите, пожалуйста, а где это вас так?
- Знаете, папаша, вас тут назначили людей изнутри смотреть. Верно? А не снаружи. Вот и смотрите, что у меня внутри…
Степан уже заметил, кроме доктора, еще и Алексея и наливался краской. В краске тонуло заходящее солнце, трехтрубный крейсер и орел со своей добычей.
- Извините, - сказал доктор. - Но это поразительно… Вам не доводилось читать "Илиаду"? Там есть отличная глава, посвященная щиту Ахилла. Целая глава перечисляет все, что изображено на щите. Однако Гомер…
- Вы, папаша, - перебил его Степан Бобро, - лучше бы объяснили как врач: снимается это чем-нибудь или уже в гроб так ложиться?
- Право, боюсь утверждать, - доктор взял себя одной рукой за подбородок, а другой эту руку подпер. - Разве только врачебная косметика, если и она не отступит… А вы, молодой человек, почему до сих пор здесь?
Это уже относилось к Алексею, и он послушно вышел. На скамейке, у двери кабинета, сидели человек десять, и все они враз загалдели:
- Один выкарабкался… Три часа сидел… А второй еще сидит…
- Там особенный случай, - объяснил Алексей. - Редкий очень в медицине. Изучают.
И стал дожидаться Степана Бобро.
Вскоре дверь отворилась, оттуда вышел Степан, а за ним показался тонкий доктор. Он, почтительно кланяясь, стал пожимать Степану руку.
- "Илиаду" вы все-таки прочтите. Непременно.
- Ладно, - пообещал Степан.
- Желаю вам всего наилучшего. Следующий…
- Пойдем, что ли, - сказал Степан Алексею.
Там, у выхода из поликлиники, в скверике, сидела та самая девушка, с очень густыми волосами, которая пришивала пуговицу. Сидела, покачивая смуглой ногой в желтом носочке. Она улыбнулась Алексею, как только его увидела издали. Ему одному, как будто не видела, что Алексей не один, а со Степаном Бобро.
- Только отмучились? А я уже давно…
И как ни в чем не бывало пошла рядом. С Алексеевой стороны.
Они уже были попутчиками. А попутчики, как известно, быстро знакомятся друг с другом.
- Вы, извиняюсь, здешняя или с района? - заинтересовался Степан, высматривая сбоку девушку.
Но девушка обернулась к Алексею:
- У тебя билет в какой вагон?
- Так ведь всем в третий выдали, - ответил он.
Степан же шумно понюхал воздух и сказал:
- Тепло. Бабье лето. На Севере оно тоже, между прочим, бывает.
- А ты валенки купил? - спросила Алексея девушка. - Надо купить. Там, говорят, за зиму две пары сносишь.
- Ну, до свиданья - сказал Степац Бобро. - Мне в этот переулок сворачивать.
И свернул в тупик.
- Не спрашиваешь, а меня зовут Дусей, - сказала девушка. - Тебя, знаю. Алешей.
- Фамилия у тебя какая-то удивительная, - усмехнулся Алексей. - Ворошиловградская!
- Ничего удивительного, - сказала Дуся. - Я же детдомовская. Меня в детдом из Ворошиловграда привезли: война была. Что меня Дусей звать, я тогда уже знала. А фамилии не знала. Никто не знал - у меня погибли все. Мне и записали в метрику - Ворошиловградская. А отчество - Климентовна, по Клименту Ефремовичу. Понял?
- Все равно удивительная, - сказал Алексей. Но уже не усмехнулся.
Они теперь шли по той самой Кооперативной улице, где позавчера еще Алексей шел с Татьяной. С Таней.
Шли мимо витрин с помидорами и тыквами, мимо окон и подворотен. Только на улице было не темно, как тогда, а светло, и не было гуляющих: рабочее время.
"Вот как. Оказывается, очень просто, - подумал вдруг Алексей. - То с одной шел по этой улице, а теперь - с другой. И ничего страшного".
Они поравнялись с кинотеатром. Окошко кассы было открыто, вход тоже открыт, никто не спрашивал лишнего билетика. Только несколько мальчишек при портфелях сидели на ступеньках с разочарованным видом.
- Зайдем? Напоследок? - предложила Дуся.
Будто они уже много раз вместе ходили в это кино. Или как будто там, куда они едут, не видать им больше ни одной кинокартины.
В почти пустом зале, с красными пожарными табличками над дверьми, они сперва смотрели журнал.
Показывали электростанцию, буровые вышки в тайге (может быть, те самые, где придется им работать?), а потом колхозную ферму: множество мордастых свиней, обрадованных тем, что их будут показывать в кино, ринулись к длинным корытам и, толкаясь, тряся ушами, стали поедать комбинированные корма.
- Кушать хочется, - вздохнула Дуся. - Надо было в столовую зайти…
Картина оказалась интересной. Про милицию. Они сначала подумали не на того парня, на которого следует, а потом разобрались, выпустили и посадили другого, какого следует. Первый же парень тогда записался в бригадмильцы. И женился на одной хорошей девушке.
- Счастливые, - снова вздохнула Дуся, когда парень-бригадмилец под конец стал взасос целоваться с этой хорошей девушкой.
После кино Алексей и Дуся заходили в столовую. Дуся настрого приказала Алексею сидеть за столом, а сама его обслуживала. Принесла хлеб, вилки и две порции гуляша. Хлопотала, будто у себя дома кормила дорогого гостя. Даже спросила:
- Вкусно?
Забрели они и в парк. Там аллеи шуршали опавшей листвой. Холодными каплями брызгался фонтан. Духовой оркестр играл длинные вальсы.
Но они ушли подальше от музыки, в самую глубину, где и фонарей не было. А скамейки были.
Посидели там, разговаривая о разном. О дороге, например.
- Где это ты извозился? - спросила вдруг Дуся. - Давай почищу - мел…
И стала тереть ладонью рукав Алексеевой гимнастерки.
Алексей пригляделся к рукаву, засмеялся, отстранил ее ладонь:
- Какой мел? Это же от луны…
И верно: это луна, процеженная ветками старых, облезлых дубов, роняла свет, пятная землю, скамьи, одежду.
Она легко рассекала бегущие пернатые облака. Она была уже по-осеннему зелена и студена.
Запрокинув головы, Алексей и Дуся смотрели на луну.
Завтра им уезжать.
4
- По какой области едем? - спросил Гогот. - Вологодская?
- Нет, уже Архангельская, - ответил Степан Бобро.
- И у них, значит, дождь…
Алексей Деннов досадливо задернул шелковую занавеску с ведомственными вензелями МПС.
Потому что уже вторые сутки за окном вагона виднелись лишь потоки воды. Вторые сутки поезд шел в дожде.
От скуки Алексей, Степан и Гогот уже в который раз отправились бродить по вагону. Добро, купе в вагоне нe закрытые: ходи и смотри, как живут в дороге люди.
Люди жили по-разному. Иные все время спали, иные все время закусывали, иные вели долгие беседы.
Олежка, пассажир дошкольного возраста, сынок Ивановых, тоже едущих в "Севергаз", докучал и спящим, и закусывающим, и беседующим. Озорной такой парнишка.
Сам Иванов, собираясь бриться, повесил на крючок широкий точильный ремень и шлепал по нему опасной бритвой. Шлепал и косился на Олежкино озорство, приговаривая:
- А вот я сейчас наточу ремень!.. Наточу и всыплю кому следует…
- Не всыплешь небось, - хорохорился Олежка. - О, дядя Степа пришел!
Дядя Степа - Степан Бобро - сажал мальчишку на ладонь и поднимал к самому потолку. Олежка умолкал от страха.
- Уро́ните, - беспокоилась Иванова.
- Не уроню, - успокаивал Степан и ронял мальчишку себе на грудь. Мальчишка весело визжал, обрывал Степану уши и требовал: - А ну, еще!
- Наточу ремень - и всыплю, - обещал Иванов.
Дуся Ворошиловградская, свесив с полки свою густоволосую голову, долго смотрела на эту возню, на Олежку, а потом вздохнула:
- Мне бы такого… Только девочку.
Гогот подмигнул Алексею. А Степан Бобро зарделся как маков цвет и сказал, обращаясь к Дусе:
- Тоже, значит, детей обожаете?
- Не ваше дело, - ответила Дуся. И улыбнулась Алексею.
В соседнем купе беспрерывно звенел властный женский голос Он принадлежал Рытатуевой - могучей тетке в цветастой шали. Ей же принадлежал смирный и щуплый, в полосатой сатиновой рубашечке, мужчина - Рытатуев. Именно он завербовался в "Севергаз". Рытатуиха же ехала на правах домохозяйки. Его хозяйки.
На столике содрогалась бутылка водки. Рядом - ломоть розового сала, ржаной хлеб. Рытатуева наливала себе стаканчик, мужу - полстаканчика. Тот выпивал, утирал губы вышитым платочком и снова сидел смирно. Рытатуиха же после стаканчика крякала молодецки, закусывала розовым салом, никого больше не угощала, зато услаждала все купе речами:
- Я и говорю: выгодней всего - поросятами жить… Мы, к примеру, поросятами жили. Парочку откормим, заколем - на базар. Опять заведем парочку… А теперь, как положили налог, выгоды нету. Вот мы и решили на Север переехать. На Севере разрешается. Не кладут налога… Нехай мой в какое-нибудь производство поступает, а я поросятами займусь. Ну, Ванечка, выпей.
Ивану полстаканчика, себе - стаканчик.
После этого стаканчика Рытатуева сомлела, отвалилась к стене и завела частушку:
Горе, горе, муж - Егорий
Хоть бы худенький Иван…
Себе же самой ответила:
У меня вот муж Иван -
Не дай господи и вам…
Сама же подавилась от смеха:
- Ей-право, второго Ивана за свой век изнашиваю!.. Первый муж у меня тоже Иваном был. Раком извелся - помер. А этот Иван у меня - второй. Ты, Ванечка, больше не пей… Хилый он, - разъяснила Рытатуева. - Сто грамм выпьет - целый день пьяный. Проснется с похмелья, воды попьет - опять пьяный.
Иван-второй внимательно слушал жену, часто моргая. А жена налила себе еще стаканчик, розовым салом закусила.
- Может, сходим пообедаем? - посмотрев на все это, сказал Степан Бобро Алексею.
Гогот тоже пошел с ними.
В вагоне-ресторане было людно, однако свободный столик нашли. Бобро вслух, с выражением прочел меню и после долгих сомнений заказал половину всего, что было там обозначено.
Алексей протестовать не стал. Не каждый день рассиживаются они по ресторанам.
А Борис Гогот сказал официанту:
- Яичницу. Отдельно мне посчитайте.
Когда же официант все записал, как ему говорили, и ушел на кухню, Гогот усмехнулся:
- Это разве ресторан? В ресторане оркестр должен быть. И туда с девочками ходить надо. Чтоб не зря деньги тратить… Между прочим, - снова подмигнул он Алексею, - ты с этой, коротенькой, не стесняйся; порядочные дома сидят - женихов ждут, а не по свету за ними гоняются.
- У нее нету дома, - возразил Алексей. - Сирота.
- С тебя и спрос меньше.
Когда Гогот за свою яичницу заплатил и пошел вон из ресторана, Степан тяжело посмотрел ему вслед и сказал:
- Такой он… предпоследняя сволочь.
Официант принес две никелированные кастрюльки с дымящейся солянкой. Поверху в сметане плавали тощие колесики лимона - одни спицы да обод. Однако все равно солянка была вкусная, забористая. Она еще потому была вкусной, что нет вкуснее той еды, которая в движении: когда дробно позвякивает ложка о край кастрюльки и еле-еле плещется в бокале ясное пиво.
- Ты по какой специальности собираешься работать? - спросил Алексей.
- А я не знаю… Придется новую изучать. Или - в разнорабочие.
- Не имеешь разве?
Бобро сдвинул белесые, невидные свои брови.
- Я не имею?.. Первого класса шофер. Водитель.
- Чего же?
Степан медленно покачал головой. Налил в рюмку. И Алексею. Они выпили и запили пивом. На поворотах вагон заносило, бутылки кренились. Официанты хватались за столы.
Наверху в репродукторе уже давно вели разговор Тарапунька со Штепселем. Но слышно их было плохо из-за стука колес, из-за плотного шороха дождя по крыше. Будто еще двое людей ведут интересную беседу за соседним столиком.