43
- Ты сознаёшь всю ответственность, какую берёшь на свои плечи? - испытующе спросил Илья Уваров.
- Безусловно. Сознаю и отвечаю за всё.
- Отвечать ты будешь не одна. Но я уверен в твоём проекте, хотя многим он покажется смелее и, пожалуй, дерзновеннее ветлугинского. Я обещаю тебе полную поддержку. Если понадобится, мы вместе будем драться за твоё предложение. А что говорят Ветлугин и Андрей?
- Ветлугин стоит на своём. Он говорит, что я хочу ввести не камеру, а целую десятину, что мой проект четырёх камер - "десятин" и трёх пятиметровых целиков - безумная затея. Поэтому мы отправили вчера в управление треста оба проекта.
Анна умолчала об отношении Андрея. Слишком тяжело ей было вспоминать о последнем споре с ним: сразу взбаламучивался неприятный осадок, оставшийся на душе, и делалось больно за свою резкость и за нежелание Андрея понять то, что накипело у неё в последнее время. После разговора с ним она несколько ночей подряд почти не спала, почти не отходила от письменного стола и так похудела, что Клавдия, гордая своим искусством поварихи, почувствовала себя оскорблённой.
- Кушать надо побольше, - сказала она Анне как-то утром, после завтрака. - Высохли совсем. Люди подумают, что я вас с голоду заморила.
- Вот ещё! - возразила Анна, неожиданно тронутая этой заботой. - Вы и сами не очень толстая.
- Я - другое дело. Моё дело... одинокое (Клавдия хотела сказать "девичье", но в присутствии Андрея почему-то не решилась). - А вы детная мать, женщина во всей силе. Вас полнота красит. "И что за охота убиваться так из-за чужой фабрики? Добро бы своя была!" - добавила про себя Клавдия.
Раз взявшись за дело, Анна чувствовала себя обязанной довести его до конца. Она страдала и стыдилась, если оно выходило у неё только хорошо: она всегда стремилась сделать всё отлично, всегда и во всём быть впереди.
- Значит, дружба с Ветлугиным рассохлась? - уже шутливо спросил Уваров.
- Да, нет, не то, чтобы дружба рассохлась, но появилась насторожённость... Знаешь, иголочки такие, как ни подойди - всё покалывают. Обоюдно, конечно. Соперничество? Может быть. Но тут не только столкновение двух авторов...
- У него борьба и за своё счастье также, - неожиданно простодушно сказал Уваров. - Ему и перед ней отличиться хочется.
Задумчиво строгое лицо Анны оживилось лёгким румянцем, мимолётная невесёлая усмешка искривила её губы.
- Я тоже стремлюсь отличиться, - сказала она, обжигая Уварова ярким блеском глаз. - Деловой срыв и для меня сейчас больше, чем неудача в работе.
44
Узкие колоды жолоба, долблённые, подконопаченные мхом, были поставлены вместо козел на дерновые подушки. Из колоды в колоду, роняя по бурым космам мха светлую капель, лениво текла вода, холодная даже в этот не по северному знойный день.
- Вот это действительно тяжкий труд! - сказала Анна Ветлугину, кивая в ту сторону, куда текла вода. - Помните, был разговор о бригаде стариков-старателей? Это здесь, вы же знаете...
У самодельного прибора для промывки суетилась группа плохо и грязно одетых людей. Их рваные опорки и проземлённые шаровары, их старчески жилистые руки не давали никакого представления, как и примитивные орудия труда их, о той могучей силе, какая подняла на дыбы этот многотонный, тяжкий на подъём клочок отведённой им земли-деляны.
- Видите, что они натворили здесь, а ведь почти все пенсионеры, - со смешанным чувством стыда и гордости обратилась Анна в Ветлугину.
- Ничего, ещё поработаем! - отозвался бригадир, старик Савушкин, снова перешедший с плотницких работ на старание. - На пенсию выйдешь - кончена жизнь: сиди и ожидай, когда придёт гололобая. А тут гоношимся помаленьку, ан и повеселее становится. И мы, мол, люди, а не просто старики - казённые иждивенцы!
Савушкин отложил лопату, вытащил кисет из кармана просторных рваных штанов, с добродушной хитрецой подмигнул Анне.
- А как насчёт нормы? - полюбопытствовал Ветлугин, ещё более румяный и цветущий среди этих старческих лиц.
- Перевыполняем понемножку. Нам бы вот спецовочки, товарищ Лаврентьева... Хоть бы сапожонок каких поношенных. Чеботари у нас свои имеются. Починили бы.
- Нету, - не скрывая огорчения из-за необходимости отказа, сказала Анна. - Спецовкой еле-еле шахтёров обеспечиваем. Тоже починяем.
- Экая жаль! - сказал Савушкин, нимало не задумываясь. - Мы ведь отложили было в золотоскупке на шесть пар болотных сапог, да после того вынесли решение погодить, покуда тепло. Вбили всю денежку на оборудование, а тем временем сапоги кончились: всё техснаб забрал.
- На какое же оборудование?
- Между прочим, и на барак... тёсу и стекла нам тогда отпустили по вашей бумажке бесплатно, как льготу. Да что-то вздумалось побелить, да тюфяки приобрели, да одеяла все новые... Старый-то барак у нас разорвало зимой, - деловито сообщил Савушкин Ветлугину. - Подкатила вода из наледи и за одну ночь разворотила целый угол. Пол бугром выперло. Дружки, как с нар съехали, рванулись, естественно, к двери, а она не отпирается - тоже льдом её прихватило.
- Так все деньги на тюфяки и потратили? - недоверчиво улыбаясь, спросила Анна.
- Между прочим, и на тюфяки, - сказал Савушкин. - Как же! Оборудование для жизни, а главное, - Савушкин неожиданно покраснел, улыбнулся смущённо и ещё покраснел, - самое главное, купили мы у одной отъезжающей корову. Так себе, незавидная якутская коровёнка, да мамка наша настояла. Хороший, мол, случай для питания. Для всей бригады... Дело-то стариковское, животы-то уж плохие, - продолжал он, точно оправдываясь. - Конечно, мы в тайге без молока жить привыкли, а когда оно есть, так очень на пользу. Чайком побаловаться, кашу ли сварить...
- Так, так, дело начинает проясняться, - весело заговорил Ветлугин. - Сначала тюфяки, потом корова, потом корову обмыли...
- Да-к обмыли, как не обмыть! Естественно... Чуть, чуть коровой не спохмелились, - признался Савушкин и рассмеялся.
Остальные старатели прислушались к разговору, замедлили работу и тоже расхохотались.
"Вот за выпивку им не стыдно, а за покупку коровы краснеют, - сказала себе Анна и почти с материнской жалостью посмотрела на тонкую, жилистую, точно из верёвок свитую шею Савушкина. - Пропили спецовку и похохатывают, как маленькие".
- Приходилось раньше хорошо зарабатывать? - спросил Ветлугин.
- Бывало! И рестораны откупали на целый вечер. Идёшь один между столиков, а оно у тебя тут... - Савушкин потряс пустым карманом шаровар, - оно у тебя тут возится.
- Золото! - оживлённо блестя глазами подсказал Ветлугин.
- Оно самое. Ведь ежели смерять, сколько эти руки земли переворочали, целые составы поездов нагрузить можно. Она, земля-матушка, плачет от наших рук, а мы от неё страдаем - все кости болят. Задиришка-то есть, да мочи нет...
45
Дальше Анна уже не слушала, глаза её рассеянно перебегали от трудно переступавших рваных опорок откатчика и его напряжённо выгнутой спины к выбеленным кайлам забойщиков, так же горбато возившихся на дне широкой ямы; от гребков, шаркавших под струёй воды по комьям каменистой грязи, к деревянному колесу тачки, облепленному глиной.
"Рестораны откупали!" - повторила Анна наивную похвальбу старого старателя и снова посмотрела на него. Он бросал на "бутару" подвозимую для промывки породу. Он действовал неторопливо, привычно, острые лопатки его угловато выпирали при каждом движении из-под сатиновой выцветшей рубахи, взмокшей от пота. "Какая беспомощность даже в выборе развлечений! Выбросить с таким трудом заработанные деньги на то, чтобы напиться в одиночку в пустом ресторане!.. Откуда такое, как не от этого деревянного колеса?"
Анна ещё посмотрела на тонкую потную шею Савушкина с ёрзавшими и прилипшими к ней отросшими косицами, и снова тоскливая жалость овладела ею.
"Рестораны откупали!" А может, и врёт ещё... Может, всю жизнь только и был такой вот тяжко-горбатый труд, а остальное - просто мечта, немудрый вымысел". Анна знала, что старатели, как всякие охотники, любили прихвастнуть.
Она переступила через поломанный валок, затащенный для костра с зимней деляны, медленно пошла прочь.
- Вот и большой коллектив, а получается то же, что у одиночек, - сказала она Ветлугину, когда он догнал её.
- Отсталый народ, - отозвался Ветлугин равнодушно.
- Да не народ отсталый, а методы труда отсталые, - возразила Анна с тихим раздражением. - Дайте этим старателям что-нибудь сложнее, совершеннее, посмотрите каких они чудес наделают.
Ветлугин, задетый за живое пренебрежительным, как ему показалось, тоном Анны, посмотрел на неё" сердито-удивлёнными глазами, но её выражение погружённого в свои мысли человека заставило задуматься и его.
- Я могу установить у них на деляне гидровашгерт, - сказал он неожиданно с важностью доброго волшебника. - Это для усиления производительности, - добавил он, желая досадить Анне, отношения с которой у него всё-таки разладились после того, как она наперекор ему представила на утверждение свой проект. - Только для усиления производительности. Что же касается мозгов, то, по-моему, они у стариков и так хорошо настроены. Все эти старички предпочитают быть полноценными гражданами, труд их веселит. Чего же вы ещё хотите?
- Я хочу, - медленно, возвращаясь из своего рассеянного состояния, заговорила Анна. - Я хочу, чтобы они научились жить по-человечески.
46
Всё в том же состоянии глубокой задумчивости она шла вдоль старательских делянок, всматриваясь во всё с видом человека, отставшего от поезда в незнакомом городе. Иногда Ветлугин подхватывал её под локоть или пытался помочь ей перейти по узким дощечкам мостков, но она отстранялась, быстро через плечо взглядывала на него и говорила:
- Нет, ничего. Я сама.
- Вы говорите "я сама", как Маринка, - сказал он насмешливо. - Помните, как я в первый раз хотел помочь вам сесть на лошадь? Мне до сих пор неудобно...
- Тогда не надо вспоминать, - перебила его Анна, вдруг вся оживляясь. - Мы поставим здесь мощные гидравлические работы, а участки мерзлоты будем оттаивать паром, - решила она. Занятая этой мыслью, она сказала Ветлугину: - Просто смешно, когда помогают здоровому человеку перешагнуть через какую-то канавку.
- И это всегда?
- Всегда, - промолвила Анна спокойно, но тут же лукавые искорки заблестели в её глазах. - Нет, не всегда, конечно, иногда такая помощь очень приятна.
- Это когда её предлагает Он?
- Ну, конечно, - тихо смеясь, подтвердила Анна. - Мы, женщины, странный народ в этом отношении!..
- Для женщины вы действуете слишком прямолинейно, - сказал Ветлугин, - выходит так: вы мне неприятны и потому не приставайте со своими услугами.
- Разве так? - и понимая, что её слова могли обидно задеть его, и в то же время сознавая внутреннюю свою правоту, Анна добавила: - Я с вами вполне откровенна. Вот и всё. Видите ли, я люблю своего Андрея, счастлива им и, может быть, поэтому прямолинейна с другими... - Она умолкла, потом сказала жёстко: - Некоторые женщины кокетничают для испытания своих способностей нравиться, у иных это врождённое, а я ни так, ни эдак не умею. Да мне просто и некогда заниматься подобными штучками.
Ветлугин понял, что она намекает на Валентину и, больно восприняв это, уже недовольный Анной, как плохой союзницей и в личном, сказал с досадой:
- Напрасно! Если вы любите Андрея Никитича, значит, хотите ему нравиться, а нам, мужчинам, прежде всего нравится женственность.
- Вы находите, что я не женственна? - в повороте головы Анны, в голосе её, во взгляде отразилось столько тревожного недоверия, что Ветлугин устыдился за свой нехороший выпад.
- Нет, этого я не нахожу, - искренно сказал он, переходя вслед за нею через ров водоотводной канавы и, глядя на сильные плечи Анны, на тяжёлый узел волос, над её нежной смуглой шеей. - Но... вот вы идёте по этой зыбкой доске, идёте смело, как настоящий шахтёр... У вас просто нет того милого лукавства, которое помогает женщине преображаться в ребёнка. Возможность проявить себя защитником и опорой по-хорошему льстит нашему мужскому самолюбию... (запнувшись, Ветлугин отогнал мысль о своём столкновении из-за проекта именно с женщиной). Нежная беспомощность слабого существа может быть только кокетством, но тут мы попадаемся на удочку из-за уверенности в собственных уме и силе. Поэтому самый старый, жалкий шут никогда не усумнится в любви к нему со стороны женщины, хотя бы самой юной и самой красивой. Вот отсюда разговоры о женском коварстве и мужском эгоизме. - Ветлугин помолчал, размышляя ещё о характере самой Анны и всё не решаясь определить его окончательно со своей новой позиции противника. Уважение, которое он испытывал к ней, и крепко связавшая их деловая дружба создавали в нём двойственное отношение к ней, и он то щетинился, то, забываясь, был попрежнему доверчив и прост. - Нет, - продолжал он вслух полушутя, полусерьёзно: - Я нахожу, что вообще мир устроен вполне благополучно. Честное слово! Пусть обманчива иллюзия, лишь бы она украшала жизнь.
Анна нетерпеливо, но не перебивая, выслушала рассуждения Ветлугина.
- Ужасно, - сказала она, когда он выговорился, наконец, и умолк. - Ужасно! - повторила она и сердито подумала, продолжая идти всё тем же быстрым шагом: "Или он поглупел за последнее время, или я не замечала этого раньше!.."
Дорога к руднику, пробитая среди глыб камня, была горяча и просторна. Камни горели на солнце, дышали жаром, дымились пылью пески; сохли в змеистых трещинах огненно-ржавые глины, а за этим земляным хаосом, где терялись копошившиеся в ямах люди, как огромные солончаки, переходящие в побелевшее от зноя озеро, широко растекались по долине иловые отходы флотационной фабрики. На фабрике были простои. Рудник болел. Программа не выполнялась, а главный инженер утешался и утешал других "обманчивыми иллюзиями".
- Ведь это старо, то, что вы говорите, - быстро заговорила Анна. - Это просто дико звучит теперь: у нас и чувства и отношения совсем иные.
Ветлугин посмотрел на неё внимательно, подумал об отношениях Валентины и Андрея, о возможности их сближения, о том, что Андрей, имея такую жену, всё-таки не устоит перед новым впечатлением, и сказал:
- Да, это старо... но потому-то и страшно въедливо. Многое можно изменить в жизни: и в отношениях человека к человеку, и отдельной личности к обществу, - но в области отношений между мужчиной и женщиной на первое место всегда вторгается физиология. Её не переделаешь.
- О! - произнесла Анна и даже подняла руку, точно защититься хотела от этих жестоких слов, звучавших для неё оскорбительно. - Физиология пола неразрывно связана с психологией. Поэтому возможность изменений даже в этой области огромна. Любовь без взаимного уважения, без понимания - чисто физиологическая любовь, - становится просто невозможной для высокоморального, развитого человека. Женственное кокетство, нежная беспомощность! А внутренний облик, а общественное значение женщины? Неужели это для вас безразлично? Я не верю, что вы говорите искренно.
Ветлугин замялся, но снова вспомнил: а разве нет уважения и понимания между Андреем и Анной? Однако...
- Я высказываю то, что вижу в жизни, - промолвил он упрямо. - То, что происходит в жизни, далеко не всегда отвечает нашим лучшим рассуждениям.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Богатая земля у Кирика Кирикова! Ах, какая богатая огромная земля, такая гористая, что края её сходятся с небом, как шов сказочной мастерицы. И каких только трав и мхов нет в её лесистых низинах, где пасутся великаны лоси! Ах, лось! Рога у него - крылья: они несут его через кусты и гнилые болота! Как могучий лесной дух, летит он по крутому склону, и горные травы поднимаются за ним, выпрямляемые ветром от его полёта.
Богатая ты, богатая и щедрая земля! Ягоды свои и цветы, живое серебро рек и сизые шумящие леса - всё отдаёшь ты человеку, только были бы у него глаза ястреба и ноги оленя. Но если человек заболел, что делать в тайге человеку? И разве плохо иметь на случай болезни и старости постоянный угол?
Кирик стоял на краю широкого поля. Такое широкое поле... кусок тайги, с которого сняли косматый зелёный мех, а обугленную кожу разодрали железным клыком плуга. Кирик видел, как терзали его землю, и ощущал почти физическую боль. Но весёлые девушки его рода нарыли на грядах ямки и закопали в них какие-то удивительные круглые корни с белыми глазками ростков. В других местах разбросали тоже незнакомые семена: одни с ресничками, плоские и лёгкие, другие, как глаза землеройки, как самая мелкая дробь.
Кирик всё трогал, за всем наблюдал с тяжёлым недоверием: земля сама знает, где какие семена посадить, и всякая травка знает своё место.
- Толку не будет, - упрямо твердил Кирик.
Сейчас он работал на сенокосных лугах артели. Иногда он заходил в длинные светлые хлевы, построенные для поджидаемого скота, осматривал пустые ясли, в которых шмыгали тонкие злые горностаи, и задумчиво качал головой.
- Выйдет толк или нет?.. - гадал Кирик, хотя давно уже слыхал, что и у якутов и кое-где на русских заимках по берегам Маи есть целые стада коней и коров. Говорили, что такой конь-олень один может увезти больше четырёх эвенских оленей. Наслушавшись об этом, Кирик совсем не удивился, когда увидел впервые на Светлом прииске странное животное, бурое и толстое, как медведь, но на высоких ногах, с круглыми, как чёрный берёзовый нарост, копытами, с длинными волосами на хвосте и шее.
- На таком большом можно и десять нарт увезти, - сказал Кирик на русском языке старику Ковбе, допустившему его на конный двор.
Лицо Кирика только раз вытянулось от удивления, когда один конь-олень, серый, как облако, задрал свою большую безрогую морду и закричал таким голосом, что у Кирика задребезжало в ушах. Он даже попробовал схватить гостя за меховой рукав своими широкими жёлтыми зубами, но Ковба треснул коня-оленя по шее и пригрозил:
- Я-я тебя, баловень!
А непуганый Кирик вынул из зубов погасшую трубочку - курить в конюшне старик не разрешил, и проговорил давно слышанное, не совсем понятное и потому поглянувшееся ему ругательство:
- Прямо сущая сатана.
Сейчас Кирик стоял, широко расставив ноги, на краю тёмнозелёного картофельного поля, и выражение недоверия на его лице сменялось постепенно довольной улыбкой: новая трава росла мохнатая, сильная. Дальше зеленела светлая полоса чего-то другого. Кирик теперь не узнавал места, ещё недавно такого чёрного и обезображенного. Он поцокал языком, качнулся, медленно пошёл по узким тропочкам.
Мелко рассеченная мягкая ботва моркови привлекла его внимание. Он выдернул сразу целую горсть, подивился на тонкие корешки, прямые и жёлтые, отряхнул с них землю о свои заношенные штаны, сшитые из грубо выделанной оленьей замши. Вкус недорослой моркови ему не понравился, он пожевал ещё её листья, выплюнул и пошёл дальше. Он ничего не оставил без внимания: и лиловатые черенки свёклы, и пахучий укроп, и редьку, и капусту, ещё не завитую в вилки, матово-сизую, с каплями росы в кудряво вогнутых листьях. Когда Кирик обошёл половину поля, то на зубах его скрипел песок, а на лице выражалось недоумение.