Она вспомнила о последней радиограмме с приисков, полученной капитаном парохода на базе Пушторга. Дирекция и партком прииска снова сообщили о тяжёлом положении с хлебом и просили "сделать всё возможное" для скорейшей доставки грузов.
"Мы сделали всё возможное и невозможное, - подумала Валентина, выходя из каюты, - но вода спадает с каждым днём, а впереди ещё какие-то Чортовы камни".
Пароход стоял на широком мелком перекате. Река, пронизанная хрустальными иглами света до близкого песчаного дна, играла вокруг искристой рябью и её тихое непрерывное журчание за кормой не заглушалось топотом и говором людей, спускавших на воду шлюпки. Справа невысокие скалы вошли в реку, как стадо рыжих быков, за ними низкий, размытый берег и горы; слева длинная песчаная отмель, серая, гладкая, точно укатанная, и дальше тоже горы. На горах синей тучей лежала тайга. В каких только берегах не застревал на своём пути этот несчастный пароход!
- Не понимаю! Работают же гидрологи, есть же люди, специально поставленные... - донёсся до Валентины раздражённо усталый голос капитана, заглушаемый шумом на палубе. - Правда, у нас, в низовьях, это не так уж сказывается. Но, с тех пор, как существуют гидрологические пункты...
- Наше дело - доставить, - возразил другой густым басом. - И мы бы доставили, чорт побери, если бы выехали дней на пять раньше. Такого быстрого спада весенней воды мне тоже ещё не приходилось наблюдать за всю мою работу лоцманом.
- Вы думаете...
- Я думаю, дальше будет ещё хуже. Я проводил здесь караваны судов... не в первый раз. Конечно, мы можем попытаться пройти через мель этого широкого плёса... бывают чудеса: я своими глазами видел сома, перебиравшегося через озёрный перешеек по мокрым камням. Но дальше настоящий заслон. Стоит ли мучить людей. Лучше устроить пакгаузы на берегу и выгрузиться.
Тут в разговор вступило сразу несколько голосов, и шум на палубе ещё усилился, пока не покрыл всё бодрый, освобождённо рокочущий бас лоцмана:
- Сом, он и на берег выползает по сильной росе... Ну, что за дамский вопрос! У всякого свои надобности.
"Они не хотят пробиваться дальше!" - испуганно подумала Валентина и тут же увидела чужую лодку, которая огибала борт парохода, причаливая к трапу, где уже покачивалась опущенная Матросами шлюпка. Позади гребцов стоял, выпрямившись во весь рост, красавец-фельдъегерь молодой, черноглазый, румяный, как девка. С парохода и шлюпки встречали приезжих весёлым, разноголосым шумом.
- Как сплав вверху? - кричал уже знакомый Валентине шахтёр из вербованных Никанор Чернов, перевесившись через перила в своём стремлении разглядеть приисковых посланцев.
- Хорош! - кричал фельдъегерь, сияя молодой, самодовольной улыбкой.
Он и хотел бы поважничать, но радостное возбуждение захлёстывало его, и то, что он готовил отрапортовать начальству, вылилось само собою перед открытой сердечностью народа, собравшегося на палубе:
- Дальше путь свободный, товарищи. Чортовы камни уничтожены. Мы их взорвали...
- Вот это здорово! - сказал капитан, уже стоявший рядом с Валентиной. - Значит, нам стоит потрудиться, чтобы взять последний барьер. Чувствуешь, лоцман?
- Легко сказать: возьмём последний барьер! Да перескочить-то через него трудно. Пароход прямо, как в кашу, сел. Вы только взгляните, как движется по дну разжиженный песок. Стоим в русле, а нас затягивает со всех сторон. Ведь теперь ни рулём, ни колёсами шевельнуть нельзя.
6
Валентина, как и сотни других пассажиров, стала привычно спускаться по трапу. Их всех перевезли на песчаную отмель, которая вблизи не была такой гладкой: была тут и трава, выросшая кое-где пучками, и какие-то голые прутики торчали из песка, облепленные засохшей тиной, а вот и следы больших и малых медвежьих лап. У самой воды наследили голые ступни с узкой пяткой и широким оттиском пальцев. Маленькие подушечки медвежат так и отпечатались на песке. Какое сборище бывает на этой дикой песчаной косе!
Пока Валентина осматривалась, с парохода перебросили на берег канаты. Пассажиры прицепились к ним, как гудящие рои, и начали тянуть пароход обратно, вниз по течению.
"Ну, "леди", покажите ещё раз свою способность к физическому труду! Это вам не прогулка на теплоходе по каналу Волга - Москва, - сказала себе Валентина, из всех сил упираясь ногами в рыхлый, сырой снизу песок. - Вот бы удивился тот долговязый американец, который так почтительно разговаривал со мной в поезде! Он, конечно, не стал бы утруждать себя, имея билет первого класса".
Скоро все взмокли от пота, хотя топтались на одном месте. Стащить пароход с мели было не легко. Валентина чувствовала его упорное, живое сопротивление по тугой дрожи каната, согретого человеческими руками. Лицо её раскраснелось, ноги, переминаясь, тонули в песке, в туфли набиралась холодная вода. "Какая злая река! - думала Валентина, глядя, как другие пассажиры дружно и даже ожесточённо тянули канаты вброд. - Она как будто нарочно натащила в своё русло эти песчаные косы. Она устроила настоящие заграждения из песка, гальки и всякой дряни. Теперь она спешит подтащить всё это к самому носу парохода. Но мы перехитрим её. Только бы не пришлось опять разгружать трюмы".
Валентине и в голову не приходило уклониться от участия в этих "авралах". Теперь она была совсем захвачена Дальним Востоком. Восемь суток мчал её сибирский скорый поезд до станции со странным именем "Невер", затерянной меж сопок, покрытых голубыми даурскими лиственницами. Восемь суток провела она среди покачивающихся мягких диванов, зеркал, узорчатого стекла, жаркого блеска бронзы. Пассажиры американцы и японцы, с любопытством поглядывали на красивую "леди", целыми днями торчавшую у окон, то у своего столика, то в коридоре, то на пороге открытого купе. "Леди" была одинока, самоуверенна, но в то же время женственно-обаятельна и по-детски непосредственна.
"Обратно я поеду жестким, - решила Валентина, высадившись со своими чемоданами и глядя вслед поезду, убегавшему в темноту, - там веселее и, наверно, нашлись бы попутчики", - и, ещё повернувшись лицом к сопкам, куда уплывали, обозначая извилистый путь шоссе, жёлтые огни автомобилей, она сказала:
- Какое это огромное - Сибирь!
7
И вдруг канат ослабел, и все зашумели отступая. Споткнувшись о что-то, Валентина упала, но тут же вскочила и, отряхиваясь, смеясь, пошла рядом с толпой. Пароход, медленно освобождаясь, тоже двигался.
Люди, отдыхая, собрались группами на размешанном ими отсыревшем песке.
- Третью неделю от Якутска плывём, а нас на приисках ждут не дождутся, - досадовал шахтёр Никанор Чернов, расторопный, весёлый и светлоглазый. - Ну и молодцы они, что сами тоже действуют! У меня как-то сразу на душе отлегло: всё-таки неспокойно, когда женщина поставлена директором на горном деле. А эта, видать, толковая, - с минуту он молчал, прятал от ветра слабый огонёк в ковшике ладоней, а закурив, с дымящимся ртом добавил. - Обидно было бы не дотянуть до места. Сколько раз выгружались да погружались!
- Надорвали животики! - мрачно сказал другой, невысокий атлет с выпуклой, просторной грудью, крепко обтянутый красной безрукавной майкой, он был тоже шахтёр с Амура, хрипатый, проспиртованный, бывалый. - Кабы начальство мозгой раскинуло, не послало бы такой пароходище. Можно бы поменьше.
- А что бы он привёз, поменьше-то?
- На вешнюю воду понадеялись, - сказал женский голос в толпе.
- Говорят, что нынче очистят русло, - вмешалась Валентина. - Камни будут взорваны на всех перекатах.
- Кабы очистили! - промолвила со вздохом статная, широкоплечая женщина; она посмотрела на Валентину спокойно, доброжелательно. - Вам бы рукавицы у кого-нибудь попросить... Руки-то у вас мяконькие, непривычные.
- Ничего, я ведь не такая уж неженка! Это только так кажется. Я ведь сильная, - Валентина не переносила жалостливого отношения к себе, но искренное сочувствие этой женщины тронуло её.
- Заграницей есть государства... - неторопливо рассказывал своё шахтёр в красной майке, - такие, что утром выйди из дому, пойди пешком в какую хочешь сторону и к вечеру в другое государство придёшь. И от такой тесности культура там страшная, прямо плюнуть некуда. Покурил, скажем, на улице, окурок клади в карман. Ежели бросишь, - сейчас полицейский и штраф.
- Вот брешет! - насмешливо сказал Никанор Чернов, показав здоровые зубы.
- А может, и не брешет, - возразила ему женщина. - Про нашу землю такое, небось, не скажешь. Её пешком-то и за целую жизнь не обойдёшь.
- Пешком теперь отходили. Теперь уж на самолёте запросто начинают ездить. На цеппелине, - ввязался в разговор узкоглазый бурят, баргузинский старатель и он же лесоруб с Вишеры.
- Что это ещё за цепелина? - заинтересовался вдруг шахтёр в майке, прерывая свой рассказ.
- Колбаса такая с газом, - пояснил, польщенный общим вниманием, бурят. - Прицепеллинится к самолёту вроде баржи и пошёл...
- Вот это уж вовсе брехня! - сказал Никанор Чернов, не скрывая своего восхищения. - Воздушный путь - не река, баржи таскать, - продолжал он с усмешкой. - Цепеллин - вполне самостоятельная лётная единица.
8
Садясь снова в шлюпку, Валентина очутилась рядом с пароходным поваром. Он не был ни толстым, ни румяным, как многие старые повара, тучнеющие среди своих кастрюль и сковородок. Пепельно-голубая лайка Тайон вскочила в шлюпку за ним следом, почти коснувшись его лица чёрной тюпкой носа. Повар взял собаку за шею и втолкнул под скамейку, чтобы не путалась под ногами..
- Поработали? - обратился он к Валентине, расправляя ладонью мучнистобелые усы. - Мы и так вам благодарны за лечение нашего кочегара. Это я могу сказать от лица всей команды. Фельдшер у нас, откровенно сказать, бестолковый человек, совсем безответственный. То есть несоответственный, хотел я сказать.
Тайон высунулся из-под лавки, заискивающе посмотрел на своего хозяина.
- Куш там! - строго сказал повар, втискивая его обратно.
- Я никогда не видела, чтобы собака была такой масти, - заметила Валентина. - Правда, он похож на голубого песца?
Резкие морщинки вокруг прижмуренных глаз повара ещё углубились улыбкой.
- Возьмите его, ежели он вам нравится, - сказал он неожиданно.
- А вам разве не жалко?
- Для хорошего человека никогда не пожалею. Пускай он напоминает вам о благодарной команде нашего корабля.
- Да он не пойдёт ко мне, - слабо отговаривалась Валентина.
Собака ей нравилась, и она, вспомнив медвежьи следы на берегу, подумала о том, как хорошо иметь в тайге такую собаку.
- Пойдёт, - горячо уверил повар, сразу проникнутый убеждением, что он давно искал случая подарить своего питомца хорошему человеку Валентине Саенко. - Он же на людях вырос. Ко всем ласковый.
На пароходе Валентина, как была, в намокших, поцарапанных туфлях, поднялась на верхнюю палубу. Там она обернулась, и позвала:
- Тайон!
Собака вопросительно взглянула на повара, но он не обращал на неё никакого внимания, глядя в сторону, Тайон тоже посмотрел туда, но не увидел ничего занимательного и побежал к Валентине.
Наверху было светло, пусто. Только пролетела чайка, поджимая красные лапки, посматривая то одним, то другим глазком на палубу, заваленную канатами. Её распростёртые крылья просвечивали снизу синеватой белизной талого снега и, только ложась в крен, вдруг вспыхнули на солнце разящим ослепительным блеском.
Пароход медленно, осторожно продвигался по излучинам реки. Волнисто вспаханная полоса тянулась от него к барже, тащившейся следом на глухо брунжащем канате. За этой баржей тащилась ещё одна, и они, как огромные утюги, сглаживали крутой след парохода. Потом с обеих сторон надвинулись и поплыли совсем рядом красновато-бурые в чёрных трещинах утёсы. В каменных трещинах зеленел колеблемый ветром дикий кустарник.
Валентина присела на свёрток брезента. Тайон судорожно зевнул, припал на вытянутые передние лапы и лёг рядом, жарко дыша. Глаза его на свету казались жёлтыми и прозрачными, как стеклянные пуговицы.
- Скоро приедем, - сказала ему Валентина. - Теперь-то мы уж, наверно, доедем без всяких приключений.
9
Когда послышался гудок парохода, берег ожил. Странно, как много людей собралось под этими поредевшими соснами. Тут были и лесорубы, и дорожники, и горняки с ближних к базе приисков. Анна шла мимо этих людей по высокому берегу, не отрывала глаз от тонкой живой полоски дыма, стелившейся вдали над лесом. Напряжённое ожидание сменялось облегчением, спокойствием, усталостью.
Анна не вдруг увидела и узнала Уварова, сидевшего на брёвнах. Он показался ей серым и постаревшим. Она удивилась, как он переменился за последние две недели, как удивилась и тому, что до сих пор не замечала этого.
Его окружали хохотавшие ребятишки, не устрашённые ни его басистым голосом, ни грозной складкой его бровей.
- Что у вас? - заинтересовалась Анна.
- Да вот... - Уваров посмотрел на неё, неожиданно широко улыбнулся. - Вот эта гражданка, - он показал на худенькую девочку лет трёх, - попросила меня рассказать про быков. Я, конечно, рассказал. Не сказку про белого бычка, а про настоящих, рогатых, работящих быков. "Нет, - говорит, - это не те быки: у тех рогов нет и они давят маленьких девочек". Слыхала ты что-нибудь подобное? Я уж фантазировать начал. "Есть, - говорю, - такие с электрическими глазами". А она смотрела, смотрела на меня, даже как будто сочувственно, да вдруг и говорит (глаза Уварова заблестели, и он улыбнулся чуть смущённо, отчего лицо его стало сразу простодушным и добрым): "Такой ты большой дурак, а про быков не знаешь".
Анна засмеялась, потом нахмурилась: девочка была слабенькая с огромными, печальными глазами.
- Вот скоро придут ещё пароходы с баржами. Они привезут нам коров и настоящих быков. Тогда ты будешь пить молоко и станешь круглая, как булочка.
- А я? А я? - наперебой закричали ребятишки, придвигаясь ещё ближе.
- Ты будешь, и ты, и тебе, пожалуй, достанется, ну а ты и так всех толще, - весело отвечала Анна.
Она разомкнула детский круг, взглянула на белую косу дыма, которая всё росла и ширилась, и пошла навстречу по берегу. "На ходу она обернулась, посмотрела на Уварова и рассмеялась.
- Чему ты? - спросил он, догоняя её.
- Да так... Я, когда была маленькая, тоже боялась коров. И до сих пор боюсь. Лошади вот - другое дело!
- Ну, твой Хунхуз... - начал было Уваров.
- Хунхуз? Да... - с живостью подхватила Анна. - Он очень самостоятелен во всём. Сегодня, когда я выходила из дома отдыха, за мной шёл кто-то. Громко топал. Я думала, военный какой. Но в дверях он мимоходом, бесцеремонно отстраняет меня. Гляжу... лошадиная морда! Как отвязался, зачем вошёл в дом? Там ещё и полов-то нет, просто доски мостками положены. Только вышел и задурил: накинулся на собаку, заскакал и удрал на конюшню. Пришлось мне пешком идти.
- Нет, как она ловко тебя обрезала! Деваха-то... - чуть погодя со смехом напомнила Анна, прорываясь искренним, душевным весельем. - Этакая ведь козявка! А глаза... ты заметил, какие у неё глаза? Посмотри она на меня этими глазищами вчера, я бы разреветься могла. А сейчас отмякла. Сейчас можно и доброй быть: хватит поскряжничала! Вот она идёт. Баржи-то какие огромные! - и Анна поспешила к причалу, где уже пришвартовывался, устало вздыхая, пароход.
Пассажиры хлынули по сходням на берег. Они всё-таки успели побриться, переодеться и вот такие, по-праздничному светлые, смешались на берегу с теми, кто их так долго ждал. Совершенно незнакомые люди обнимались и целовались, хлопали друг друга по плечу до боли, до слёз в сердито прижмуренных глазах...
- Долго же вы ехали!
- Долго...
- Ну со свиданьицем!..
Вместе со всеми на берег сошла молодая, очень стройная женщина. Матросы несли её вещи, а один из них, совсем седой, но не старый, нёс подмышкой большую собаку лайку. Лайка, развесив лапы, покорно махала хвостом и всё старалась лизнуть матроса в бритую морщинистую щёку.
- Это, наверно, врач, которого нам обещали, - напомнил Уваров Анне, протискиваясь к ней и кивая на приезжую.
Анна всмотрелась в яркое, загорелое лицо женщины, потом взглянула на бледное до желтизны широкое лицо Уварова и сразу представила, какой усталой и серенькой выглядит она сама. Представила и медленно пошла навстречу той.
- Врач - это вы? - спросила она просто, но с невнятной, смутной настороженностью.
- Да, врач - это я, - сказала Валентина и, добавив: - Саенко, - протянула руку.
- Будем знакомы, - проговорила Анна и, опять почему-то волнуясь, краснея, обеими тёплыми руками взяла и сжала протянутую ей руку. - Это хорошо, что вы такая молодая. Здесь нужны молодые. Да... - спохватилась она, не в силах отделаться от неясного беспокойства. - Моя фамилия - Лаврентьева, я директор Светлинского управления, - она взглянула в глаза Валентины, и вдруг ей показалось, что весь этот караван судов, так долго и нетерпеливо ожидаемый, привёз сюда только одну эту женщину.
10
По каменистой крутизне, по кустикам брусники, покрытым гроздьями крохотных бело-розовых цветочков, инженеры поднялись на вершину Долгой горы. Ветер тянул поверху, обдувал рыжую пыль с отвалов разведочных канав. Северовосточный, он тянул с далёких берегов Охотского моря, вольно пролетая по гольцовым горным хребтам. Дыхание его было сильно и чисто, только там, где стлались по камням согретые солнцем пелены тимьяна - богородской травы - да курчавились молодые перья зверобоя, ветер отдавал тёплым, густым запахом ладана.
Виктор Ветлугин снял шляпу, вытер платком лоб и сильную шею. Смуглое от крепкого загара лицо его всё раскраснелось.
- Странно, - сказал он и улыбнулся мечтательно, - когда я поднимаюсь на такую кручу, мне не хватает дыхания, но безумно хочется петь. И странно то, что я же никогда не пою, не умею петь.
- А вы покричите, - шутливо предложил Андрей Подосёнов, муж Анны Лаврентьевой, и сам первый крикнул: - О-го-го-го-го-о!
Далеко по ущельям, по мрачным ельникам, пугая стремительных коз и диких баранов, рассыпалось отголосками: "Го-го-го-о!"
- Ага, значит, и на вас действует! - сияя влажными тёмнокарими навыкате глазами, - сказал Ветлугин. - Мне, знаете, с детства нравилось бывать на высоте... Я лазил на крыши, на сопки, воображал себя Манфредом, Демоном... Словом, страшно одиноким и страшно сильным, гордым. Позднее мечтал о самолёте, - Ветлугин помолчал, добавил задумчиво: - рвался в небеса, а работать пошёл под землю.
Андрей ничего не ответил. Тонкослоистые сланцы неровной каменной щёткой выперли на крутом склоне, выщербленные ветрами, рассыпались в звонкую щебёнку. Андрей шёл, глядел на эту щебёнку под ногами, но думал о словах Ветлугина.