- Помилуйте,- уверенно ответил человек,- как же так без документа? Это уж - извиняюсь. Сами знаете, человеку без документа строго воспрещается существовать. Во-первых, домком!
- При чем тут этот домком?
- Как это при чем? Встречают, спрашивают - когда ж ты, говорят, многоуважаемый, пропишешься?
- Ах ты, господи,- уныло воскликнул Филипп Филиппович,- "встречаются, спрашивают"… Воображаю, что вы им говорите! Ведь я же вам запрещал шляться по лестницам!
- Что я, каторжный? - удивился человек, и сознание его правоты загорелось у него даже в рубине.- Как это так "шляться"?! Довольно обидны ваши слова. Я хожу, как все люди.
При этом он посучил лакированными ногами по паркету.
Филипп Филиппович умолк, глаза его ушли в сторону. "Надо все-таки сдерживать себя",- подумал он. Подойдя к буфету, он одним духом выпил стакан воды.
- Отлично-с,- поспокойнее заговорил он,- дело не в словах. Итак, что говорит этот ваш прелестный домком?
- Что ж ему говорить? Да вы напрасно его прелестным ругаете. Он интересы защищает.
- Чьи интересы, позвольте осведомиться?
- Известно чьи. Трудового элемента .
Филипп Филиппович выкатил глаза.
- Почему же вы - труженик?
- Да уж известно - не нэпман.
- Ну, ладно. Итак, что же ему нужно в защитах вашего революционного интереса?
- Известно что: прописать меня. Они говорят, где ж это видано, чтоб человек проживал непрописанным в Москве? Это - раз. А самое главное - учетная карточка. Я дезертиром быть не желаю. Опять же - союз, биржа…
- Позвольте узнать, по чему я вас пропишу? По этой скатерти или по своему паспорту? Ведь нужно все-таки считаться с положением! Не забывайте, что вы… э… гм… вы ведь, так сказать,- неожиданно появившееся существо, лабораторное! - Филипп Филиппович говорил все менее уверенно.
Человек победоносно молчал.
- Отлично-с. Что же, в конце концов, нужно, чтобы вас прописать и вообще устроить все по плану этого вашего домкома? Ведь у вас же нет ни имени, ни фамилии!
- Это вы несправедливо. Имя я себе совершенно спокойно могу избрать. Пропечатал в газете и шабаш!
- Как же вам угодно именоваться?
Человек поправил галстух и ответил:
- Полиграф Полиграфович .
- Не валяйте дурака,- хмуро отозвался Филипп Филиппович,- я с вами серьезно говорю.
Язвительная усмешка искривила усишки человека.
- Чтой-то не пойму я,- заговорил он весело и осмысленно.- Мне по матушке нельзя. Плевать - нельзя. А от вас только и слышу: "Дурак, дурак". Видно, что профессорам разрешается ругаться в ресефесере!
Филипп Филиппович налился кровью и, наполняя стакан, разбил его. Напившись из другого, подумал: "Еще немного, он меня учить станет и будет совершенно прав. В руках уже не могу держать себя".
Он вернулся, преувеличенно вежливо склонив стан, и с железной твердостью произнес:
- Из-вините. У меня расстроены нервы. Ваше имя показалось мне странным. Где вы, интересно узнать, откопали такое?
- Домком посоветовал. По календарю искали - какое тебе, говорят? Я и выбрал.
- Ни в каком календаре ничего подобного быть не может.
- Довольно удивительно,- человек усмехнулся,-’ когда у вас в смотровой висит.
Филипп Филиппович, не вставая, откинулся к кнопке на обоях, и на звонок явилась Зина.
- Календарь из смотровой.
Протекла пауза. Когда Зина вернулась с календарем, Филипп Филиппович спросил:
- Где?
- Четвертого марта празднуется.
- Покажите… Гм!.. …черт. В печку его, Зина, сейчас же!
Зина, испуганно тараща глаза, ушла с календарем, а человек покрутил укоризненно головой.
- Фамилию позвольте узнать?
- Фамилию я согласен наследственную принять.
- Как-с? Наследственную? Именно?
- Шариков.
* * *
В кабинете перед столом стоял председатель домкома Швондер в кожаной тужурке. Доктор Борменталь сидел в кресле. При этом на румяных от мороза щеках доктора (он только что вернулся) было столь же растерянное выражение, как и у Филиппа Филипповича.
- Как же писать? - нетерпеливо спросил он.
- Что же,- заговорил Швондер,- дело не сложное. Пишите удостоверение, гражданин профессор. Что так, мол, и так, предъявитель сего действительно Шариков Полиграф Полиграфович, гм… зародившийся в вашей, мол, квартире…
Борменталь недоуменно шевельнулся в кресле. Филипп Филиппович дернул усом.
- Гм… вот черт! Глупее ничего себе и представить нельзя. Ничего он не зародился, а просто… ну, одним словом…
- Это - ваше дело,- со спокойным злорадством молвил Швондер,- зародился или нет… В общем и целом ведь вы делали опыт, профессор! Вы и создали гражданина Шарикова.
- И очень просто,- пролаял Шариков от книжного шкафа. Он вглядывался в галстух, отражавшийся в зеркальной бездне.
- Я бы очень просил вас,- огрызнулся Филипп Филиппович,- не вмешиваться в разговор! Вы напрасно говорите "и очень просто" - это очень не просто.
- Как же мне не вмешиваться,- обидчиво забубнил Шариков, а Швондер немедленно его поддержал:
- Простите, профессор, гражданин Шариков совершенно прав. Это его право участвовать в обсуждении его собственной участи, в особенности постольку, поскольку дело касается документов. Документ - самая важная вещь на свете.
В этот момент оглушительный трезвон над ухом оборвал разговор. Филипп Филиппович сказал в трубку: "Да…", покраснел и закричал:
- Прошу не отрывать меня по пустякам. Вам какое дело? - И хлестко всадил трубку в рога.
Голубая радость разлилась по лицу Швондера. Филипп Филиппович, багровея, прокричал:
- Одним словом, кончим это.
Он оторвал листок от блокнота и набросал несколько слов, затем раздраженно прочитал вслух:
- "Сим удостоверяю…" Черт знает, что такое… Гм… "Предъявитель сего - человек, полученный при лабораторном опыте путем операции на головном мозгу, нуждается в документах"… Черт! Да я вообще против получения этих идиотских документов. Подпись - "профессор Преображенский".
- Довольно странно, профессор,- обиделся Швондер,- как так документы вы называете идиотскими? Я не могу допустить пребывания в доме бездокументного жильца, да еще не взятого на воинский учет милицией. А вдруг война с империалистическими хищниками?
- Я воевать не пойду никуда,- вдруг хмуро гавкнул Шариков в шкаф.
Швондер оторопел, но быстро оправился и учтиво заметил Шарикову:
- Вы, гражданин Шариков, говорите в высшей степени несознательно. На воинский учет необходимо взяться.
- На учет возьмусь, а воевать - шиш с маслом,- неприязненно ответил Шариков, поправляя бант.
Настала очередь Швондера смутиться. Преображенский и злобно, и тоскливо переглянулся с Борменталем: "Не угодно ли-с, мораль". Борменталь многозначительно кивнул головой.
- Я тяжко раненный при операции,- хмуро подвывал Шариков,- меня, вишь, как отделали,- и он указал на голову. Поперек лба тянулся очень свежий операционный шрам.
- Вы анархист-индивидуалист? - спросил Швондер, высоко поднимая брови.
- Мне белый билет полагается,- ответил Шариков на это.
- Ну-с, хорошо-с, не важно пока,- ответил удивленный Швондер.- Факт в том, что мы удостоверение профессора отправим в милицию и вам выдадут документ.
- Вот что, э…- внезапно перебил его Филипп Филиппович, очевидно терзаемый какой-то думой,- нет ли у вас в доме свободной комнаты, я согласен ее купить.
Желтенькие искры появились в карих глазах Швондера.
- Нет, профессор, к величайшему сожалению. И не предвидится.
Филипп Филиппович сжал губы и ничего не сказал. Опять, как оглашенный, загремел телефон. Филипп Филиппович, ничего не спрашивая, молча сбросил трубку с рогулек так, что она, покрутившись немного, повисла на голубом шнуре. Все вздрогнули. "Изнервничался старик",- подумал Борменталь, а Швондер, сверкая глазами, поклонился и вышел.
Шариков, скрипя сапожным рантом, отправился за ним следом.
Профессор остался наедине с Борменталем.
Немного помолчав, Филипп Филиппович мелко потряс головой и заговорил:
- Это кошмар, честное слово. Вы видите? Клянусь вам, дорогой доктор, я измучился за эти две недели больше, чем за последние четырнадцать лет. Ведь тип, я вам доложу…
В отдалении глухо треснуло стекло, затем вспорхнул заглушенный женский визг и тотчас потух. Нечистая сила шарахнула по обоям в коридоре, направляясь к смотровой, там чем-то грохнула и мгновенно пролетела обратно. Захлопали двери, и в кухне отозвался низкий крик Дарьи Петровны. Затем завыл Шариков.
- Боже мой! Еще что-то,- закричал Филипп Филиппович, бросаясь к дверям.
- Кот,- сообразил Борменталь и выскочил за ним вслед. Они понеслись по коридору в переднюю, ворвались в нее, оттуда свернули в коридор к уборной и ванне. Из кухни выскочила Зина и вплотную наскочила на Филиппа Филипповича.
- Сколько раз я приказывал - котов чтобы не было,- в бешенстве закричал Филипп Филиппович.- Где он?! Иван Арнольдович, успокойте, ради бога, пациентов в приемной!
- В ванной, в ванной, проклятый черт сидит,- задыхаясь, закричала Зина.
Филипп Филиппович навалился на дверь ванной, но та не поддавалась.
- Открыть сию секунду!
В ответ в запертой ванной по стенам что-то запрыгало, обрушились тазы, дикий голос Шарикова глухо проревел за дверью:
- Убью на месте…
Вода зашумела по трубам и полилась. Филипп Филиппович налег на дверь и стал ее рвать. Распаренная Дарья Петровна с искаженным лицом появилась на пороге кухни. Затем высокое стекло, выходящее под самым потолком из ванной в кухню, треснуло червивой трещиной, и из него вывалились два осколка, а за ними выпал громаднейших размеров кот в тигровых кольцах и с голубым бантом на шее, похожий на городового. Он упал прямо на стол в длинное блюдо, расколов его вдоль, с блюда на пол, затем повернулся на трех ногах, а правой взмахнул, как будто в танце, и тотчас просочился в узкую щель на черную лестницу. Щель расширилась, и кот сменился старушечьей физиономией в платке. Юбка старухи, усеянная белым горохом, оказалась в кухне. Старуха указательным и большим пальцем обтерла запавший рот, припухшими и колючими глазами окинула кухню и произнесла с любопытством:
- О, Господи Исусе!
Бледный Филипп Филиппович пересек кухню и спросил старуху грозно:
- Что вам надо?
- Говорящую собачку любопытно поглядеть,- ответила старуха заискивающе и перекрестилась.
Филипп Филиппович еще более побледнел, к старухе подошел вплотную и шепнул удушливо:
- Сию секунду из кухни вон!
Старуха попятилась к дверям и заговорила обидевшись:
- Чтой-то уж больно дерзко, господин профессор.
- Вон, я говорю! - повторил Филипп Филиппович, и глаза его сделались круглыми, как у совы. Он собственноручно трахнул черной дверью за старухою.- Дарья Петровна, я уже просил вас?!
- Филипп Филиппович,- в отчаянье ответила Дарья Петровна, сжимая обнаженные руки в кулаки,- что ж я поделаю? Народ целые дни ломится, хоть все бросай.
Вода в ванной ревела глухо и грозно, но голоса более не слышалось. Вошел доктор Борменталь.
- Иван Арнольдович, убедительно прошу… гм… сколько там пациентов?
- Одиннадцать,- ответил Борменталь.
- Отпустите всех, сегодня принимать не буду!
Филипп Филиппович постучал костяшкой пальца в дверь и крикнул:
- Сию минуту извольте выйти! Зачем вы заперлись?
- Гу-гу! - жалобно и тускло ответил голос Шарикова.
- Какого черта?.. Не слышу, закройте воду!
- Гау… угу…
- Да закройте воду! Что он сделал, не понимаю?! - приходя в исступление, вскричал Филипп Филиппович.
Зина и Дарья Петровна, открыв рты, в отчаянии смотрели на дверь. К шуму воды прибавился подозрительный плеск. Филипп Филиппович еще раз прогрохотал кулаками в дверь.
- Вот он! - выкрикнула Дарья Петровна из кухни.
Филипп Филиппович ринулся туда. В разбитом окне под потолком показалась и высунулась в кухню физиономия Полиграфа Полиграфовича. Она была перекошена, глаза плаксивы, а вдоль носа тянулась, пламенея от свежей крови, царапина.
- Вы с ума сошли? - спросил Филипп Филиппович.- Почему вы не выходите?
Шариков и сам в тоске и страхе оглянулся и ответил:
- Защелкнулся я!
- Откройте замок. Что ж, вы никогда замка не видели?
- Да не открывается, окаянный,- испуганно ответил Полиграф.
- Батюшки! Он предохранитель защелкнул! - вскричала Зина и всплеснула руками.
- Там пуговка есть такая! - выкрикивал Филипп Филиппович, стараясь перекричать воду,- нажмите ее книзу… Вниз нажмите! Вниз!
Шариков пропал, через минуту вновь появился в окошке.
- Ни пса не видно,- в ужасе пролаял он в окно.
- Да лампу зажгите! Он взбесился!
- Котяра проклятый лампу раскокал,- ответил Шариков,- а я стал его, подлеца, за ноги хватать, кран вывернул, а теперь найти не могу.
Все трое всплеснули руками и в таком положении застыли.
Минут через пять Борменталь, Зина и Дарья Петровна сидели рядышком на мокром ковре, свернутом трубкою у подножия двери, и задними местами прижимали его к щели под дверью, а швейцар Федор с зажженной венчальной свечой Дарьи Петровны на деревянной лестнице лез в слуховое окно. Его зад в крупной серой клетке мелькнул в воздухе и исчез в отверстии.
- Ду… га-гу! - что-то кричал Шариков сквозь рев воды. Из окошка под напором брызнуло несколько раз на потолок кухни и вода стихла.
Послышался голос Федора:
- Филипп Филиппович, все равно надо открывать, пусть разойдется, отсосем из кухни!
- Открывайте! - сердито крикнул Филипп Филиппович.
Тройка поднялась с ковра, дверь из ванной нажали, и тотчас волна хлынула в коридорчик. В нем она разделилась на три потока: прямо - в противоположную уборную, направо - в кухню и налево - в переднюю. Шлепая и прыгая, Зина захлопнула в нее дверь. По щиколотку в воде вышел Федор, почему-то улыбаясь. Он был как в клеенке - весь мокрый.
- Еле заткнул, напор большой,- пояснил он.
- Где этот? - спросил Филипп Филиппович и с проклятьем поднял одну ногу.
- Боится выходить,- глупо усмехнувшись, объяснил Федор.
- Бить будете, папаша? - донесся плаксивый голос Шарикова из ванной.
- Болван! - кротко отозвался Филипп Филиппович.
Зина и Дарья Петровна в подоткнутых до колен юбках, с голыми ногами, и Шариков с швейцаром, босые, с закатанными штанами, шваркали мокрыми тряпками по полу кухни и отжимали их в грязные ведра и раковину. Заброшенная плита гудела. Вода уходила через дверь на гулкую лестницу, прямо в пролет лестницы падала в подвал.
Борменталь, вытянувшись на цыпочках, стоял в глубокой луже, на паркете в передней, и вел переговоры через чуть приоткрытую дверь на цепочке.
- Не будет сегодня приема, профессор нездоров. Будьте добры отойдите от двери, у нас труба лопнула.
- А когда же прием? - добивался голос за дверью,- мне бы только на минуту…
- Не могу,- Борменталь переступил с носков на каблуки,- профессор лежит, и труба лопнула. Завтра прошу. Зина! Милая! Отсюда вытирайте, а то она на парадную лестницу выльется.
- Тряпки не берут!
- Сейчас кружками вычерпаем,- отзывался Федор,- сейчас!
Звонки следовали один за другим, и Борменталь уже всей подошвой стоял в воде.
- Когда же операция? - приставал голос и пытался просунуться в щель.
- Труба лопнула…
- Я бы в калошах прошел…
Синеватые силуэты появились за дверью.
- Нельзя, прошу завтра.
- А я записан.
- Завтра. Катастрофа с водопроводом.
Федор у ног доктора ерзал в озере, скреб кружкой, а исцарапанный Шариков придумал новый способ. Он скатал громадную тряпку в трубку, лег животом в воду и погнал ее из передней обратно к уборной.
- Что ты, леший, по всей квартире гоняешь! - сердилась Дарья Петровна.- Выливай в раковину.
- Да что в раковину,- ловя руками мутную воду, отвечал Шариков,- она на парадное вылезет.
Из коридора со скрежетом выехала скамеечка, и на ней вытянулся, балансируя, Филипп Филиппович в синих с полосками носках.
- Иван Арнольдович, бросьте вы отвечать. Идите в спальню, я вам туфли дам.
- Ничего, Филипп Филиппович, какие пустяки.
- В калоши станьте!
- Да ничего. Все равно уже ноги мокрые.
- Ах, боже мой! - расстраивался Филипп Филиппович.
- До чего вредное животное! - отозвался вдруг Шариков и выехал на корточках с суповой миской в руке.
Борменталь захлопнул дверь, не выдержал и засмеялся. Ноздри Филиппа Филипповича раздулись, и очки вспыхнули.
- Вы про кого говорите? - спросил он у Шарикова с высоты.- Позвольте узнать.
- Про кота я говорю. Такая сволочь! - ответил Шариков, бегая глазами.
- Знаете, Шариков,- переведя дух, отозвался Филипп Филиппович,- я положительно не видел более наглого существа, чем вы.
Борменталь хихикнул.
- Вы,- продолжал Филипп Филиппович,- просто нахал! Как вы смеете это говорить? Вы все это учинили сами и еще позволяете… Да нет! Это черт знает что такое!
- Шариков, скажите мне, пожалуйста,- заговорил Борменталь,- сколько времени еще вы будете гоняться за котами? Стыдитесь! Ведь это же безобразие!
- Дикарь!
- Какой я дикарь? - хмуро отозвался Шариков.- Ничего я не дикарь. Его терпеть в квартире невозможно. Только и ищет - как бы что своровать. Фарш слопал у Дарьи. Я его поучить хотел.
- Вас бы самого поучить! - ответил Филипп Филиппович,- вы поглядите на свою физиономию в зеркале.
- Чуть глаза не лишил,- мрачно отозвался Шариков, трогая глаз черной мокрой рукою.
Когда черный от влаги паркет несколько подсох и все зеркала покрылись банным налетом и звонки прекратились, Филипп Филиппович в сафьяновых красных туфлях стоял в передней.
- Вот вам, Федор…
- Покорнейше благодарим!
- Переоденьтесь сейчас же. Да вот что: выпейте у Дарьи Петровны водки.
- Покорнейше благодарю,- Федор помялся, потом сказал: - Тут еще, Филипп Филиппович. Я извиняюсь, уж прямо и совестно. Только - за стекло в седьмой квартире… Гражданин Шариков камнями швырял…
- В кота? - спросил Филипп Филиппович, хмурясь как облако.
- То-то, что в хозяина квартиры. Он уж в суд грозился подавать.
- Черт!
- Кухарку Шариков ихнюю обнял, а тот его гнать стал… Ну, повздорили.
- Ради бога, вы мне всегда сообщайте сразу о таких вещах… Сколько нужно?
- Полтора.
Филипп Филиппович извлек три блестящих полтинника и вручил Федору.
- Еще за такого мерзавца полтора целковых платить,- послышался в дверях глухой голос,- да он сам…
Филипп Филиппович обернулся, закусил губу и молча нажал на Шарикова, вытеснил его в приемную и запер его на ключ. Шариков изнутри тотчас загрохотал кулаками в дверь.
- Не сметь! - явно больным голосом воскликнул Филипп Филиппович.
- Ну, уж это действительно! - многозначительно заметил Федор,- такого наглого я в жизнь свою не видел…