Борменталь как из-под земли вырос:
- Филипп Филиппович, прошу вас, не волнуйтесь!
Энергичный эскулап отпер дверь в приемную, и оттуда донесся его голос:
- Вы что? В кабаке, что ли?
- Это так…- добавил решительно Федор,- вот это так… Да по уху бы еще…
- Ну что вы, Федор,- печально буркнул Филипп Филиппович.
- Помилуйте, вас жалко, Филипп Филиппович!
VII
- Нет, нет и нет,- настойчиво заговорил Борменталь,- извольте заложить.
- Ну что, ей-богу,- забурчал недовольный Шариков.
- Благодарю вас, доктор,- ласково сказал Филипп Филиппович,- а то мне уже надоело делать замечания.
- Все равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите майонез у Шарикова.
- Как это так "примите"? - расстроился Шариков.- Я сейчас заложу.
Левой рукой он заслонил тарелку от Зины, а правой запихнул салфетку за воротничок и стал похож на клиента в парикмахерской.
- И вилкой, пожалуйста,- добавил Борменталь.
Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе.
- Я еще водочки выпью,- заявил он вопросительно.
- А не будет ли вам? - осведомился Борменталь.- Вы последнее время слишком налегаете на водку.
- Вам жалко? - осведомился Шариков и глянул исподлобья.
- Глупости говорите…- вмешался суровый Филипп Филиппович, но Борменталь его перебил:
- Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, я сам. Вы, Шариков, чепуху говорите, и возмутительнее всего то, что говорите ее безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более что она и не моя, а Филиппа Филипповича. Просто - это вредно. Это - раз, а второе - вы и без водки держите себя неприлично.
Борменталь указал на заклеенный буфет.
- Зинуша, дайте мне, пожалуйста, еще рыбы.
Шариков тем временем потянулся к графинчику и, покосившись на Борменталя, налил рюмочку.
- И другим надо предложить,- сказал Борменталь,- и так: сперва Филиппу Филипповичу, затем мне, а в заключение себе.
Шариковский рот тронула едва заметная сатирическая улыбка, и он разлил водку по рюмкам.
- Вот все у нас, как на параде,- заговорил он,- салфетку - туда, галстух - сюда, да "извините", да "пожалуйста", "мерси", а так, чтобы по-настоящему, это - нет! Мучаете сами себя, как при царском режиме.
- А как это "по-настоящему",- позвольте осведомиться?
Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнес:
- Ну, желаю, чтобы все…
- И вам также! - с некоторой иронией отозвался Борменталь.
Шариков выплеснул водку в глотку, сморщился, кусочек хлебца поднес к носу, понюхал, а затем проглотил, причем глаза его налились слезами.
- Стаж,- вдруг отрывисто и как бы в забытьи проговорил Филипп Филиппович.
Борменталь удивленно покосился:
- Виноват?..
- Стаж,- повторил Филипп Филиппович и горько качнул головой,- тут уж ничего не поделаешь, Клим!
Борменталь с чрезвычайным интересом остро вгляделся в глаза Филиппа Филипповича.
- Вы полагаете, Филипп Филиппович?
- Нечего и полагать, уверен в этом.
- Неужели…- начал Борменталь и остановился, покосившись на Шарикова.
Тот подозрительно нахмурился.
- Später… - негромко сказал Филипп Филиппович.
- Gut ,- отозвался ассистент.
Зина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного вина и предложил Шарикову.
- Я не хочу, я лучше водочки выпью.- Лицо его замаслилось, на лбу проступил пот, он повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел после вина. Его глаза прояснились, он благосклоннее поглядывал на Шарикова, черная голова которого в салфетке сидела, как муха в сметане.
Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности.
- Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? - осведомился он у Шарикова.
Тот поморгал глазами, ответил:
- В цирк пойдем, лучше всего.
- Каждый день в цирк? - довольно благодушно заметил Филипп Филиппович,- это довольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил.
- В театр я не пойду,- неприязненно отозвался Шариков и перекрестил рот.
- Икание за столом отбивает у других аппетит,- машинально сообщил Борменталь.- Вы меня извините… Почему, собственно, вам не нравится театр?
Шариков посмотрел в пустую рюмку, как в бинокль, подумал и оттопырил губы.
- Да дурака валяние… Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна.
Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головой.
- Вы бы почитали что-нибудь,- предложил он,- а то, знаете ли…
- Я уж и так читаю, читаю…- ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе полстакана водки.
- Зина! - тревожно закричал Филипп Филиппович.- Убирай, детка, водку! Больше не нужна. Что же вы читаете?
В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, и человек в звериной шкуре и колпаке. "Надо будет Робинзона…"
- Эту… как ее… переписку Энгельса с этим… как его, дьявола? - с Каутским.
Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку.
Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:
- Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?
Шариков пожал плечами.
- Да не согласен я.
- С кем? С Энгельсом или с Каутским?
- С обоими,- ответил Шариков.
- Это замечательно, клянусь богом! "Всех, кто скажет, что другая…" А что бы вы со своей стороны могли предложить?
- Да что тут предлагать… А то пишут, пишут… конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять все, да и поделить…
- Так я и думал! - воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти.- Именно так и полагал!
- Вы и способ знаете? - спросил заинтересованный Борменталь.
- Да какой тут способ,- становясь словоохотливее после водки, объяснил Шариков,- дело нехитрое. А то что ж: один в семи комнатах расселся, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет.
- Насчет семи комнат - это вы, конечно, на меня намекаете? - горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович.
Шариков съежился и промолчал.
- Что ж, хорошо! Я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера отказали?
- Тридцати девяти человекам,- тотчас ответил Борменталь.
- Гм… Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам - Зину и Дарью Петровну - считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей. Потрудитесь внести.
- Хорошенькое дело,- ответил Шариков, испугавшись,- это за что такое?
- За кран и за кота,- рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя из состояния иронического спокойствия.
- Филипп Филиппович! - тревожно воскликнул Борменталь.
- Погодите! За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому сорвали прием! Это же нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по всей квартире, рвет краны! Кто убил кошку у мадам Полласухер? Кто…
- Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице,- налетел Борменталь.
- Вы стои́те!..- кричал Филипп Филиппович.
- Да она меня по морде хлопнула! - взвизгнул Шариков,- у меня не казенная морда!
- Потому что вы ее за грудь ущипнули! - закричал Борменталь, опрокинув бокал,- вы стои́те…
- Вы стоите на самой низшей ступени развития,- перекричал Филипп Филиппович,- вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как все поделить, и вы в то же время наглотались зубного порошку!..
- Третьего дня,- подтвердил Борменталь.
- Ну вот-с,- гремел Филипп Филиппович,- зарубите себе на носу,- кстати, почему вы стерли с него цинковую мазь? - что вам надо молчать и слушать, что вам говорят! Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социального общества! Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой?
- Все у вас негодяи,- испуганно ответил Шариков, оглушенный нападением с двух сторон.
- Я догадываюсь! - злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович.
- Ну, что же. Ну, Швондер и дал. Он не негодяй. Чтоб я развивался…
- Я вижу, как вы развились после Каутского! - визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене.- Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше! Зина!
- Зина! - кричал Борменталь.
- Зина! - орал испуганный Шариков.
Зина прибежала бледная.
- Зина! Там в приемной… Она в приемной?
- В приемной,- покорно ответил Шариков,- зеленая, как купорос.
- Зеленая книжка…
- Ну, сейчас палить! - отчаянно воскликнул Шариков.- Она казенная, из библиотеки!!
- Переписка называется… как его?.. Энгельса с этим чертом… В печку ее!
Зина повернулась и улетела.
- Я бы этого Швондера повесил бы, честное слово, на первом же суку,- воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки.- Сидит изумительная дрянь в доме, как нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах…
Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк.
"Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире",- вдруг пророчески подумал Борменталь.
Зина внесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник.
- Я не буду ее есть,- сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков.
- Никто вас и не приглашает. Держите себя прилично! Доктор, прошу вас.
В молчании закончился обед.
Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал репетир, и они проиграли нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению на готическую спинку и потянулся к газетам на столике.
- Доктор, прошу вас, съездите с ним в цирк. Только, ради бога, посмотрите в программе котов нету?
- И как такую сволочь в цирк допускают! - хмуро заметил Шариков, покачивая головой.
- Ну, мало ли кого туда допускают,- двусмысленно отозвался Филипп Филиппович,- что там у них?
- У Соломонского,- стал вычитывать Борменталь,- четыре каких-то… Юссемс и человек мертвой точки.
- Что это за Юссемс? - подозрительно осведомился Филипп Филиппович.
- Бог их знает. Впервые это слово встречаю.
- Ну, тогда лучше смотрите у Никитина. Необходимо, чтобы все было ясно.
- У Никитина… У Никитина… гм… слоны и предел человеческой ловкости.
- Тэк-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков? - недоверчиво спросил Филипп Филиппович у Шарикова.
Тот обиделся:
- Что ж, я не понимаю, что ли? Кот - другое дело, а слоны - животные полезные,- ответил Шариков.
- Ну-с, и отлично. Раз полезные, поезжайте поглядите на них. Ивана Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться в буфете. Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать.
Через десять минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утиным носом и в драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире стихло. Филипп Филиппович оказался в своем кабинете. Он зажег лампу под тяжелым зеленым колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и начал мерить комнату. Долго и жарко светился кончик сигары бледно-зеленым огнем. Руки профессор заложил в карманы брюк, и тяжкая дума терзала его ученый с зализами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы "к берегам священным Нила…" и что-то бормотал. Наконец отложил сигару в пепельницу, подошел к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет осветил тремя сильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной полки, Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись, рассматривать ее на свет огней. В прозрачной и тяжелой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлеченный из недр шариковского мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире.
Очень возможно, что высокоученый человек ее и разглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, в кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав ее конец, и наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул:
- Ей-богу, я, кажется, решусь!
Никто ему ничего не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки. В Обуховом переулке в одиннадцать часов, как известно, затихает движение. Редко-редко звучали отдаленные шаги запоздалого пешехода, они постукивали где-то за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами Филиппа Филипповича репетир в карманчике. Профессор нетерпеливо поджидал возвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка.
VIII
Неизвестно, на что решился Филипп Филиппович. Ничего особенного в течение следующей недели он не предпринимал, и, может быть, вследствие его бездействия квартирная жизнь переполнилась событиями.
Дней через шесть после истории с водой и котом из домкома к Шарикову явился молодой человек, оказавшийся женщиной, и вручил ему документы, которые Шариков немедленно заложил в карман пиджака и немедленно же после этого позвал доктора Борменталя.
- Борменталь!
- Нет, уж вы меня по имени и отчеству, пожалуйста, называйте,- отозвался Борменталь, меняясь в лице.
Нужно заметить, что в эти шесть дней хирург ухитрился раз восемь поссориться со своим воспитанником и атмосфера в обуховских комнатах была душная.
- Ну и меня называйте по имени и отчеству,- совершенно основательно ответил Шариков.
- Нет! - загремел в дверях Филипп Филиппович,- по такому имени и отчеству в моей квартире я вас не разрешу называть. Если вам угодно, чтобы вас перестали именовать фамильярно - "Шариков", и я и доктор Борменталь будем называть вас "господин Шариков".
- Я не господин, господа все в Париже,- отлаял Шариков.
- Швондерова работа! - кричал Филипп Филиппович.- Ну ладно, посчитаюсь я с этим негодяем. Не будет никого, кроме господ, в моей квартире, пока я в ней нахожусь! В противном случае или я или вы уйдете отсюда и, вернее всего, вы. Сегодня я помещу в газетах объявление, и, поверьте, я вам найду комнату!
- Ну да, такой я дурак, чтоб я съехал отсюда,- очень четко ответил Шариков.
- Как? - спросил Филипп Филиппович и до того изменился в лице, что Борменталь подлетел к нему и нежно и тревожно взял его за рукав.
- Вы, знаете, не нахальничайте, мосье Шариков,- Борменталь очень повысил голос. Шариков отступил, вытащил из кармана три бумаги: зеленую, желтую и белую и, тыча в них пальцами, заговорил:
- Вот. Член жилищного товарищества, и жилплощадь мне полагается определенно в квартире номер пять у ответственного съемщика Преображенского в шестнадцать квадратных аршин,- Шариков подумал и добавил слово, которое Борменталь машинально отметил в мозгу, как новое,- благоволите.
Филипп Филиппович закусил губу и сквозь нее неосторожно вымолвил:
- Клянусь, что я этого Швондера в конце концов застрелю.
Шариков в высшей степени внимательно и остро принял эти слова, что было видно по его глазам.
- Филипп Филиппович, vorsichtig… - предостерегающе начал Борменталь.
- Ну, уж знаете… Если уж такую подлость!..- вскричал Филипп Филиппович по-русски.- Имейте в виду, Шариков, господин… что я, если вы позволите еще одну наглую выходку, я лишу вас обеда и вообще питания в моем доме. Шестнадцать аршин - это прелестно, но ведь я вас не обязан кормить по этой лягушачьей бумаге?
Тут Шариков испугался и приоткрыл рот.
- Я без пропитания оставаться не могу,- забормотал он,- где ж я буду харчеваться?
- Тогда ведите себя прилично,- в один голос завыли оба эскулапа.
Шариков значительно притих и в тот день не причинил никакого вреда никому, за исключением самого себя: пользуясь небольшой отлучкой Борменталя, он завладел его бритвой и распорол себе скулу так, что Филипп Филиппович и доктор Борменталь накладывали ему на порез швы, отчего Шариков долго выл, заливаясь слезами.
Следующую ночь в кабинете профессора в зеленом полумраке сидели двое - сам Филипп Филиппович и верный и привязанный к нему Борменталь. В доме уже спали. Филипп Филиппович был в своем лазоревом халате и красных туфлях, а Борменталь в рубашке и синих подтяжках. Между врачами на круглом столе, рядом с пухлым альбомом, стояла бутылка коньяку, блюдечко с лимоном и сигарный ящик. Ученые, накурив полную комнату, с жаром обсуждали последнее событие: этим вечером Шариков присвоил в кабинете Филиппа Филипповича два червонца, лежавшие под прессом, пропал из квартиры, вернулся поздно и совершенно пьяный. Этого мало. С ним явились две неизвестные личности, шумевшие на парадной лестнице и изъявившие желание ночевать в гостях у Шарикова. Удалились означенные личности лишь после того, как Федор, присутствовавший при этой сцене в осеннем пальто, накинутом сверх белья, позвонил по телефону в сорок пятое отделение милиции. Личности мгновенно отбыли, лишь только Федор повесил трубку. Неизвестно куда после ухода личностей задевалась малахитовая пепельница с подзеркальника в передней, бобровая шапка Филиппа Филипповича и его же трость, на каковой трости золотою вязью было написано: "Дорогому и уважаемому Филиппу Филипповичу благодарные ординаторы в день…", дальше шла римская цифра "XXV".
- Кто они такие? - наступал Филипп Филиппович, сжимая кулаки, на Шарикова.
Тот, шатаясь и прилипая к шубам, бормотал насчет того, что личности эти ему неизвестны, что они не сукины сыны какие-нибудь, а хорошие.
- Изумительнее всего, что ведь они же оба пьяные, как же они ухитрились?! - поражался Филипп Филиппович, глядя на то место в стойке, где некогда помещалась память юбилея.
- Специалисты,- пояснил Федор, удаляясь спать с рублем в кармане.
От двух червонцев Шариков категорически отперся и при этом выговорил что-то неявственное насчет того, что вот, мол, он не один в квартире.
- Ага! Быть может, это доктор Борменталь свистнул червонцы? - осведомился Филипп Филиппович тихим, но страшным по оттенку голосом.
Шариков качнулся, открыл совершенно посоловевшие глаза и высказал предположение:
- А может быть, Зинка взяла…
- Что такое?! - закричала Зина, появившись в дверях как привидение, закрывая на груди расстегнутую кофточку ладонью.- Да как он…
Шея Филиппа Филипповича налилась красным цветом.