- За "королеву полей". Вы, чай, помните, как называли тогда кукурузу. Ее пытались внедрить во всех северных областях, чтобы увеличить кормовую базу. Оно хорошо, кабы взялись не с кондачка, а подведя научную основу, что, конечно, делается сейчас, и достиженья скажутся. А тогда эта выгодная культура была в новинку нам и сразу захлестнула нас. Всяко начали сеять ее: и сухим зерном, и с замоложенным ростком, и рассадой в торфяных горшочках. Три весны подымали ее в атаку против наших коварных для нее природных условий - и все с уроном. Впору отступиться бы пока, но, как нарочно, ученикам в Ильинском удалось получить редкостный урожай ее на пришкольном участке в сотку га. Она взошла и в колхозах. Но в те дни, как весне перейти в лето, начались холода, задожжило, и всходы зачахли от сивера и мокроты. А школьники прикрывали их бумажными колпачками да напускали на участок дым от костров. Можно сказать, сохранили своим дыханьем. Потом их кукуруза споро пошла в рост и к осени вымахала такой доброй дурой, что твой сахарный тростник на Кубе. Ни серпом, ни косой невозможно было срезать ее, топором срубали под корень. Она в потолок уперлась макушкой в кабинете инструктора. Привезли ее из Ильинского, связанной в пук, толщиною в верею ворот, и собрали нас, председателей колхозов, чтобы обсудить, почему нас постигла неудача с ней. "Полюбуйтесь, горе-хлеборобы, как школьники утерли нам нос", - выкорил инструктор, указывая на кукурузу учащихся. Максютинский председатель Климков, тот самый, что пытался откормить в лесу, на Свинкине, поросят, возразил: "Павел Митрофаныч, велик ли загончик, на котором школьники ухаживали за ней? - кивнул на кукурузу. - С наши ли Палестины? Где бы мы взяли бумаги на колпачки, чтобы прикрыть каждый побег во время стужи? Для этого не хватит всех подшивок газет и всех архивов за несколько лет в районе. Да и кому вертеть колпачки-то? У нас и без того не хватает людей на управу". А инструктор был заносчивый и недотрога. Ему слова поперек не скажи. Он в щелку сузил глаза и вонзился ими в севшего Климкова. Минуты две смотрел так на него да меленкой крутил в пальцах карандаш, потом заговорил: "Ты что, председатель? Капитулируешь перед трудностями и расписываешься в собственной несостоятельности?" Климков отмолчался, и грозу пронесло. Зато нам досталось на орехи: задал нагоняя за неудачи с "королевой". Потом под запись продиктовал нам наказ о ней на будущую весну: и увеличить площадь посева под нее за счет распашки клеверов, и измельчить почву, как на грядке, и произвести отстрел грачей да подвязать их для отпугивания к шестам, и запастись хворостом, чтобы б случае стужи обогревать всходы дымовой рубашкой. Я придерживался указаний, кроме одного: пожалел загубить все клеверище, припахал от него по осени только три ломтя к пустопорожней-то полосе, на которой в начале июня пропала кукуруза и на которой за лето не раз паслось стадо, чтобы не очень затравянилась земля. Но не за клеверище попал в опалу инструктору, а за овес. Перед весной наведался ко мне в контору Василий Цыцын. Мне сдалось, что он заехал в деревню по тяге к родным местам: ведь у него купили дом-то Секлетея с Федором. А он по делу побывал в соседних колхозах: заблаговременно вербовал людей на сплавной сезон. Я тоже посулил отпустить человек пять, хоть в посевную не бывает лишних рук. За чайком у меня Василий-то по-доброму похвалился, что их леспромхоз вышел в передовые. Директора наградили орденом Ленина, а его - Трудового Красного Знамени. "Оснащаемся, - говорит, - новой техникой, заменяем конную тягу трелевочными тракторами. Уж списываем остатки фуража. - И предложил мне: - Не желаешь ли овса по государственной цене? Могу отпустить четыре мешка?" Меня сразу поблазнило: "А не посеять ли кукурузу-то вместе с овсом? Она, может, спрокудится опять, а уж он-то не подведет. Пусть даст те же шесть-семь центнеров с га, как огульно занижают его урожайность, но ведь в счет и солома! Не дотягивать же четвертую весну скотину до сгона одной хвоей". Я на другой же день съездил в леспромхоз. Овес-то оказался крупный да чистый, как янтарь. Меня то пугала, то подстрекала моя затея до поры, пока не сошел снег. А весна выдалась ранняя да теплая. Уж перед концом апреля Илья-пророк раскатился на своей колымаге оглушительнее реактивного самолета и тем напомнил: "Коль услышал первый гром - сам себе будь агроном". Я не стал медлить, вызвал тракториста из МТС, наладили мы сеялку и точно в сказке повенчали в поле "Иванушку-дурачка" с "царевной-королевной". Май расщедрился на благоприятную погоду: припекало и помачивало. Но на исходе третьей декады засылают телеграмму и передают по телефону, что через сутки ожидается резкое похолодание с заморозком на почве. Велят принять меры по сохранности посевов. Я очень встревожился: мои-то "молодожены" в поле не только выбились на вольный свет, но и хорошо пошли в рост без помехи друг дружке. Овес скустился и погнал из каждого пучка почковатый стебелек с острием на верхушке. И кукуруза раздалась с рюмашку ландыша. Я на другое же утро объявил колхозникам на наряде быть начеку. Наказал двоим развозить для костров запас хвороста и кучками раскладывать вокруг строго подответственного нам участка в поле. Сам я в тот день не раз выходил из конторы приглядеться к погоде. Она менялась наяву. Куда ни глянь поверх, везде белели горы вспученных туч с сивой навесью под ними. Часто накрывало, но вместо дождика скупо сорило льдистой крупой. К вечеру тучи размотало и разнесло. Оголенное небо сделалось таким чистым и ясным, будто вымыли его, как пол на праздник. Но из бездонной глубины его начала истекать, в противоборство яркому солнцу, стылость. Встречный ток от земли, прогретый за ведреные дни, препятствовал желтому перышку упасть при полнейшей тишине, и оно толклось в воздухе, подобно мотылечку. Малышке было бы в утеху видеть пляску перышка, а у меня сердце ныло оттого, что земля уж отдавала тепло. Прогноз оправдывался. Я на велосипеде съездил в поле, где бабы пропалывали лен, и еще раз предупредил их прийти ночью на участок с кукурузой пожечь костры, чтобы отстоять всходы. А похолодало чувствительно. Ночью на участке нас не донимал ни один комарик: все попрятались от стужи в самую гущу зеленых побегов. Но и там им склеила крылышки роса. Крупные капли ее пригнетали каждый листик, каждый стебелек и так сверкали при несгасаемой заре, хоть собирай их на оправу в кольца да сережки. Но как только петухи в деревне перекликнулись за полночь и заря разогнилась явственней, весь участок на глазах стал меняться: зелень потускнела и опепелялась от инея. Я поторопил баб зажигать костры. Однако все наши хлопоты закончились впустую: дым от костров ни с которой стороны не клонило к земле, он вместе с искрами клубами завивался вверх. Иней белил землю, пока солнышко не поднялось на высоту шеста, что был воткнут на самой середине участка. Вместо грача на шесте висела чучелка, которую Секлетея выкроила и сшила из черной овчины.
Инструктор через день после спада холода поехал по колхозам осматривать "королеву". Не миновал и меня. В контору не заглянул, а просигналил мне на выход гудком из машины. Я сразу понял, что он уж вдоволь накатал "веселого настроения". Мою протянутую к нему руку для приветствия так и отшиб строгим вопросом: "Что с кукурузой? Информируй короче!" - "Взята за фук, Павел Митрофаныч. Всяко пытались спасти, но от заморозка схилилась и почернела. Теперь уж, наверно, свалилась". - "Наверно! - моим же словом уколол он меня. - Сам не знает чередом, горе-хлебороб! Поедем, показывай!.." В поле он воззрился на оставленный мной клевер, будто постовой на неожиданно появившегося лазутчика. "Почему не перепахал?" - круто обернулся ко мне. "Пожалел, - говорю, - Павел Митрофаныч. Подумалось, не остаться бы опять без кормов. И ему про клевер-то, чтобы задобрить: полюбуйтесь-ка, мол, как он дивно закурчавился! И зацвел. Через неделю снимем первый укос". - Старик засмеялся: - Похвала та моя клеверу пришлась ему вроде застрявшего куска в горле. Он посопел, перехватывая портфель из руки в руку, и выдавил: "Значит, умышленно подстраховался в разрез директиве! Ну, а где же кукуруза?" - "Вота, Павел Митрофаныч, - показал ему на смежный с клевером участок, сунулся с дороги в зеленые всходы и с корешком вырвал из земли палый, осляклый побег кукурузы. - Видите, - говорю, - вся пропала". - "Еще бы не пропасть в такой травище! - взорвался он. - Почему не пропололи?" - "Это, - говорю, - не трава, а яровое. Я ее, "королеву"-то, вместе с овсом посеял". - "С овсом? - гневно удивился он. - Где ты взял его?" - "Было, - говорю, - у меня энзэ, - уклонился я от того, что раздобылся случайно: ведь за три года в наших колхозах овес перевелся до зернышка. - Не унывает, что овдовел, - опять я инструктору про овес-то. - Ему кратковременные холода нипочем. Вон он как вытянулся после них: бодрее бравого солдата Швейка". - "Понятно! - обрезал меня инструктор. - В эксперимент ударился, доказать захотел. Какой умник выискался: "вдовца" мне ухитрился подсунуть вместо основной кормовой культуры. Вызовем в райком на бюро". - "И в райком, - говорю, - явлюсь, если только по вызову насчет кукурузы. Она повсеместно не задалась здесь - сами видели. А вот, может, невдолге выведут устойчивые семена для наших угодий, так пуще возьмемся внедрять ее!.." Но он счел недостойным вдаваться со мной в разговор, залез в машину и с силой захлопнул дверку, точно выстрелил в меня.
20
Лысухину памятно было то время, когда пробно вводились всякие новшеские мероприятия, которые, по сути, вскоре же оказались жизненно несостоятельными и отторгнулись самой действительностью, но все-таки в некой доле ущербно повлияли на нее. Он посочувствовал старику, очутившемуся по воле обстоятельств той поры своего рода невинно пострадавшим "стрелочником":
- Вы же не были причастны к природной стихии. Инструктор необоснованно сорвал на вас досаду, если рассудить здраво.
- Что из того! - воскликнул старик. - Стихия сама по себе, а ему, понимаете, подвернулось еще и другое, на что можно было при отчетности сослаться. Через то и помыкнул мной в оправданье себе. Так бы и получилось, не вступись за меня Секлетея: "Подавай, - настаивала, - в райком на него". - "Не подашь, - говорю, - пока не вынесено решения. Через голову, мол, шагать не принято". - "Смотря, - говорит, - через какую? От дурной не дожидайся того, когда тебя обесчестят". Я все-таки придерживался своего, хоть и оставался при делах сам не свой. В те дни не находил себе места, сновал туда-сюда - вроде как с доглядом, в чем не было крайней необходимости: все ладилось нормально по заданьям на наряде. Только в кузнице забывался от неприятных дум: звоном-то их отгоняло на время. Секлетея уж не настаивала на том, чтобы я до вызова в райком попытался похлопотать за себя. Дескать, раз считаешь пока неудобным, так как хочешь. Мне даже сдалось, что, может, в ней произошла перемена: окажись я беспартийным - отпадет и мой перевес над ее убеждениями и ей будет вольнее жить со мной. Не погорюет, если даже снимут меня и с председателей. Чего-чего не лезло в голову дуром! - Старик со смехом помотал головой в укоризну себе и продолжал: - Секлетея не только отнеслась с твердой выдержкой к тому, что случилось со мной, но не сочла зазорным пойти на то, на что не решался я: сама вместе с доярками написала в райком заявленье в мое оправданье. Главным-то в нем была выставлена не напраслина, какую учинил надо мной инструктор, а то, что наш колхоз, как и другие в районе, три года терпел неудачи по выращиванию кукурузы, потому из-за нехватки кормов наполовину не додавал молока по плану и еле-еле дотягивал скотину до весеннего сгона. То же самое, упомянуто в заявлении, неминуче постигло бы колхоз и нынче, не сохрани-де я от распашки клеверище и не подними яровой клин. И хотя, сослались, кукуруза пропала опять, зато на ферме, в подспорье сену, будет вдоволь вторичных кормов, благодаря дальновидности председателя. - Старик, стеснительно ухмыляясь, поерошил ладонью волосы. - Выгородили меня, так и ниже написали, что в текущем году они обязуются надоить и сдать государству молока от каждой коровы вдвое больше против трех неудачных прошлых лет, а также полностью сохранить молодняк.
Лысухин засмеялся:
- Занятно. Создалась ситуация, словно при игре в домино: схожено на забой - считай очки. Где же проводилось разбирательство по вашему инциденту?
- Нигде. Как оно полыхнуло невзначай, так и потухло почти без дыма и копоти. Инструктор не удосужился сразу оформить то, чем посулился мне. Раньше того к нам в колхоз приехал из города наш секретарь, чтобы на месте убедиться в наличии кормовых-то ресурсов. Собой ладный и видный, как борец, голова бритая, глаже клеенки, а взгляд такой, точно ты уж попадался ему на глаза в добрую минуту. В поле он так цепко рассматривал с дороги овес и клевер на смежных загонах, похоже, пытался наперед подытожить их урожайность. Овес еще не выметался в кисть, но от ветерка уж волнился, как вода от теченья на мелком перекате, и по клеверу серебром мелетешили волглые от росы листочки. Секретарь обернулся ко мне и сказал про поле: "Внушает, что ваши колхозницы вполне могут выполнить свои обязательства по молоку, если то и другое, - указал на овес и клевер, - вам удастся сохранить и убрать вовремя. - И в упор, но весело глянул на меня: - Признайтесь, вы сами сагитировали их написать заявленье?" Я даже отшатнулся: "Что вы! Мыслимо ли, коли меня пока не вызывали и ни в чем не известили? Не видя броду, не суются в воду. Оно мне как снег на голову. Вот за жену не поручусь: она в том первой застрельщицей. Я не соглашался, а она, ишь ты, по своей воле..." - "А вы не вините ее, - коснулся он моего локтя. - По обстоятельствам, изложенным в заявлении, и по тому, что оказалось налицо, можно сказать, что вы ничуть не перегнули палку. Разберемся и уладим - заверяю вас. - Обнадежил меня и опять загляделся на овес. - Славно, - похвалил, - подался в рост! Не на всякой опытной станции бывает такой об эту пору. Если доспеет до жатвы благополучно, то даст зерна с гектара центнеров сорок, как не больше. И соломой обеспечитесь вдоволь. Я ведь, - сказался, - агроном по специальности. Тимирязевку окончил". - "Так-так, - подхватил я. - Недаром вы с понятием толкуете про овес-то. Он потому хорош, что угодил на подготовленную землю. Она три года оставалась незанятой после неудач с кукурузой-то. А мало ли в нее мы понапурили всего: и навозу, и торфу, и золы из печей домов и бань колхозников, и минералки, подкинутой райзо по разнарядке. Жаль, не хватает еще самого простого удобрения, которым обеднена наша местность". - "Какого же?" - спросил он. "Того, - говорю, - каким Лука Зубков из Порныша удивлял, бывало, всю нашу волость. Его надел в поле пересекала большая дорога. Однажды по весне он засеял полосу овсом. По кромке ее, о бок дороги, водой из лейки вывел целую надпись. Каждую букву припорошил из горсти тем удобрением и пятерней же приглубил его. Овес взошел и рос ровненько на всей полосе. Но возле дороги, на месте запостройства Луки, он поднялся выше, и зелень-то бросалась в глаза вороным отливом. Неграмотный останавливался тут и глядел на проросшую надпись в немом любопытстве и даже в испуге. А грамотный несколько раз перечитывал ее с неверием и удивлением: "Здесь удобрено известкой". Секретарю по душе пришлась затея Луки Зубкова. "Умница был! - похвалил он дотошного мужичка. - Наглядно доказал полезность известкования местных подзолистых почв. Не иначе где-то вычитал об этом, либо услыхал от кого". - "Да полноте, - говорю, - доглядел в натуре. Тогда перед пасхой в Порныше белили церковь да по углам заделывали кладку. После хоть и подчистили у стены площадку, где были свалены мел с известкой, но за лето трава тут выросла выше и гуще, чем рядом и на всем кладбище. Вот ему и пришло на догадку. Он выпросил у церковного сторожа остатки-то известки, чтобы с будущей весны увидели на его полосе с овсом, как пригодна она для нашей земли". - "Наверно, сразу задел за живое крестьян своим опытом?" - спросил секретарь. "Хотел, мол, да только прослыл чудаком и лишился коренной фамильи: был Зубков, а стал Известкиным. И в род перешла новая-то фамилья". Секретарь даже прослезился от хохота. Потом предварил меня: "В ближайшее время будем проводить расширенное совещание по вопросам сельского хозяйства - о недопониманиях и перегибах на местах. Поимеем в виду и вас: выступите про обязательства по молоку ваших работниц фермы, про конкретные данные на то. Поделитесь со всей откровенностью собственной практикой в руководстве колхозом, о целесообразности того, что к чему. И непременно расскажите об эксперименте с известкой в прошлом мужичка Зубкова. Забавно обернулся для него этот опыт, но ведь открытия-то как раз любят чудаков. А насчет клевера посоветовал бы вам не скашивать весь: оставьте половину на полное созревание, чтобы получить семена. Может, поделитесь ими с кем из соседей. Надо прямо сказать: перенадеялись на свои расчеты и наломали дров". Он прямо уехал в райком. Через два дня после того и мне пришлось отправиться туда же по вызову Заусеницына. На мое "здравствуйте" инструктор отозвался не ответным приветствием, а едким намеком по поводу заявления Секлетеи и доярок: "Своих подговорил, чтобы намусорить мне? Скажи спасибо, что на бюро не влепили тебе строгача. А надо бы. И я настаивал, да заступился Садовников". Это он про секретаря райкома. Я не стал уточнять, разбирался ли на бюро вопрос о партийном взыскании мне. Принял его колкое сообщение за "липу". Только оговорился в насмешку: "Строгач, мол, не злостней чирья: со временем сойдет. А о перехворавших чем бы то ни было говорят, что многие из них после делаются еще здоровее". Он даже покраснел от досады, что я из уважения к себе не разомкнулся на спор с ним, и ко мне уж подсунулся с другим ключом от своего дурного подборника: "А это верно, что у тебя жена религиозная?!" Думал сбить меня тем с ножек на репку. Но мне за него же сделалось не по себе. Я только и сказал - опять-таки нейтрально: "Вам видней, а я лично ее не контролирую". Фуражку на голову - и сам на свежий воздух из его кабинета. Вскоре он откомандовал у нас: перевели куда-то. И как я слышал - с понижением.
21
Каверзная неприятность, постигшая старика и мужественно преодоленная им в прошлом, окончательно довершила полноту искреннего уважения Лысухина к нему, да и к его отсутствующей супруге. Мысленно суммируя их на редкость разумно согласованную жизнь, Лысухин сидел на постели в неком завистью томящем завихрении чувств и не спускал глаз со старика, который хоть и улегся опять, однако не мог успокоиться: напряженно устремил взгляд в потолок и нет-нет да вдруг нервно подергивал локтями сцепленных в пальцах и под голову заложенных рук. Чтобы отвлечь его от впечатлений пережитого, Лысухин исподволь обмолвился:
- А ведь у вас, Захар Капитоныч, еще могли быть дети после Геронтия?
Старик живо глянул на него.