Удостоенный Государственной премии роман "Свет над землей" продолжает повествование о Сергее Тутаринове и его земляках, начатое автором в романе "Кавалер Золотой Звезды". Писатель рассказывает о трудовых подвигах кубанцев, восстанавливающих разрушенное войной сельское хозяйство.
Содержание:
-
Книга первая 1
Книга вторая 38
Семен Бабаевский
Свет над землей
Книга первая
1
Лето было сухое и знойное, и ледники в горах начали таять уже в первых числах июня. Из ледниковых расщелин, как из-под пресса, сочились холодные, стеклянно-чистые струи, билась по ущельям вода, плясали на каменистых выступах гребешки пены, и говорливые речонки, блестя и извиваясь, неслись в отлогую долину.
В долине текла Кубань, река быстрая и ненасытная, никакие горные стоки не могли переполнить ее берега. Тогда на помощь ледникам пришли грозы, - каждый день темнело небо, и над горами высоким заслоном вставали синие-синие тучи. Ночью бушевали ливни с ветрами, долина наполнялась страшным клокочущим рокотом, и Кубань, почуяв силу, заиграла шумно и весело - по всему верховью реки открылось половодье.
Только тот и сумеет представить себе это грозное и красивое зрелище, кому хотя бы однажды довелось с возвышенности наблюдать разлив Кубани… Что тут делается в этакую пору! С чем сравнимо увиденное? Все что угодно может прийти на ум, но только никто не скажет, что перед ним течет река… Вырвавшись из ущелья, волна за волной с шумом устремляются во все стороны - ищут берег, а берега уже давно нет, и тогда вода заливает все на своем пути. Там, где еще недавно зеленел остров и мирно маячил пышный ясень, стоит озеро, а от ясеня осталась одна лишь торчащая шапкой верхушка, и сидит на ней орел, угрюмый и злой; там, где росли кустарники, оплетенные хмелем, всегда полные птичьих выводков, образовалась стоячая заводь, - плавали по ней, как чашечки, крохотные гнезда, а на мелководье охотились за рыбой гордые цапли; там, где еще вчера размашистым крылом темнели камыши в пойме, сегодня уже нет ни поймы, ни камышей - все затоплено водой.
Лучше всего был виден разлив из Краснокаменской. Станица стояла на каменистом берегу, как на карнизе, и сюда рвались буро-серые гребни, силясь с разбегу выскочить на отвесную скалу и захлестнуть улицу. В этом месте река не шумела: она и яростно стонала и зло смеялась. Под ее ударами валились подточенные кручи, - казалось, вздрагивал и охал весь каменистый берег. Но как ни могуч был поток, а подняться на карниз не мог и только причинял вред щурам, заливая их норы, - тьма-тьмущая обескураженной птицы с писком и криком металась над рекой.
Реке не было никакого дела до того, что плакали щуры, что падали кручи, - она легко и беспечно мчалась мимо станицы, унося все, что только попадалось ей под руку. Там на ее пути повстречалось бревно - давай сюда и бревно, и уже качается оно по быстрине серой лентой; там возница заехал в реку и собрался налить в бочку воды, но зазевался - и уже доски и солома, лежавшие на возу, а затем и бочка и даже кусок полости понеслись по Кубани наперегонки, только их возница и видел; там как бы мимоходом волна слизнула у берега лодку, подбросила, покружила, а потом рассердилась, опрокинула и закачала по бурунам; там, играя, вывернула из земли толстое дерево, и огромная зеленая куща то вставала над рекой, вскинув, как гриву, взлохмаченные ветки, то снова падала, а затем поднимала корневища, - черные и длинные плети размашисто били по воде; там в страшном гневе оторвала кусок моста, и он летел по быстрине, покачиваясь и поднимая сваю, точно руку; там ни с того ни с сего затопила луг, легко и быстро подняла копну, да так легко и быстро, что какой-то нерасторопный заяц не успел даже проскочить на сушу, - плыла, покачиваясь, копна, а на ее вершине, как бы на посмешище людям, сидел заяц: грустными, полными страха и отчаяния глазами смотрел он по сторонам, и его настороженно поднятые уши мелко-мелко вздрагивали…
Бедный зверек, далека и нерадостна твоя дорога!
Увидев плывущего по реке зайца, краснокаменцы, собравшись толпой на берегу, встретили его насмешливыми возгласами:
- Тю-лю-лю!
- Ты погляди: косой путешествует!
- Ай-я-я-я!
- И занесла его туда нелегкая!
- Го-го-го!
- Сукин ты сын!
- Да он от перепугу уже не живой!
- А ты посиди на его месте!..
- Эге! Живой! Ушами еще прядет!
- Погибнет же, стервец!
- Невеселая житуха…
- Теперь-то хоть вблизи на людей насмотрится!
- От этого смотрения у него и душа в пятках.
- Ванька, Санька! Плывите да выручайте бедолагу!
- Да его уже не догонишь!
- Ну пусть себе марширует, - может, где к берегу прибьется!
Тем временем копна и серый комочек на ней уплыли далеко и вскоре скрылись с глаз.
2
Было воскресенье. Сергей и Ирина Тутариновы тоже смотрели разлив Они вышли за Рощенскую, спустились к берегу и решили искупаться. И только разделись и сложили под кустом боярышника одежду, как вдали, за солнечным пояском, перекинутым с берега на берег, показалось что-то темное, похожее на войлочную шляпу с махорком. Когда же она проскочила искрившийся на воде поясок, то оказалось, что это была вовсе не шляпа, а копна сена, а на ее шпиле серел не махорок, а заяц.
- Сережа! - крикнула Ирина. - Посмотри, какое чудо!
- И примостился, чертенок раскосый!
- Несчастный! Сережа, давай его спасем!
- Да ты что? Как же мы…
- Плывем!
Ирина и строго и ласково взглянула на Сергея, темные ее глаза заблестели, и не успел Сергей сказать слова, как она уже смело пошла в реку, стройная, с высоко поднятыми руками, со смуглой полоской через всю спину.
- Куда ты?
На крик Сергея Ирина даже не обернулась. Она грудью упала на воду и, резко взмахивая полными у плеч руками, поплыла, уносимая течением, и Сергей, уже не раздумывая, пустился за ней… "Ну и характер у моей женушки!" - добродушно подумал он, легко держась на воде и не выпуская из глаз жену, - ее черная маленькая головка с закрученной гнездом косой покачивалась на волнах.
Сергей плыл размашисто, выбрасывая вперед сильные, до черноты загорелые руки. Ирина уплывала от него все дальше и дальше. Вот она очутилась на быстрине, и черная ее голова то подпрыгивала, как мяч, то скрывалась за высоким гребнем. Сергей сделал сильный взмах, - теперь он уже не плыл, а прыгал, - и вскоре поравнялся с Ириной. Мокрое ее лицо с капельками и на бровях, и на ресницах, и на верхней губе было возбужденным и светилось радостью: она и смеялась, и хватала ртом воду, и вскидывала назад голову, желая лучше рассмотреть подплывавшую копну. Они стали плыть против течения; преодолеть быстрину было невозможно, но все же на несколько минут они сумели удержаться на одном месте, а копна тем временем поравнялась с ними. Заяц заметил людей и завертелся, точно под ним горело сено.
- Не бойся, дурной! - сказала Ирина, ложась на волну. - Не бойся!
- Эй! Ирина, ты его руками не трогай - исцарапает!
- Да он же с перепугу стал ручным! - смеясь, отвечала Ирина.
- Не смей трогать руками! Погоним копну вон к тому островку.
Они ухватились руками за мокрую и затвердевшую внизу траву, и на них повеяло запахом скошенного луга. Заяц не двигался и смотрел на людей жалким и боязливым взглядом, скрестил уши и точно замер. Ирина, все время глядевшая на зверька, заметила в его слегка косивших, светлых, с желтыми крапинками глазах не то слезы, не то капельки речной воды.
- Толкнем еще раз! - командовал Сергей. - Ну, давай - сильно!
Они барахтались в воде, изо всей силы упирались руками в пахучее сено, и копна, покачиваясь, поплыла по направлению к острову. Чем ближе к берегу, тем река становилась мельче, а течение спокойнее, и вскоре Сергей коснулся ногой дна. Ирина тоже встала на ноги, но она была ростом ниже Сергея, и вода плескалась у ее приподнятого подбородка.
Они шли по мягкому песку и легко увлекали свою добычу. И как только копна начала причаливать к берегу, заяц закружился на месте. Когда же она, зацепившись за корягу, остановилась недалеко от берега, речной пленник, как пружина, взлетел вверх так высоко, что перепрыгнул прибрежный куст и ткнулся носом в траву. Потом он сел на задние лапки, повертел верхней, смешно разрезанной губой, точно улыбаясь своему счастью, и исчез в кустах.
- Смеялся, ей-богу, смеялся! - крикнула Ирина и, как ребенок, захлопала в ладоши.
- Ну вот, мы с тобой совсем нечаянно сделали доброе дело, - рассудительно заговорил Сергей, выходя на берег и подавая руку Ирине. - Был заяц в беде, и уже нет ни беды, ни зайца.
- То-то сколько радости у него! - Ирина расплетала толстую намокшую косу, а вода стекала и по плечам, и по смуглой спине с полоской загара, и по зеленым сильно прилипшим к телу трусикам. - Сережа, я смотрела на него, и мне казалось, что он все, все понимает, а только сказать не может… И ты думаешь, отчего он остановился и так посмотрел на нас, еще шевельнул губой, и только тогда уже убежал? Прощался и благодарил…
- Возможно. - Сергей толкнул ногой копну.
- Сережа, давай сядем на копну и уплывем - далеко, далеко!
Сергей посмотрел на бушующую реку, погладил пальцами свои мокрые брови, как бы раздумывая над тем, можно ли уплыть на копне.
- Уплыть бы и можно. - Он смотрел на стройное, порозовевшее от холодной воды тело Ирины. - Но боюсь: копна нас не удержит… Лучше посидим на этом горячем песочке, отогреемся и поплывем обратно. Смотри, где куст боярышника, - далеко нас унесла вода.
Они сели на мелкий, приятно обжигающий тело песок, а копна тихонько отошла от берега, покружилась на месте и поплыла.
- Сережа, - Ирина привычным движением пальцев перебирала и заплетала косу, - когда я увидела в его испуганных глазах слезы, знаешь, о ком я подумала?
- Не знаю.
- О Соне.
- Странно…
- Веришь, Сережа, она чем-то похожа на этого зайца.
Сергей рассмеялся.
- А ты не смейся. - Она закручивала косу на голове, выгнув назад руки. - Соня несчастная, и мне ее жалко. Вчера она была у меня на дежурстве. Грустная, а в глазах слезы. Сказала, что с Виктором Грачевым не поедет.
- Почему?
- Смеется он над ней. - Ирина пришпилила косу и стала чертить пальцем линию на песке. - Это же не любовь, а одна насмешка. То обещал жениться и увезти с собой как порядочный, а теперь уже за другой бегает…
- Это в его манере.
- Бедная Соня!.. - Ирина загребла ладонью песок и тонкой струйкой рассыпала его по ноге - песчинки подпрыгивали и покрывали тело тонким серым слоем. - Рассказывает мне, а в глазах горе…
- Кого же Виктор завлекает?
- Нашел какую-то красавицу в Родниковской, - неохотно ответила Ирина, продолжая рассыпать песок. - Ты завтра поедешь в Родниковскую, вот и узнай, кто она такая…
- У меня там и без этого дела много.
- Сережа, а ты поговори с Виктором, - доверчиво заглядывая Сергею в глаза, сказала Ирина. - Как друг его.
- Эх, Иринушка, что с ним говорить! Дружба у нас что-то не клеится - на разных языках говорим.
- Хоть постыди его. - Ирина сжала в кулаке песок. - А то я с ним сама поговорю… по-своему, по-бабьему…
- И характер же у тебя!
- А какой у меня характер? - живо спросила Ирина, играя озорными глазами. - Говори: какой характер? Чего ж молчишь?
- В реку бросаешься без позволения. Волей-неволей и мне пришлось плыть… Раньше, когда ты была девушкой, этого я за тобой не замечал.
- Так то я была девушка!
- Я говорил, не плыви, а ты поплыла… Разве так жена поступает?
- Ой, Сережа, как тебе не стыдно! - Ирина жарко покраснела. - Это ж какой случай! Если б ты мне всерьез так сказал… А ты же шутишь? Да?
- Ну конечно, шучу. - Сергей положил руку на ее горячее от солнца плечо. - А вообще ты самонравная… Но суть не в этом. Скажи Соне, что мы ее в беде не оставим… Ну, а как Семен? Дает тебе отпуск?
- Я еще не говорила ему.
- Скажи… Проси две недели… В Родниковской проведу собрание - и можно ехать в Москву…
- В крайисполком еще раз не поедешь?
Сергей обнял свои голые колени, сгорбился и, глядя на быстрое течение реки, задумчиво проговорил:
- Я дважды там был, докладывал, ознакомил… Хвалят, одобряют, но никто не наберется смелости… Поглядывают на Москву… Беседовал и с Бойченко - тоже обещал писать в Москву… А почему сами не можем решить?!
- Значит, дело особое, важное…
- Да, и особое, и важное… Преобразование природы, реконструкция станиц, электрификация. Степь решили украсить лесами, водоемами, станицы обновить! - Сергей с, хрустом в коленях поднялся, расправил мускулистые руки и сказал: - Ну поплывем, а то и курить хочется, да и поздно уже…
Вскоре они были на том берегу.
3
Еще засветло у станичного Совета было людно и шумно. Подкатывал, весь в пыли, грузовик, и первыми из кузова выскакивали мужчины, а за ними, подбирая подолы юбок, со смехом и криком слезали женщины. "Подсобите, окаянные!" - "Эй, кум, дайте ж вашу руку!" - "Хоть сразу две!" - "А Глаша какая тяжелая!" - "Эй ты, здоровило, обниматься нельзя!" - "Держите меня!" Шутки и веселые возгласы долго разносились по площади. Подлетала к самому крыльцу тачанка, кучер осаживал горячих, в мыле, коней, и приезжие, важно сойдя на землю, отряхивали рубашки, картузы и направлялись в Совет. Гремела по улице линейка, и слышался хор высоких и дружных голосов, - очевидно, какая-то делегация нарочно въезжала на площадь с песней.
Гостей встречал председатель Родниковского стансовета Никита Никитич Андриянов, худощавый старик в сером костюме и при галстуке, - и костюм, и галстук он купил еще в прошлом году и надевал их только в особенных случаях. Вид у него был важный, взгляд маленьких слезливых глаз озабоченно-ласковый. Стоял он у подъезда; его лысая голова была смазана каким-то жиром, отчего редкие волоски прилипли к темени и блестели. Поглаживая куце подрезанную бородку, Никита Никитич хозяйским взглядом посматривал на приезжих, одинаково приветливо улыбался и прибывшим в грузовике, в тачанке и какому-нибудь верховому, незаметно подъехавшему к Совету, как бы говоря этой улыбкой, что он, председатель стансовета, очень обрадован, и тут же, желая показать свое уменье встречать гостей, для всех находил самые вежливые слова.
Подъехали на грузовике беломечетинцы, и Никита Никитич уже поднял руку и крикнул:
- Здорово булы, орлы Белой Мечети!
- Доброго здоровья, Никита Никитич! Мы не опоздали?
- В самый раз! Подходите, добрые люди, к столу, запишем мы вас по имени и отчеству.
- Это что же, к своей станице нас припишите?
- На время. На один вечерок.
- На один - можно.
И тут Никита Никитич с особенно сладкой улыбкой пожимал руки тем, кто подходил к столу, говоря при этом: "Только на один вечерок". Если попадалась женская рука, Никита Никитич слегка наклонял седую голову и, блестя жирно смазанной лысиной, добавлял: "А вас, гражданочка, можно приписать и навсегда". Молодой статной казачке Никита Никитич хотел сказать что-то совсем уже ласковое, но тут появилась еще одна тачанка, и Никита Никитич оставил на время и молодую казачку, и всю беломечетинскую делегацию. Подымая руку и этим показывая, что дальше ехать некуда, он сказал:
- Добро пожаловать, краснокаменцы!
- Спасибо за привет да за ласку!
- Никита Никитич все молодеет!
- Голова!
- Хоть и лысая, а голова бедовая!
- А сено у тебя есть для лошадей?
- Все найдется… Сперва идите к столу, произведем запись, узнаем, откуда прибыли и что вы есть за люди, а тогда и о фураже и о прочем поговорим…
- В клубе будем заседать?
- Если поместимся - можно и в клубе.
- А Сергей Тимофеевич прибыл?
- Поджидаем…
- А ну, какой он доклад изделает?
- Пусть какой хочет, а только я с ним сегодня буду ругаться.
- Запишите Гордея Афанасьевича в прения!
- А я без прений… Мне самому кредиты нужны, а он у меня денег просит.
- Да не у тебя, а у колхоза.
- Все одно!
- Послушай, Никита Никитич, какой именно я выдвигаю тезис. Я не против садов, лесов, водопроводов и там разного удобства. Но сперва надо меня снабдить грузовиками. Моему колхозу крайне нужны автомашины. Я не Гордей Афанасьевич - денег не пожалею! Но не так давно прихожу к Сергею Тимофеевичу и говорю: "Деньги мне не жалко, но обрати внимание…"
Тут к станичному Совету подъехал еще один грузовик, и Никита Никитич пошел встречать гостей, так и не узнав, на что же Сергей должен был обратить внимание.
- Яман-Джалга прибыла! - крикнул Никита Никитич. - Соседи! Давненько я не видел вас в Родниковской!
- А ты у нас часто бываешь?
- Не с руки!
- Ну, что тут и как? Скоро начнем?
- Какой быстрый! Веди свою делегацию к столу!
- А зачем к столу? Возьми список и перепиши - всего двадцать четыре представителя. Мало?
Никита Никитич хотел еще что-то сказать, но в это время загремели две линейки и тачанка, показались всадники, и он, идя им навстречу, проговорил:
- Хуторяне! Ишь какая шумная компания!
Покамест Никита Никитич занимался гостями, по улицам Родниковской скакали на конях посыльные и созывали на площадь людей. Когда же стемнело и на столбах, стоявших полукругом по всей площади, зажглись огни, народу собралось столько, что никакой клуб вместить его, конечно, не мог. Приехал Сергей Тутаринов, и было решено открыть собрание здесь же, перед зданием станичного Совета. Стол, покрытый красной материей с темными, застаревшими следами разлитых чернил, был установлен на крыльце, как на сцене, тут же поставлена высокая и узкая, похожая на ящик, трибуна, появились стулья, графин с водой, чернильница. По просьбе Сергея два подростка принесли из школы ученическую доску и поставили ее рядом с трибуной.
То, что образовалось на станичной площади, не имело ни малейшего сходства с обычным собранием, какие бывают в клубах или вообще в помещении: по своему внешнему виду это был скорее всего митинг. У здания станичного Совета как попало стояли грузовики, тачанки, линейки, двухколесные шарабаны, и тут же, возле дышл, распряженные лошади в хомутах ели траву. С гор дул ветер, и было свежо, как в поле. Люди разместились где кто мог; тачанки и линейки были нагружены людьми так, что рессоры сплющились и уже не качались; на грузовиках, как на галерке, тоже тесно: кто забрался в кузов, кто удобно примостился сверху кабины или на радиаторе, а кто уселся на место шофера. Иные же мужчины заняли "места" еще более удобные: залезли на лошадей и уселись не верхом, а набок, свесив обе ноги, как на скамейке. Некоторые, расстелив бурки, улеглись тут же, вблизи крылечка.
Когда был избран президиум и утверждена повестка дня, Никита Никитич, как хозяин станицы, занял место председателя и предоставил слово докладчику. Приглаживая рукой смолисто-черный чуб, Сергей подошел к трибуне.