Я злился на собак и жалел их одновременно. Может, ушли в низовье - к жилью?
На плесе играла крупная рыба. Туман отрывался от воды, струился и таял под кустарниками. Я намазал смолой пластины, наложил с обеих сторон дна и стянул их болтом. Подняли с Андреем лодку и опустили на воду. Как будто не течет.
Андрей принес котелок, удилище и тоже заглянул в лодку.
- Сухая, - сказал он.
- Давай спустимся по течению, может, там встретим?
Андрей оживился:
- Давай, дед!
Мы уложили нехитрое корабельное имущество, сели по местам, и я вывел лодку на стремнину. Патыма, голубая и спокойная, как небо, текла нам навстречу. От движения воды приятно кружилась голова. Было так чудесно, что хотелось впитать в себя прозрачную синеву глубокого неба и зеленую истому распадков.
В замке
Чтобы сократить расстояние, я срезал изгиб реки. Вдруг из-за поворота вырос дом. Он стоял на высоком берегу, с закрытыми ставнями, под тесовой крышей.
- Замок! - удивленно крикнул Андрей. - Смотри-ка, еще дом, два, три.
- Крепость!
- Нет, замок!
Мы высадились на берег и направились в замок. Постройка была обнесена тесаными жердями, вместо ворот раздвижное прясло. Мы раздернули звено и вошли во двор, обширный, заросший высоким пыреем. Кисточки на нем оборвало ветром, торчали безголовые серые дудки. Обошли двор. Осмотрели усадьбу. Видимо, это была работа одного и того же мастера, что и на перевале в часовне. Резьба по дереву. Карнизы, ставни, резные колонны - все выполнено со вкусом и старанием. Кроме большого пятистенного дома, во дворе стоял амбар, летняя кухня, лабаз, а в дальнем углу, к которому примыкал сосновый лес, - загон для оленей с остроконечной дымокурней и пряслом для привязи лошадей.
Полинялая массивная дверь в дом была закрыта, и в пробое вместо замка торчал сучок. В пазухе между домом и пристройкой еще лежал снег.
Поднялись по широким отбеленным дождями ступеням на крыльцо.
Я взялся за медную литую дверную ручку и тогда увидел под дверью потускневшую металлическую пластину, на ней гравировка: "Щадовъ Л. И." - на конце с твердым знаком.
- Дергай же, - сказал Андрей.
- Давай вначале откроем ставни. - Ставни пристоялись и открывались со скрипом.
- Ожил дом, запел, - заметил пацан.
Дверь тоже подалась со стоном. Постояли на пороге, сначала заглянули внутрь и тогда только переступили порог.
Дом разгорожен капитальными стенами. В первой комнате - кухне - русская глинобитная печь в углу, мельница с ручным жерновом. Стол квадратный на массивных ножках, под стенкой ларь. Из кухни через дверь - столовая. Длинный резной стол, по обе стороны скамейки - у одной скамьи, заметил Андрей, недоставало ножки. Из столовой двухстворчатая крашеная дверь приоткрыта. Заходим - комната на шесть окон. Широкий, на якутский манер, камин облицован кварцем. На потрескавшемся глинобитном полу куча снега. Заглянул в дымоход - кусок неба синего. Рядом с камином долбленое из пня роскошное резное кресло. Андрей уже уселся, только не хватает короны. Из этого зала низкая с порожком дверь - толкнул ее ногой - легко, без шума распахнулась.
Комната узкая с одним окном на реку. Деревянная с глухими высокими стенками кровать, на ней оленьи шкуры, заячье одеяло. Русская печь выступает задней стенкой на полметра.
- Попробуй, дед, какая кровать!
- Слезь, Андрей, нехорошо с ногами.
Андрей спрыгнул и подбежал к окну.
- А наших нигде нет - ни Гольца, ни Ветки.
- Найдутся, - неопределенно говорю я.
В ларь заглянули - кроме мышиного помета нечего нет. Около ларя на полу кольцо.
- Потайной ход из крепости.
- Ну-у? - тянет Андрей. - Откроем?
Открыли, потянуло сыростью. Лестница - верхние ступени выхвачены светом из окна, а ниже черная дыра. Андрей уже на лестнице, я тоже спускаюсь и чиркаю спичкой. Сходим вниз. За ворот сыплется снег. На полу лед. Стены обделаны кругляком, забраны в столбы с раскосами, все в курже, под станками туески, кадки, вешала. Уже полкоробки исчиркал.
- Нету хода, - говорит разочарованный Андрей. - Возьму один? - показывает на туесок.
- Бери, - вылезаем из погреба. Рассматриваем на свету туесок - расписан тонкой резьбой по бересте. Вырезаны упряжки, олени, гон лосей. Андрей переворачивает туесок кверху дном, на стол сыплется чешуя с пятак величиной, только гораздо тоньше, а цветом такая же. Не могу понять, от какой рыбины, в жизни не видел такую крупную чешую. Загадка.
Андрей тоже вертит чешуину, пробует на зуб.
- Соленая, - говорит.
Любопытство разгорается - надо сеть поставить на ночь. Андрей не возражает.
- Давай затопим печь?
- Затопим, Андрюха, и печь, и камин, давай устраиваться.
Принесли свои пожитки. И пошли готовить древа. Я рублю сушняк, Андрей таскает его в дом.
В печи обнаружили чугунок, треснувшую сковороду и деревянную обожженную по краям лопату. "Хлеб садили", - подумал я. Поленья тоже удобно укладывать: на лопату полено - в в печь. Я взял чугунок и пошел на речку, отдраить его. Речка отливала синевой и исходила прохладой. Кусты висли над самой водой. Я нарвал пучок прошлогодней травы, обмакнул в воду, сыпанул в чугунок песку и стал тереть. Прибежал запыхавшийся Андрей.
- Дед, - таинственно зашипел он, будто нас могли подслушать, - на печи кто-то сидит.
- Да ну? - вырвалось у меня. - Показалось.
- Честно.
Пошли в дом. Засветил лучину, залез на печь. Пусто. Только коса лежит со сломанной пяткой.
- Ах ты, Андрюха!..
- Честно, дед, видел же, белое…
Чертовщина всякая лезет в голову. Не заболел ли уж? Смотрю на Андрея - вроде бы все в порядке и голова холодная. Отвлечь надо парня.
- Пойдем, покидаем, может, на уху надергаем.
- Пошли, - с готовностью говорит Андрей.
Достаю из рюкзака катушку, и идем на берег. Снимаю с накладок у лодки болт - они и на смоле удержатся. Направил спиннинг, сменил блесну - вместо ельчика наладил под гольяна желтенькую, ложечкой. Закинул - чуть не до середины речки достал. Стою, кручу катушку, не торопясь, удилишком подергиваю. Андрей неподалеку в заливчике бродит, шитиков, что ли, ищет.
Вдруг спиннинг из рук чуть не вылетел - только катушка заскрежетала, и мырь пошла по воде. Захватило за живое, стравил и опять внатяг - леска-миллиметровка, черта выдержит, а вот якорек слабоват. И Андрей тут как тут.
- Сидит, - шепчет.
- Сидит, братуха, сидит…
Вдоль берега: то вверх, то вниз водит. Как всплеснет - круги заходят, - и леска - в-жи-жить, вжить - поет.
- Махина, - с уважением говорит Андрей.
- Тащи, Андрюха, ружье!
А сам в воду забрел, подвести стараюсь - вымотать силенки. А Андрей уже сует ружье. Не могу оторвать рук от спиннинга.
- Поставь на автомат и приготовься. - Андрея учить не надо, в один момент все готово, собачку перевел, стал наизготовку, только ствол нетвердо держит - тяжеловат для него.
- Нажимать? - спрашивает.
- Не надо, так стой. Как выведу на отмель, сразу подавай.
И вдруг леска совсем ослабла. Ушел… Нет, поводит легонько, подергивает. Даже под ложечкой ноет.
Слабины не даю - выбираю, но и через силу не тяну. Оборот за оборотом проворачиваю катушку. Отдыхает. Это плохо, так долго протянет, пока вымотается из сил. В глубине вроде серебрится рыбина. Нахаживаю леску, не спускаю, смотрю - как подводная лодка идет! Уже и жабры ощерились, хвост заломился, сопротивляется. Только бы не рванула!
А стрелять рано - пуля в воде вязнет и направление меняет.
- Видишь, дед! - Андрей тоже азартом исходит. - Оглуши!
- Рано, Андрей!
Уже красные плавники под бело-розовым брюхом выделяются. Если нас увидит, с ходу рванет. Хотя бы еще с метр - вот уже и глаза навыкате рябят. Едва дыхание перевожу, даже внутренности дрожат.
- На, Андрей, держи, - шепчу, - крепко, обеими руками, только не рви, а тихонечко отходи назад и катушку держи, тащи ее к берегу.
Беру пятизарядку наизготовку.
- Как выстрелю, отпускай катушку, а удилище держи!
Андрей пятится, напружинился весь. Рыбина изгибает свой руль - хвост и с силой вылетает на поверхность. Три выстрела один за другим: бах, бах, бах! И из воды оранжевые буравчики.
Хватаю леску и тяну, забредая в воду. Таймень, вздрагивая плавниками, тупо идет к берегу, за ним тянется красная размытая дорожка.
- Вот это да! - прыгает Андрей и меряет шагами рыбину от хвоста до головы.
Прежде чем разделывать добычу, сходили за топором, захватили котелок, чайник, рюкзак. Голова в чугун не входит, пришлось разрубить - это на уху, хвост - тоже в уху. С полпуда разделали для копчения, вынули кости, порезали долями. В туесок засолили с лаврушкой, немного перчику, остальное убрали в погреб, на вешала. Завтра к обеду сделаем коптильню, к этому времени и рыба просолеет. Пока разделали, приготовили обед, и время ужина подоспело - за одним разом и поедим: разложили сухари, разлили уху, рыба на сковороде дымит паром, а дух идет - поджелудочную железу захватывает. Едим рыбу с сухарями, запиваем юшкой.
Андрей убирает со стола объедки.
- Одно плохо, - говорит он, - собак нету. Пойдем искать, дед. Ну, пойдем, а? Сами они ни за что не придут. Жалко мне их, честно, дед. Мешок понесу. И ружье.
- Подождем еще денек, знаю я эту Ветку - увяжется за зверем, трое суток будет гонять.
Андрей замолкает. Берет котелок и идет по воду.
Вижу, что его гнетет ожидание. Но на что-то еще надеюсь.
Андрей принес воды, ставлю котелок в печь.
- Не выбрасывай, Андрей, кости, придут съедят!
- Схрумкают за милую душу…
Выхожу из-за стола, иду в комнату разжигать камин. Развешиваю портянки, сапоги, штаны… Андрей уже переодет в сухое, его шмутье тоже у камина на полке развешиваю. Пододвинул "трон" поближе к огню, достал записную книжку, карандаш. Тепло, грею ноги.
Андрей возится на полу - из поленьев строит линию передач. Наводит мосты. Я думаю над тем, кто построил заимку, когда, почему оставили. Что за человек Щадов. Откуда здесь такая рыбья чешуя, почему-то мне эта чешуя не дает покоя. Отчего теперь в этом замке никто не живет, знает ли кто о его существовании?
В избе пахнет жарким из тайменя - слюнки текут. Достаю из печи чугунок. Садимся за стол, неторопливо разбираем зарумяненные куски. Тихо. Слышно, как муха бьется с той стороны о стекло.
Андрей перестал жевать и тычет пальцем на печь. Смотрю, из темноты отбеливает столбик - черный носик, черные глазки, черные кончики ушек - горностай. Смотрит на нас - откуда, мол, такие? Андрей не выдерживает, вскакивает. Зверек метнулся, и нет его!
- Ну, ты че, дед, сидишь?.. Я ж говорил…
- А что я должен делать?
- Ловить!
- Ловить? Это не тот зверь, чтобы в руки дался. А вот терпеньем охотнику надо запасаться.
Смотрим, а горностай из-под печи зыркает. Вот, оказывается, почему нет в доме мышей, всех перетаскал.
- Кину рыбу?
- Кинь.
Сидим, ждем, через минуту носик, глаза, уши и сам весь - уже в линьке, но на кончике хвоста черная кисточка. Стелется по полу, вытянулся, через полено не прыжком - обтекает. Как только схватил кусок, на задних лапах развернулся и будто им выстрелили - под печь!
- Вот это да-а…
Андрей слез с чурки и положил подле печи кусочек рыбы, не успел сесть за стол - куска уже нет.
Ну, думаю, теперь Андрею забава, забудет хоть про собак. А он:
- Голец тоже его, дед, полюбит - вот увидишь, он же маленький, и Ветка, может.
- Вряд ли, горностай - зверь, собаки охотничьи, рассуди сам.
- Пусть тогда собаки в другой комнате живут. Места хватит, правда ведь, дед? А когда пойдем искать? Они же голодные. Сколько уже, ого-го!
- Скоро пойдем.
Горностай быстро обвыкся. Прокрадется под стол, если тихо сидеть, поднимется по ноге, вспрыгнет на стол и начинает хватать крошки. Стоит пошевелиться или руку поднять - сразу под стол. У Андрея еду уже из рук берет.
- Поглажу?
Зверек хорохорится, норовит цапнуть за палец, но уже не убегает.
Андрей возится на кухне. Я снарядил патронташ, протираю ружье.
- Дед, подь-ка сюда послушай, - кричит Андрей, - пищат, честно!
Иду. Заглядываю под печь: верно, пищат.
Сунул руку в дырку: что-то теплое, и сразу отдернул - вспомнил соболиную охоту, как схватил меня зверек однажды за палец и я чуть руки не лишился. Теперь я осторожно вытащил гнездо, а в нем пять горностаев, как зубки чеснока. А мать так и норовит схватить за руку.
Андрей заикаться стал от восторга.
- Живые!
Хочу положить обратно.
- Давай, здесь, дед, на виду, ну, ладно, дед?
Отрезали у телогрейки рукав, сделали нору и спрятали туда гнездо. Мать, забыв про всякую осторожность, шмыгнула в рукав и тут же обратно, в зубах у нее детеныш. Мы заткнули поленом старую дыру под печкой. Горностаиха пометалась по избе. Андрей испугался, что она съест детеныша, но я его успокоил, а она с детенышем шмыгнула в рукав и закрыла собой отверстие, гневно сверкая воронеными глазами.
- Пусть успокоится. Пойдем, Андрей, изучим местность.
Беру ружье. Выходим на двор. По-летнему пригревает солнце. Куча снега в пазухе дома еще больше похудела и даже почернела. Стены дома отливают медью. Пахнет пригретым деревом.
От замка идет едва заметная заросшая тропа в сосняк. Лес начинается прямо от заимки и тянется по косогору до самой горы. При входе несколько разлапистых черных куреней черемухи. Тропа идет по кромке леса до угорья, а дальше грива сосняка сливается с небольшого взлобка в глубокий распадок, и тайга синеет и колышется морем. А мы сворачиваем вправо через марь. Туда, где белые плешины озер (лед еще не растаял) среди рыжей травы бессонницы.
Идем по кочкарнику, и вода чавкает под ногами. Речка совсем отклонилась вправо под гору, затерялась в зарослях, и только кое-где изредка проглядывает голубой лоскут воды.
Мы еще издали разглядели на берегу озера в березовом курешке избушку, а на льду стаи гусей, на воде - уток, и двинули напрямик по болоту. Кулики и чирики ошалело порхали из-под ног. Подошли. Избушка сложена из бревен. На крыше лежит сачок. Я дотянулся - и потянул за черенок: сетка прилипла и осталась ситечком - истлела.
Дверь в избушку подперта старыми со сломанным полозом нартами.
- Дед, - подергал меня за телогрейку Андрей, - кто-то ползает, видишь, трава шевелится.
Подошли поближе: действительно шевелится, и вода бурлит. Присмотрелись - караси снуют. Птицы над головой кружат. Загомонило озеро.
Прямо на нас табунок селезней. Вытянув шеи, идут на хороший выстрел. Навскидку выстрелил. Селезень на лету замер, сложил крылья и камнем под ноги, только брызги полетели. И, словно ковырнули осиное гнездо, тьма-тьмущая поднялась дичи. Свист и треск крыльев и крик раздирающий.
- Пошли, Андрюха, в избушку, пусть угомонятся.
Вместо нар висела зыбка, какие обычно раньше вешали в деревнях для детей, только эта была для взрослого и на сыромятном ремне укреплена.
Андрей сразу:
- Покачаюсь, дед?
- Как хочешь.
Почему же не нары, а эта висюлька - ни разу не видел, чтобы охотники в зыбках спали? И вся избушка на одного. В углу сбит из глины камелек, дровишки лежат, блеклой травой проросшие. Вместе стола - треугольник у стенки врезан. Коробок лежит, побелел - наклейка выцвела, давно, значит, не было человека.
Около стола перед оконцем стул на высоких ножках с перекладиной для ног. Сел - удобен, на уровне оконца получилось. Озеро хорошо просматривается: по закрайку полая вода метров на пятьдесят, а дальше лед посинелый, на льду, словно рассыпанное семя, гуси, лебеди, чайки.
Стекло в рамке на вертушке держится, повернул - можно из окна стрелять. Тоже не приходилось видеть такое.
- Смотри, такие же пятаки, - Андрей разжимает кулак. На ладошке чешуя.
- Ну, - говорю, - Андрюха, все ясно, чудо-рыба здесь, в озере. Загадку отгадаем. Только надо сообразить, как ее взять. Что это за рыба, на что берет.
Наше возвращение с лодкой на плечах сильно встревожило обитателей озера. Снова носятся как ошпаренные.
Но к самой воде подойти не можем - берег качается, как резиновый, и засасывает ноги. Видать, теплые родники.
Вырезал прут, проткнул спутанную траву - трехметровое удилище вошло, как в масло, и не хватило дна, только пузыри заклокотали, и дух пошел. Оглянулся - где Андрей. Кричу встревоженно: поднимается из травы голова.
- Я вот что нашел! - и показывает яйцо.
Подошел - так и есть: гнездо. Утиные, продолговатые, похожие на очищенные картофелины яйца.
- Раз, два, - считает Андрей, - вон еще, еще в траве белеют.
- Положи и никогда не смей брать!
Андрей положил яйцо и побрел, утопая по колено в сплавине - у него была обиженная спина.
Я подошел к избушке, вытряхнул из рюкзака сеть. Зажал между дверью палку, стою, разбираю сеть и нанизываю на палку верхнюю тетиву. Подходит Андрей.
- На охоте, дед, не обижаются, понял?
- Понял.
- Буду тогда помогать?
- Пожалуйста, - передаю спутанную ячею.
- Затянем в озеро, да?
- Поставим на ночь.
- Караулить будем?
- Утром прибежим - проверим.
Андрей разочарованно вздыхает.
- А может, затянем?
- Берег не позволит. Не тот, что надо.
- Давай на тот.
Объясняю, где и как наводят. Разобрали сеть, а грузил нет. Поискали, походили - камней подходящих не нашли. Идти на речку поздно. Солнце уже катится по зазубринам гор. Придумали вместо грузил патроны привязать. Опустошили патронташ. Сделали из прутьев стлань, подобрались к самой воде вместе с лодкой.
Андрей садится посередине и держит сеть. Я влезаю на корму. Нога плохо гнется, и поясница ноет.
- Ну, ты, дед, как коряга, - замечает пацан.
Привязываю свободный конец тетивы к воткнутой сплавине.
- Греби, Андрей, ко льду.
Я опускаю в воду по порядку патроны, поплавки, опять патроны, если какой запал в ячейку - стоп. Андрей тормозит самодельным веслом - отрабатывает задний ход. Распутываю - и плывем дальше.
По воде за нами пунктиром скрученные в трубочки берестяные наплавы. На самом конце привязываю еще складной нож и отпускаю сеть. Склоняемся за борт и смотрим, как тонут, ломаясь в глубине, наплавы.
Потом поворачиваем к берегу. Причаливаем. Андрей встает на стлань и подтягивает лодку. Я тоже выбираюсь, относим к избушке лодку. Нам еще километра полтора топать до замка. Выходим на тропу. Андрей бежит впереди - он легок на ногу, я иду, как спутанный. Только завидели замок, как Андрей уже зовет собак.
- Не пришли, дед, видишь, - разводит руками. - Пойдем, дед, завтра, обязательно! - в голосе слезы.
- Ну, хорошо. А выдержишь? Дня два топать надо, да обратно столько же. Ветка увела кобеля в хижину - больше некуда деться.
- Сдюжу, дед, вот увидишь сам!
- Ладно, утром в путь. Выспись хорошенько.
Пацан радуется.
Растапливаем печь и камин. Хватаем из чугунка по куску рыбы, жуем.
Горностаиху назвали мама Груня.
Мама Груня прямо из рук цапает еду, Андрей хотел подержать ее - не дается, зубами цокает. Она уже на глазах рыжеет, прямо не верится.