- Берите, если пойдет, - и в шутку подталкиваю Андрея. Упирается.
- Ты че, дед, нас на бабу променял?
Я прижимаю пацана к себе.
Нет, не умею я разговаривать с детьми. Не могу даже Андрею объяснить, почему плачут в печи сырые дрова.
- Они же плачут. Я же слышу, а ты не слышишь? Как-то тоненько. Ты оглох, дед, да?
В субботу Славка и Талип вваливаются в палату. Вот не ждал. Я уже шкандыбаю вовсю. Талип сует мне телеграмму.
- Дед, бригадирши встречать надо из Москвы, - говорит он.
На шум заходит Нина Николаевна.
- Шапки-то хоть бы сняли, - говорит она.
Талип стаскивает с головы треух, обращается к ней:
- Дохтур, обратно потащим деда?
- Ох ты нехристь! - смеется Нина Николаевна.
- Даже очень верный, - соглашается Талип.
Славка помогает мне надеть валенки и шубу.
Мы прощаемся с доктором, с няней - пожилой, ласковой женщиной.
Когда подъехали к палатке, вертолет уже ввинчивался в небо.
Славка помахал ему рукавицей. На площадке, величиной с футбольное поле толпились люди. Чувствовалось оживление. По случаю гостьи был накрыт стол.
Димкина жена в короткой юбке и ботинках жалась к печке и удивлялась, как мы живем.
А ребята рады, не знают, куда и посадить гостью. Наперебой ухаживают, расспрашивают. Андрюха тянется ко мне, исподлобья взглядывает на незнакомую тетю.
Около печи сегодня двое дежурных, и нет отбоя от помощников. На первое лапша с глухариными потрохами, запахи - аромат лесной. На закуску маслята. Над ними колдует Талип.
- Остатки сладки, - прищелкивает он языком и обжаренные грибы ставит ножками в мясной фарш со сливочным маслом и всякими специями. Грибы стоят в фарше, свеженькие, матрешками. Сохраняет грибы Талип по своему рецепту. Собирает маслята один к одному, ни одного переростка. Чистит. Разогревает до кипения подсолнечное масло и бросает в него грибы. Когда они зарумянятся, укладывает их в стеклянную банку и заливает сливочным маслом. Перед употреблением отваривает. Мясо глухаря или курицы пропускает через мясорубку, фарш заливает крепким со специями отваром, размешивает и ставит грибы в этот фарш. Закуска готова.
Зайца Талип готовит тоже не просто. Отмачивает его в воде, потроха обжаривает с луком, добавляет перец, лавровый лист, мелко нарезанную морковь, картошку, лук - все это перемешивает и начиняет зайца. Потом кладет его в жаровню на спинку, сверху прикрывает в два ряда нарезанной очищенной картошкой, подливает на дно немного воды, плотно закрывает крышкой и ставит на вольный жар. Как только картошка готова, все можно подавать на стол. К зайцу годится мороженая брусника, а еще хорошо запивать его соком из жимолости.
За обедом настроение приподнятое. Славка обносит всех пивом. На почетном месте сидят Галя и Димка. Сидят, как на свадьбе - чинно. Пиво по Славкиной части, он "директор" пивзавода. Пиво делает из мальтозы - пивного концентрата. Но тоже надо уметь. Чуть перегрел или переохладил, сахару переборщил - брагой будет отдавать. Дрожжей не хватило - резкость потеряется, переложил - кислятина. Но на этот раз пиво удалось. Пьют да хвалят. Довольны, разговоров за столом не оберешься. Всем интересно знать, что там, на материке? Каждый старается обратить за себя внимание - сказывается присутствие женщины. Галя тоже смеется, и мне кажется - чересчур громко. Наконец она замечает притихшего Андрея.
- Мальчик Андрюша, - говорит Галя, - иди ко мне. Пойдешь к нам в дети?
Андрей жмется ко мне. Так уж сразу и в дети. Что-то мне в этой Галке не нравится, а что и сам не пойму.
Выхожу на улицу.
- Ты куда, дед? - увязывается Андрей. - Я с тобой.
- Хочу подышать.
- А я тогда в танк залезу, ладно?
- Ладно.
И Андрей полез в вездеход.
Солнце уже скатывалось по щербатой гриве хребта. Вот и упало между гольцами. Сиреневые тени на снегу почернели. По угорью под самым небом шагают опоры высоковольтной линии - в прошлом году их не было. Наледь лежит неостывшей стопкой блинов. Парит.
Вдохнул глубоко. У меня такое ощущение, будто я пурхаюсь в гребенном потоке. И мне вспомнилось, как эвенки выбраковывают собак: бросают щенков в воду: выплыл - годится, утонул - не жалеют. Пришло на память, как однажды начальник стройки сказал: "Выстоишь - будешь человеком!"
…Было под Новый год. Готовили к сдаче четыре блока верхнего яруса водосбросного канала. Мороз. Туман густой, хоть вилами его бери. Мы рубили скалу, чистили ее, мыли, ставили опалубки, арматурные сетки.
Третьи сутки пошли, а мы еще спать не ложились: сделать надо по совести, да и премия была обещана. Наконец часам к одиннадцати я вызвал комиссию. Полазали, посмотрели. Я обязан был в "Журнал производства работ" сделать записи об установке анкеров и о лабораторных данных бетона. Но ничего этого я не записал. Просто времени на "Журнал" не хватило. Председатель блоки не принимает. Без его подписи не дадут бетон. Что делать? Звоню главному инженеру стройки, так, мол, и так, а еще извините, что от праздничного стола оторвал. Ничего, говорит, приеду, разберусь. Приехал. Вижу, его машина фарами тычет о борт блока, как о борт океанского парохода. Блок расцвечен огнями. Мутнеет в тумане по борту веревочная лестница. Главный инженер строго спрашивает меня (мороз за шестьдесят жмет, а он в ботиночках - прямо с новогоднего вечера):
- Анкера установлены?
- Есть, - говорю, - все по проекту.
Спрашиваю председателя комиссии:
- Что, считаете, нет анкеров?
Председатель отвечает:
- Сомневаюсь, а точнее, думаю, - нет.
Я вспылил:
- Лезьте, смотрите! Что мы без головы, не понимаем разве, что без анкеров нельзя, не будет держаться бетонная стенка в примыкании со скалой.
Главный - матросом по лестнице, мы - за ним. До половины добрались, опять спрашивает. Мы стоим на своем. Одолел он подъем, перевел дух.
- Смотреть не буду, - говорит. - Забурите и установите анкера еще раз, чтобы не было сомнений. Разрешаю, - говорит, - анкера залить на холодном растворе. Об исполнении доложить.
Я так и присел. Но что делать? На то и команда, чтобы ее выполнять.
Бегу к бурильщикам, те уже подарки новогодние раздают. Бури сам! Правы они, попробуй бурить в закрытом блоке - задохнешься! Шут с ним, с силикозом, с пылью! Честь участка дороже. Всю ночь новогоднюю работали. К утру вставляем в скважину последний анкер и заливаем на холодном растворе. Вызываю комиссию. Сам же подняться на блок не могу, нет сил. Сижу, плююсь спекшейся в легких пылью. И снова удар. Оказывается, если заливают на холодном растворе, то предварительно зачищают стержни анкеров до блеска и смазывают эбокситовой смолой. Не приходилось… Мама родная, сейчас захлебнусь, и на дно! Никто не виноват, знать надо, как на холодную заливать. Опять тащусь с перфоратором в блок. Прорабы и мастера тоже волокутся, как побитые собаки. Но перфоратор уже не слушается меня. Пляшет по стенке забурник, и нет силы удержать его, наваливаюсь на рычаг подбородком, голова мотается, как у паралитика. Теперь я сочувствую дятлам, понимаю, почему они так мало живут.
Подходит ко мне старший прораб и что-то говорит. У него только зубы блестят, сам под слоем пыли. А я не слышу - к горлу подступает приторная тошнота, сладкая и мыльная. Везут в больницу, делают укол. И опять еду на канал. Докладываю о готовности блоков. Это уже никого не интересует. Отдыхают: поздно закончился новогодний вечер. "С Новым годом!" - говорит в трубку диспетчер.
Утром на стол начальника управления я сунул рапорт с просьбой освободить меня от должности начальника монтажного участка.
Начальник посверлил краем глаза мою бумажку. Вышел из-за стола, отдернул стул и уселся на него верхом. Молча смотрит - изучает меня, что ли?
Я потоптался и сел за краешек стола. Тягостно молчим.
- Горячишься, Антон! Ты думаешь, у меня все гладко, так мне на слово все и верят?
Шумно встает, хватает со стола груду бумаг.
- На! Почитай, возьми, возьми, - разводит руки, и бумаги тяжело хлопают по полированному столу. Начальник, словно подрубленный, оседает в кресло.
- Сто томов, а все из-за чего? Помнишь, сделали лоток для пропуска весеннего паводка. Отличная мысль: и плотину сохранили, и экономический эффект налицо. И что же? Своевременно не согласовали - не позволило время. Но, казалось бы, проект и рационализацию можно было утвердить задним числом - формальность ведь, да и дело сделано. Так нет! Исписали горы бумаги, уйму нервов положили. Где здравый смысл?
Начальник стройки умолк.
- А ведь мы с тобой, Антон не правы, - после некоторого молчания сказал он. - Должен быть общепризнанный порядок. Знаю, трудно тебе будет встречаться каждый день с людьми, которые тебе не поверили. Знаю… ты уж не обижайся…
Мне стало неловко. Сейчас Бакенщиков показался каким-то другим - беспомощным или, наоборот, сильным? Не понял.
- Чего уж извиняться, ладно, - сказал я. - Только зря все это.
И тут он усмехнулся. Карие, глубоко посаженные под кустистые брови глаза стали озабоченными.
- Разве я не понимаю, - глухо сказал он. - Представь, Антон, вот мы строим ГЭС, первая очередь уже дала ток - крутятся турбины, а вот как крутятся, для чего - об этом задумывался? Молотят же вхолостую. Да, да! Нет потребителя! Алмазники Мирного и десятой мощности не отбирают, и это в то время, когда почти вся промышленность Якутии живет на дизельных станциях, когда каждый киловатт в сотни раз дороже обычной цены. Нетрудно представить, во что это обходится государству, если горючее для дизелей в некоторые районы забрасывают вертолетами… Можно ли это терпеть? И вот только недавно принято решение строить в спешном порядке линии электропередачи. И эта громадная работа поручается нашему управлению. Но беда в другом: пока одно только постановление - ни материалов, ни техники, ни людей… А время идет!
Начальник говорит и говорит. Он говорит так, будто со мной все уже решено и он дает последние наставления, а я уже организую работу на строительстве ЛЭП.
- Смотри, - он тычет пальцем в генплан, - Дражный - самый трудный и отдаленный участок от базы. Надо начинать до наступления оттепели. Ты учти, Дюжев, хлюпикам там нечего делать, это я тебе точно говорю! - Он устало садится на свое место. - Может, перепишешь заявление? - спрашивает. - Или в приказе оговорим: "В силу особого доверия", а?
- Да что там оговаривать.
Я так увлекся воспоминаниями, что позабыл, где я, и… провалился между камней! Выбрался, отряхнул снег, покрутил головой, как филин. Не приложу ума, в какую сторону идти? Потянуло снегом. Наверно, опять туча зацепила за голец и будет нудить, пока не изведется.
Справа от меня вдруг показалось светило. Луна? Откуда? Сворачиваю на свет. Подхожу. Прожектор и наша палатка. Наверно Славка развернул и включил его. Лыжи, воткнутые в снег, стоят вопросительными знаками. Вхожу, вот черти, почти все как ни в чем не бывало, спят. Только Талип что-то строгает около печки, да Славка ставит на стол кусочек теплой оленины, чайник, соль в изоляторе.
- Подождали бы еще час - пошли бы искать, - говорит он.
Кто-то сильно захрапел. Талип посвистел, перевернул спящего на бок.
Сижу за краешком стола, длинного, как платформа, ем.
Талип тихо, гнусаво поет татарские песни.
- Что мастеришь? - спрашиваю.
Талип смотрит на меня пристально, гнет через колено деревянную пластинку.
- Лыжи мужику. Ты ведь, дед, днем, как сова; не видишь, какими глазами смотрит на тебя этот "заклеп" Андрейка, когда ты уходишь.
- Демагог ты, Талип.
- А сам ты охто?
Славка сгребает стружки и кидает в печку, огонь жадно хватает их. Отсвет бежит по палатке, выхватывает на другом конце закуток, сооруженный бригадиром из одеял.
- Давай, Славка, банки-склянки собирать. Завтра продукты таскать надо, - говорит Талип и вытряхивает на стол кассу.
Талип у нас еще и котловой. Должность эта выборная, деньги бригадные неприкосновенны. Выборы проходят при полном составе бригады. Толковый котловой, говорят на ЛЭП, стоит звена. Здоровье и производительность - в тарелке.
В день получки ребята сдают деньги котловому. Сумму определяет бригада. И он ведет все хозяйство на кухне: закупает продукты, составляет меню. Деньги, интендантские бумаги, тетрадь для записей хранит Талип в банке из-под сухого молока, постоянное место которой на столике возле кровати.
Одолжить у Талипа нельзя: свои отдаст - пожалуйста, рубаху снимет - бери, но к общественным не прикоснется. А шибко приставать будешь - схлопочешь по шее. Но вот если ты новичок и без денег, то не беспокойся: Талип поставит на довольствие, прокормят, ни слова упрека не услышишь. Или, скажем, гости приехали - всегда пожалуйста.
Был и такой случай. Как-то Талип стал замечать; что из банки исчезают червонцы. Привезет покупки из магазина, "ведет баланс" - добавит своих. Стал присматриваться. И бросилось ему в глаза: перед получкой денег ни у кого нет, а новичок один под хмельком ходит, хотя в котел не вносил. Но Талип даже не заподозрил его: такой положительный на вид мужик, в очках, в годах.
Однажды собрался Талип за селедкой в поселок да забыл записную тетрадь. Вернулся, смотрит и глазам не верит: очкарик шурует в банке. Талип даже оробел, открыл рот, а закрыть не может. Затем он вежливо снял со шкодника очки, положил их аккуратно на кровать, взял его за шиворот и носом об стол. Еще хорошо, ребята об этом происшествии не узнали. Новичок вернул деньги и сам же потом обо всем рассказал. А Талип извинился за то, что так нехорошо, не по-лэповски, получилось.
Тем дело и кончилось.
Строить ЛЭП - быть постоянно в движении. С вечера каждый знает, что будет делать завтра. Бригадир после ужина прикалывают на гвоздь список:
На рубку просеки - такие-то.
Раскряжевка - "дружбисты" (рабочие-пильщики на "Дружбах") - тоже пофамильно.
Опоры вязать. - четыре человека.
Опоры ставить - бригадир и двое подручных.
Натяжка провода - семь человек, пофамильно.
Бурильщики постоянные, две смены по двенадцать часов.
В графе "трелевщик" прочерк - леса нет.
В конце списка - дежурные по кухне: дрова, вода (после работы).
- Зачем тогда нас сюда завезли, раз леса нет? - возмущаются трелевщики. - О чем думали раньше?
Они правы.
Поели. Топоры, пилы на плечи. Бредем по снегу один за другим многоточием. Пунктиром вдоль трассы обозначились тягачи. Последние сваи развозят по линии. Талип со звеном подходит к стене леса, расстанавливает людей по краям визирки. Просека сорок метров шириной, а визирка посредине.
- Отбивайте, как ниткой, ровно ведите, - говорит Талип, - мы будем центр секирить. Большой пень не оставлять.
Талип подходит к лиственнице, ударяет по ней обухом. На него сыплется лавина снега. Он утаптывает его вокруг дерева, оголяет ствол пониже и, поплевав на руки, р-раз топором! Дерево вздрагивает всем телом. Ребята, по уши пурхаясь в снегу, стаскивают в кучу срубленный подлесок. Крупные деревья оставляют "дружбистам". Лесу много, но строевого, тем более гидролеса, - и штуки со всей просеки не выберешь! Мелкий и густой рубить хуже - неподатлив он. Если попадется кустарник, то вместо топора берем самодельные секиры из поперечных пил, заточенных под углом. Только звенят да белеют костями срезы. За рубщиками "дружбисты" - подрезают и валят штучный лес, затем раскряжевщики перепиливают деревья на посильные куски, таскают и складывают в кучи для пожога. Парни машут топорами весь светлый день. Два перекура до обеда, два после. Можешь курить на ходу, но не советую, задохнешься. Норма - гектар вырубки на звено, не вырубишь - бурильщики остановятся, за ними станут линейщики. Главное звено в этой цепи бурильщики - тяжелая артиллерия. С головы до пят зимой и летом в пульпе. Их сразу отличишь, им достается, пожалуй, больше всех. Тащат они свои орудия тягачами от опоры к опоре, не свернешь ведь с трассы. Вот установили на пикетах станки, а легко сказать установили: надо натаскать кряжей, вымостить, выровнять площадку. Пока греется вода, подтащить электростанцию, подключить, подготовить снаряды, забурники, желонки, обсадные трубы - вот и день прошел. Еще мает неизвестность - какой грунт. Наконец пробили скважину, забили сваи… и опять тащить к следующей опоре.
Линейщикам - ломы, ваги в руки, и начинай кантовать свечи: тридцатиметровые сваи - траверсы, раскосы, подкосы.
Так собирают опору.
А еще вначале, до этого - ошкуровка бревен, сборка, промазка торцов антисептиком. Когда наконец опора собрана и готова к установке, застропят ее тросом, закрепят расчалки. Бригадир подаст команду, подручные будут следить за растяжками, а тягач натянет трос через подающую стрелу, и опора медленно поползет к небу. Каждый четко знает, что ему делать, никакой толкотни.
Тракторист впивается глазами в бригадира, а тот задерет голову и только машет руками, - тут ошибаться не положено: "сыграет" опора - дров много будет.
Когда она станет буквой П, ею займутся верхолазы: натяжка провода, подвеска изоляторов, гирлянд. Лазят, как обезьяны, по опорам, висят на проводах: заделывают шлейфы (свободные концы). Смотреть на них без привычки - заболят позвоночник и шея.
Вообще со стороны смотреть на строительство ЛЭП одно удовольствие. В прошлом году приезжал к нам председатель постройкома. Мы тогда стояли на переправе через реку Курму. Ему так понравилось, что собирался (если бы не мошкара) семью к нам на отдых привезти.
Вот и Галка приехала к Димке. И уже на третий день раздор.
С одной стороны, подумать, зачем в такую даль тащилась, с другой - ведь живые же.
Сегодня ненароком оказался свидетелем спора:
- Ты поедешь?
- Нет, - отвечает Димка.
- Нет, ты серьезно?
- Ну. Сказал нет.
- Если не поедешь, так и скажи.
- Можешь подождать, не барыня.
- Я барыня? - как ужаленная взвизгивает Галка. - Живем как скоты, только и делаю, что посуду драю. Не крепостная же я - ни разу не обнял.
- Да тише ты, Галка!
- Что тише, ворованная, что ли, я!
- Уезжай.
- Ну так бы и сказал, а то тянешь душу.
Галка вихляющей походкой проходит к умывальнику, красит губы перед зеркалом. Она красивая, эта Галка.
- Я же тебе писал, - страдальчески говорит Димка.
- Знала, что ли! Тут от одних портянок задохнуться можно.
- Вечно одни и те же разговоры, - машет рукой Димка и прикуривает от печки.